Страница 73 из 179
И вот — Да святится имя Твое. Святиться — с одной стороны, от слова свят, с другой — говорит о сиянии. Я сейчас не путаю оба слова, но когда мы говорим о святыне, мы говорим о чем-то, что преисполнено света. Аз есмь свет миру (Ин. 8,12); вы посланы как свет в этот мир (Мф. 5,14). И так просто было бы понять значение этих слов, если бы мы просто к ним подходили. Именно: представьте себе, какая была бы реакция каждого из нас, если имя самого любимого нами человека употребляли бы в грязной шутке или каким-нибудь порочащим образом; какое было бы в нас возмущение и больше того — какая была бы нестерпимая боль, что имя моей матери так употребляют, имя моей родины так употребляют, имя того, что для меня — святыня, так употребляют. В этом вся простота этого прошения. Если бы для нас Бог был не самым любимым (мы ведь не можем хвалиться тем, что любим Бога больше, чем родителей, родных, детей), но если бы мы любили Его хоть сколько-то, нам было бы невыносимо, что имя Божие произносится в контексте, не достойном Его. Это мы встречаем в истории. Два примера я вам могу дать.
В Сибири в старое время было племя (есть ли сейчас — не знаю), которое не имело слова для Бога, потому что они считали, что Его нельзя назвать, что это слишком святое Существо, чтобы Ему дать земное имя. И они были правы, потому что только воплотившийся Бог мог получить земное имя Иисус. И когда они в разговоре хотели обозначить Бога, они делали паузу и поднимали руку к небу, указывая, что они говорят «о Нем», но имени Ему они не давали.
Второе: есть замечательное место в писаниях Маймонида, еврейского писателя XII века, об имени Божием. Он говорит, что в древнееврейской традиции имя и существо совпали. Настоящее имя — не кличка, как Петр, Иван, или фамилия, а настоящее имя — то самое имя, которое произнес Бог, когда Он вызвал каждого из нас из небытия, — совпадает с человеком или с данным существом, и поэтому нельзя произносить имя Божие даже в богослужении всенародно, потому что не каждый может понести эту тяжесть или преклониться должным образом перед этой святыней. И Маймонид говорит, что когда народ собирался в храм, когда поднимались молитвы, когда пение псалмов звучало, гремело в храме, Первосвященник, который единственный знал, как произнести эти четыре буквы имени Божия (YHWH — прочесть их можно было, только если знать, какие гласные дают жизнь этому слову, и знал это тогда единственно Первосвященник), нагибался и тихо произносил это имя. И оно, говорит Маймонид, словно кровь, бежало через всю эту молитву, и молитва, которая была как бы мертвым телом, вдруг оживала и возносилась к Богу. Вот то чувство, которое продиктовано еврейским ощущением имени Божия и которое мы можем понять из этих примеров; вот что такое имя дорогого человека.
Но узнав, что значит беречь, оберегать имя любимого человека, мы можем соответственно учиться — и всю жизнь учиться — относиться к имени Божию именно с таким чувством, что это святыня, и что сказать «Бог», сказать «Иисус», сказать «Господь» это не просто кличку произнести: это молитвенное призывание, которое говорит о Нем, так же как имя любимого человека говорит о нем, — нельзя его трепать. Поэтому вот к чему мы призваны: в полном смысле слова только Господь Иисус Христос мог произнести имя Божие с совершенной чистотой сердца, ума, уст, воли, плоти, всего Своего существа. Мы можем произносить эти слова во Христе, бережно, с трепетом, не употребляя слишком легко такие слова, от которых бесы дрожат и перед которыми мы не благоговеем… Ведь страшно подумать, что перед именем Иисусовым склоняется всякое колено (Флп. 2,10), кроме нас, верующих христиан. Иоанн Златоуст где-то говорит, что когда мы произносим имя Спасителя Христа, бесы отходят от нас в ужасе, а мы произносим его без ужаса… Как это жутко и какую ответственность мы берем на себя, зная это имя, потому что мы ведь знаем имя Отец и знаем его через Единородного Сына, и знаем земное имя для Бога: Иисус, «Бог спасает». Мы можем эти слова произносить, и таких слов достаточно для того, чтобы весь мир дрожал — кроме нас… Да святится учит нас: береги его, как святыню, это больше, чем икона, это больше, чем имя любимого человека. Мы не дадим икону на поругание, а о Боге говорим с такой легкостью.
