Человек перед Богом

Разве мы не похожи на этого юношу? Разве мы не поступаем так же? Разве мы не говорим Богу постоянно: дай, дай! я требую от Тебя… И когда Бог отзывается: Я тебе дал, Я тебе дал ценой Своей жизни и смерти на кресте, и сошествия во ад… — мы отвечаем: хорошо! Значит, теперь я могу все взять… Мы не говорим так нагло, нет! Но мы живем так нагло, мы поступаем так нагло, мы сладкими словами говорим ту же самую едкую, горькую неправду. Блудный сын покаялся, встал и пошел обратно к отцу; он знал, что недостоин больше сыном называться, — может быть, отец его возьмет наемником, рабом на поле. Мы так не идем, когда каемся; мы идем в уверенности, что будем прощены, что мы и теперь сыновья и дочери, что нам надо только выразить свое сожаление — и Бог простит… Неправда! Даром прощения никто не получит; Бог простит — да, но что толку, какая разница, если наша жизнь от этого ни в чем не переменилась? Помните, что Серафим Саровский сказал одному из своих учеников или посетителей: если ты будешь молиться Богу, Он тебя простит; но помни, какой ценой Он получил право тебя прощать! Каждый раз, когда ты грешишь и просишь прощения, это как бы Его новое распятие тебя ради, ради тебя одного… Вот каково наше положение: что отец простил — это другое дело; речь идет о нас, не о благости, святости, жертвенности отца, а о нас самих.

И дальше рассказ о суде, который я уже упоминал: овцы и козлища, — и вопрос: ты человек или ты ниже человека? Это не значит: зверь, — зверь без греха; ниже человека — это значит: раб сатаны, споспешник его, друг его. Вот как вопрос стоит.

И на грани нашего вступления в Великий пост — вопрос: познал ли ты теперь, что ты собой представляешь, кто ты такой? Совесть ты выслушал? В тебе дрогнуло что-то или нет? Если дрогнуло, если ты себя познал, то неужели ты можешь кому бы то ни было не простить, кто столь же беспомощен против себя самого, против своих страстей, против зла, которое он допустил в себе? разве ты можешь осудить кого-нибудь? Спеши, иди к нему, иди к тому, на кого ты больше всего имеешь злобы или о ком думаешь, что он тебя обидел, и проси у него прощения за такие свои чувства, за то, что не можешь ты его простить; моли о том, чтобы этот человек, которого ты так ненавидишь, так отвергаешь, помолился Богу, дабы ты стал способен простить и через это получить прощение.

Вот о чем говорят нам эти недели — коротко, но беспощадно, беспощадно-любовно, потому что любовь без пощады там, где речь идет о нашей вечной погибели или о нашем спасении.

И затем открывается время Великого поста, весна духовная, расцвет жизни, если только в течение подготовительных недель мы приняли на себя это распятие — распятие себя со страстьми и похотьми. Если мы это сделали — тогда все хорошо, тогда мы можем вступить в весну, тогда мы с радостью познаем, что Бог стал человеком и что перед нами подлинный образ человека. Мы с радостью можем думать о том, что Бог Своей благодатью, то есть Сам, как чаша, через край переливающаяся, переливается Своей жизнью в нас. Мы можем ликовать о том, что Крест Господень говорит нам о мере Божией любви. И мы можем тогда вдуматься в то, чему нас учит Иоанн Лествичник, можем всмотреться в образ Марии Египетской и приступить к страшным дням Страстной седмицы.

Я на этом закончу первую беседу. Сейчас посидите в тишине, в полном молчании, чтобы в церкви никто ни с кем не разговаривал, чтобы была действительно возможность каждому вдуматься в то, что совесть ему говорит.

Великопостная подготовка

Говение — это момент в жизни, повторный, но всегда новый и всегда равно решающий для нашей вечной судьбы. Это момент, когда мы встаем перед своей совестью, стоим перед Живым Богом, и произносим над собой суд. Это очень важный момент; это момент, когда после рассеянной жизни, какую мы все ведем в той или другой мере, мы даем себе время вырваться из круговорота привычных действий, мыслей, переживаний и становимся перед вечностью, вне времени, перед лицом Того, Который есть Жизнь, и Правда, и Красота, и Смысл.

