Человек перед Богом

В одной пьесе Дороти Сэйерс ангелы стоят у пустого гроба Господня; и удивляется один, почему некоторые их видят, а некоторые — нет: Иоанн их не увидел; увидела их — но не увидела Христа — Мария Магдалина; не увидел их и Петр. И другой ангел отвечает: не потому ли, что Иоанну мы не нужны; своей верой он уже всему верит; ему не нужно наше свидетельство. Мария Магдалина все еще застряла в себе самой, мечтает о встрече со Христом, каким Он был до смерти. А Петр весь в себя ушел, в свое раскаяние о том, что он предал Христа. Ни один из них не смотрит и не видит… Не так ли с нами бывает, когда мы уткнемся в свою радость или свое горе, в свое ожидание и не видим того, что уже случилось, уже перед нами? Христос стоит перед лицом Марии Магдалины — она думает, что это садовник; Петр должен войти в гроб, в пещеру, где лежало тело Иисусово, и все осмотреть, чтобы удостовериться, что Его нет; не так ли с нами бывает?

И вот эти люди из притчи, подобные нам, не такие от нас отличные, чтобы нам чуждаться их, — эти люди нам образ: и мы такие же. Они не войдут в Царство Божие; оно им не нужно: у них клочок земли, у них свое дело на земле, у них своя радость и свое горе, — как же им открыться тому, что Божие?..

Но кто же войдет? — И вот, вторая часть притчи, если соединить два евангельских отрывка, от Луки и от Матфея, ясно говорит, кто войдет. Хозяин дома разгневался на тех, которые отказались прийти, и послал своих слуг собрать по дорогам, по проселкам, под заборами нищих, хромых, убогих, оставленных, бродяг: пусть они придут, они-то не откажутся, они ни к чему не привязаны, потому что у них нет ничего!.. И они пришли, и наполнилась палата царская пирующими; и Царь вошел и увидел, что только один из них не одет в брачную, праздничную одежду. Как же это возможно? Можем ли мы себе представить, что эти нищие бродяги, собранные с проселков и из-под заборов, носили с собой праздничную одежду на случай — невозможного, конечно — приглашения к Царю? Конечно, нет! Но когда они пришли голодные, истомленные, разодранные, их встретили состраданием, лаской, любовью ангелы Божии; каждого из них ангелы взяли, поддержали, ввели в царский дворец, сняли с них отрепья, умыли их тело, причесали их волосы, одели в светлую одежду, о которой они не мечтали никогда, и повели на царский пир. Один только, видно, нашелся такой, которого встретили, как других, ангелы Божии, которого они хотели и омыть, и одеть и который отмахнулся от них, сказав: я не для того пришел, чтобы меня купали, одевали; я пришел, потому что здесь есть дают!.. И прошел мимо.

И с нами это может случиться, если мы будем неосторожны, если вся наша жизнь сведется только к одному слову: жадность, жадность телесная, жадность душевная, жадность духовная, жадность, которая так часто наблюдается, когда мы стареем: лакомство, любовь к еде, уход в еду, в сон, в отдых, в пустоту, в легкое, пустое чтение, в жадность любопытства, жадность обо всем знать и обо всем говорить, пустословие, жадность слуха, жадность духовная, жалоба о том, почему Бог не дает. Почему не дает Он мне молитву, почему Он мне не дает радость? Почему, почему?.. И все — давай, давай!.. Если мы так станем перед лицом Божием в День судный — что мы скажем ангелам? — Отойдите! Не нужна мне красота, не нужна мне чистота, не нужно мне омыться, обновиться, стать таким, чтобы Бог на меня мог с радостью глядеть! Пусть Он мне сначала даст, чем мне насытиться, — потом увидим! Но если только мы придем к Нему и скажем: Господи, Господи! Ты нам повелел прийти; Ты послал ангелов Своих нас призвать; Ты послал пророков, Ты нам дал Евангелие, Ты нас Сам звал и звал, и мы на этот зов откликнулись — но смотри, в каком виде мы пришли! Растратили всю первозданную нашу красоту, все растратили, лохмотья покрывают грязное, оскверненное тело, душа изныла, ничего от нас не осталось — как же нам войти, Боже, в Твое Царство? Как переступить этот порог чистоты? Даже как мытарь я не могу сказать помилуй, потому что поздно измениться, я больше не могу… И тогда и нас ангелы Божии возьмут и скажут: Не бойся! Войди в покой Господа твоего, мы тебя очистим, мы тебя омоем, мы тебя оденем — только вступи трепетно, благоговейно в Царство Бога и Отца твоего! И мы войдем тогда, если только сумеем миновать жадность и забыть о себе, сумеем подумать не: "Ох! Значит, и мне можно войти!", — но: "Как войти мне в область святую, в область Божию?" Если бы только нам подумать о Самом Боге и себя исключить, потому что мы недостойны; подумать о Нем, о Божией Матери, о святых, об ангелах, которым там место, — и остановиться у порога! Тогда и с нами случится то, о чем Тихон Задонский говорит: к Царству Божию редко кто идет от победы к победе; большей частью движемся мы туда от поражения к поражению, но тот доходит, который после каждого поражения встанет, покается и, не оплакивая себя, пойдет вперед, дальше, все ближе и ближе к цели, к которой призывает нас Господь.