И затем: Да приидет Царствие Твое.
Знаете, часто у нас при молитве такое чувство, что мы призываем Бога к тому, чтобы Он сделал что-то. Я как-то говорил проповедь в англиканском храме и сказал: вы молитесь Богу за все нужды мира, словно вы Богу напоминаете все то, что Он должен был сделать и не исполнил… И действительно: мы часто молимся, как нищий, который протягивает руку, тогда как Бог нам поручил Царство (Лк. 22,29). Он нас поставил на земле для того, чтобы строить это Царство. Когда мы говорим Да приидет Царствие Твое, это не значит: «Приди Ты, Господи, умри вновь на кресте»; или: «Приди победителем и сокруши врагов»… Это слишком легко. «Тебе крест — нам слава». И не думайте, что это просто кощунственное замечание с моей стороны.
Возьмите рассказ о том, как на пути в Иерусалим перед Христом предстали Иаков и Иоанн (Мк. 10,35–40). Спаситель только что говорил прямо — сжато, но трагично — о грядущем Своем страдании. И с чем идут Иаков и Иоанн к Нему? «Когда Ты воскреснешь, дай нам сесть по правую и левую руку от Тебя». То есть: Ты сделай Свое, пройди через страстную седмицу, умри на кресте, победи смерть, воскресни — и тогда мы соберем плоды от твоего страдания…
Ведь мы это тоже говорим — не этими словами, но своим поведением, когда говорим: Сделай, Господи! Дай, Господи!.. А сами стоим с открытыми руками, ожидая подачки, а не дара. А Господь нас послал в мир для того, чтобы строить Царство Божие, чтобы строить град Божий. Но град Божий должен совпадать с градом человеческим.
Все человечество строит какой-то град, общество; каковы бы ни были политические системы, каждая группа или масса людей строит какое-то общество, которое имело бы несколько характерных черт, гармонию, чтобы в нем жить можно было, чтобы какие-то человеческие отношения были в нем, и т. д. Но когда мы говорим о граде человеческом, мы не можем примириться ни с чем меньшим, чем с таким градом, первым гражданином которого может быть Человек Иисус Христос, воплощенный Сын Божий. И поэтому мы должны строить со всеми людьми то, что по-человечески можно строить, но знать, что это — только костяк, что этот град человеческий слишком мал, в нем нет достаточной широты, достаточной глубины и достаточной святости, чтобы Иисус из Назарета, Сын Божий, был бы в нем первым Гражданином. В посланиях апостола Павла говорится, что наша родина, град наш — на небесах (Флп. 3,20), и один шотландский богослов перевел это: «Мы — авангард Царства Божия». Да, наша родина там, где Господь; душой, молитвой, любовью, призванием мы там, но мы посланы в мир для того, чтобы строить именно град человеческий, который был бы градом Божиим. И это наша ответственность.
Поэтому, когда мы говорим Да приидет Царствие Твое, — мы не только просим Бога о том, чтобы оно пришло, мы просим, чтобы Его благодатью мы стали верными строителями этого Царства. А верные строители строят за свой счет, то есть той ценой, которой Христос строил. Помните, в том примере, который я раньше дал, Христос дальше спрашивает Иакова и Иоанна: Готовы ли вы пить Мою чашу? Готовы ли вы креститься Моим крещением? — что в переводе с греческого значит: готовы ли вы погрузиться, с головой уйти в тот ужас, в который Я теперь вступаю?.. Это наше призвание, и это не жуткое призвание, потому что крест, который в тот момент был страшным, ужасающим орудием смерти, убийства, стал знаком победы.
Когда Христос говорит нам: забудь про себя, возьми свой крест, следуй за мной (Мк. 8,34), — Он нам больше не говорит: иди только на Голгофу. Он, воскресший и победивший, нам говорит: не бойся, возьми весь крест жизни твоей и следуй за Мной, потому что Я весь путь прошел, Я проторил его, Я все испытал. Ты можешь за Мной идти без страха, потому что все Я уже знаю и тебя не поведу на поражение…