Есть в Евангелии от Матфея одно место, которое я хочу вам напомнить, потому что оно никогда не читается в воскресный день: Мирись с соперником твоим скорее, пока ты еще на пути с ним, чтобы соперник не отдал тебя судье, а судья не отдал бы тебя слуге, и не ввергли бы тебя в темницу. Поистине говорю тебе, не выйдешь ты оттуда, пока не отдашь до последнего свой долг (Мф. 5,25–26). Отцы Церкви, комментируя этот отрывок, соперником называют нашу совесть. Наша совесть, как прилипчивый соперник, совопросник идет рядом с нами в течение всей нашей жизни. Соперник наш — совесть — каждую минуту жизни как бы пристает к нам, не дает нам покоя, все время напоминает нам о том, что должно бы быть — и чего нет; напоминает, как мы живем, что мы говорим, каковы наши мысли, не достойные ни нас, ни любимых, ни Бога, Который в нас верит и Который нас любит даже в грехе нашем. Соперник этот идет рядом с нами постоянно, напоминая нам, что рано или поздно этот путь будет закончен, что он не бесконечен, что в какой-то момент мы станем перед лицом Живого Бога; и тогда уже будет поздно, тогда надо будет дать отчет, как же прошли эти годы, что происходило на пути. И тогда, может быть, с болью наша совесть нас упрекнет, соперник наш станет свидетелем того, что мы знали правду, потому что он нам ее говорил, напоминал, внушал, и что мы отвернулись от Божией правды.

Этот голос совести в нас звучит очень различно: то требовательно, сурово, как имеющий власть над нами, имеющий право требовать от нас того величия, какое Бог задумал, того величия, ради которого Он стал человеком, чтобы нам показать, чем мы не только можем, но должны быть; то голос совести нашей звучит, словно плач матери, которая видит, как губит себя сын или дочь недостойной, порочной, мелкой жизнью, и с плачем просит нас измениться, и ждет, молится, плачет, и на слезы, на мольбу которой мы большей частью не отзываемся. Порой совесть наша звучит, как голос друга, который знает наши пути, знает, на что мы способны, в самом лучшем смысле слова, и знает, как мы отступаем от этого, как мы недостойны своего звания, знает, что мы носим звание человека, как Христос Себя назвал Сыном Человеческим, и что мы так недостойны этого звания. Речь идет именно о человечестве нашем, о том, достойны ли мы называться таковыми, хотя бы зачаточно, хотя бы в том состоянии, в котором мы теперь находимся.

И это мы видим из притчи Христовой о Суде, об овцах и козлищах. Вопрос, который ставит Судья, так прост и так страшен: в течение твоей жизни на земле — был ли ты человеком или нет? Была ли в тебе человечность или нет? Если и человечности не было, той простой, доступной всем по природе нашей человечности, то как мы можем думать о том, чтобы вырасти в меру полного возраста Христова, полного роста Христова, о чем говорит апостол Павел (Еф. 4,13), и приобщиться, по слову апостола Петра, Божественной природе (2 Петр. 1, 4)? Судья ставит вопрос именно о самой основной человечности: было ли в тебе сострадание? Ты знаешь, что такое страдание, — было ли в тебе сострадание к другим? Ты знаешь, что такое боль, что такое голод, что такое холод, что такое обездоленность, что такое одиночество, что такое позор, стыд, — ты все это знаешь на опыте в той или другой мере; как же ты отозвался на нужду других? Неужели они для тебя были чужие? Неужели ты весь сосредоточился только на себе? Или хуже: неужели ты, как хищный зверь, прошел через всю свою жизнь, терзая, разрывая других, их душу, их совесть, их тело, их мысли — все? Помните эту притчу Христову: Я был голоден — вы Меня не накормили; Я жаждал — вы Меня не напоили; Я был без крова — вы Меня не ввели к себе; Я был болен — вы Меня не посетили; Я был в тюрьме — вы постыдились Меня и не пришли… Это основной как бы признак человечности: сострадание, способность чувствовать то, что чувствует другой, и отозваться на другого, будто это ты сам.