СВЕТ ВЕЧНОСТИ

Победа Христа над смертью

Мы не будем молиться отдельно перед нашим говением, потому что мы не можем ничего прибавить к тому, что сейчас совершилось: к Божественной литургии. Литургия — это момент, когда вечность врывается во время, когда время, как говорит святой Максим Исповедник, расширяется до пределов вечности, когда мы уже хоть на мгновение, на то короткое время, пока литургия длится, находимся в вечности. Но не в какой-то будущей вечности, а в вечности, которая пришла к нам с воплощением Сына Божия; вся вечность, все будущее заключены, как в зерне, в этом Его приходе.

И поэтому думать о наших усопших нам приходится сейчас по-иному, не так, как мы думаем обычно, когда утратим кого-нибудь, кто нам так дорог, что душа разрывается от разлуки, когда боль как бы превосходит все, достигая своего предела, сливается с тайной Креста, с умиранием Спасителя на Голгофе.

В контексте Божественной литургии наши усопшие живы, не только объективно, потому что мы знаем, что Бог — не Бог мертвых, а Бог живых (Лк. 13, 38); потому что мы знаем и сердцем, и опытом, что усопшие наши живы, — порой недосягаемы для нас, но живы для Бога; но в литургии мы сами переходим в ту вечность, где они находятся, если только мы сливаемся с тайной того, что совершается в ней. И это так дивно: что уже на земле, не ожидая какого-то будущего, благодаря тому, что в Боге все живы, в тот момент, когда мы погружаемся в Бога, мы находимся и в вечной жизни вместе с теми, которых мы любим на земле и продолжаем любить в разлуке.

Это одна из самых дивных тайн, которые нам раскрываются в Церкви Христовой.

Я сказал только что, что все будущее уже пришло. Этим я хотел сказать вот что: будущее — это момент, когда Бог и мы, люди, будем соединены неразлучно; неразлучно, неразрывно и навсегда. И не каким-то механическим образом, но по любви. Вы знаете, мы все знаем, что нет более крепкого соединения, более крепкого союза, чем тот союз, который создается любовью. Он нерасторжим; ничто его не может разорвать. И поэтому еще Ветхий Завет нам говорил, что любовь, как смерть, крепка (Песн. 8, 6). Она такая же сильная, как смерть; она может со смертью сразиться и не быть побежденной.

А воплощением, крестной смертью, сошествием в ад и воскресением Спасителя любовь — уже не наша, человеческая, хрупкая любовь, но непобедимая Божия любовь — сразилась со смертью, и смерть была побеждена. Она побеждена не в том смысле, что ее больше нет, что никто из нас не умрет — мы все умрем; любимые наши умерли, любимые наши умрут. Она побеждена в том смысле, что вместо того, чтобы быть преградой и безнадежным, безвозвратным концом, смерть стала дверью в вечность. Воплощение Сына Божия — это момент, когда Бог непостижимый, Бог, Которого ни умом, ни сердцем нельзя вместить, Которого нужно почуять, полюбить, — этот Бог становится одним из нас, становится таким близким, таким родным, потому что Сам делается подобным нам человеком — с той только разницей, что Он безгрешен, а мы порабощены греху. Нас легко соблазнить, мы легко можем поскользнуться, мы легко можем пасть. Христос недоступен поражению; Он — самая победа. И Он среди нас, как Вечная Жизнь. Глядя на Него, переживая Его, общаясь с Ним, мы уже знаем, хоть немного, хоть чутьем, что будет вечность. Это моменты, когда вдруг мы чувствуем, что стали близкими Богу — вернее, что Бог к нам так явственно приблизился, стал таким близким, что вдруг забывается и небо, и земля, и боль, и все: остается только изумление о том, что мы любимы непобедимой Божией любовью — любовью, которая так крепка, так сильна, что Бог захотел стать одним из нас и все человеческое принять на Себя, все последствия Своего творческого действия и отпадения человека, и того, каким мы, люди, сделали этот мир. И самое страшное: Он берет на Себя такое единство с нами, что вместе с нами переживает в Своем человечестве ту потерю Бога, за которой следует смерть. Это выражают Его слова на кресте: Боже Мой, Боже Мой, зачем Ты Меня оставил? (Мф. 27, 46).