Страница 6 из 107
— Если увидишь, что кто-нибудь занимается свинством, запишешь обе фамилии[5], сообщим их в столичную газету, пригвоздим к позорному столбу.
— А если я никого не обнаружу, сеньор алькальд?
— Обнаружишь, обнаружишь. Сегодня луна яркая. Я посижу на скамейке у фонтана, а ты принесешь мне список но крайней мере с десятью парочками. В этом Вавилоне я наведу порядок по — хорошему или по — плохому.
— А во время праздников, сеньор алькальд? — осведомился Бенитес.
— Во время праздников посмотрим. Если они будут не так похотливы, я проявлю снисхождение, а нет — мужчин посажу в кутузку до конца праздников, а женщин… Ну, насчет женщин я еще подумаю.
— Да, сеньор алькальд. А с какой стороны входить? Со стороны мостика, как всегда?
— Да. Так от нас никто не ускользнет. Ты их пригонишь к фонтану, а там буду ждать я. Еще есть вопросы?
— Сеньор алькальд! Я вот что думаю, — сказал Бенитес, — я мог бы сходить на ручей, потом прийти в канцелярию, пока вы будете там, а потом опять пойти на ручей. Как вам кажется, сеньор алькальд?
— Прежде всего долг.
— Да, сеньор алькальд.
— Пошли, Бенитес.
— К вашим услугам, сеньор алькальд.
В парке селения было семь деревьев, семь фонарей и семь скамеек. В парке селения в пыли играли дети и предавались воспоминаниям старики. Эти семь деревьев, семь скамей и семь фонарей никогда не давали тени, пристанища и света для любовной идиллии. Когда на часах муниципалитета било десять, дети, перестав смеяться, уходили из парка. Когда на часах женского монастыря било половину одиннадцатого, со своими призрачными воспоминаниями парк покидали старики. После двенадцати в парке обычно оставался какой — нибудь пьяница, горланивший песни, но это было запрещено приказом алькальда.
Бенитес шел за алькальдом, вырывая нитки из расползавшихся обшлагов своего мундира. В спокойном глубоком небе мелькнула звезда, нарушив гармонию созвездий. Алькальд величественно постукивал своим жезлом, и его взгляд, устремленный вдаль, говорил, что он послушен велению долга.
— Бенитес! — позвал алькальд.
— Сеньор алькальд!
— С сегодняшнего дня нужно будет предусмотреть более суровые штрафы для тех, кто мочится по углам.
— Да, сеньор алькальд.
— Любого, кого ты застанешь стоящим лицом к стене, вздуешь.
— Да, сеньор алькальд.
— Если это будет пьяница, вздуешь покрепче. Надерешь ему уши. Понятно?
— Да, сеньор алькальд. А если мальчишка?
— Дашь щелчок.
— А если старик, сеньор алькальд?
— Опять ты со своими заковырками, Бенитес.
— Что же мне делать тогда, сеньор алькальд?
— Отчитаешь старика за такое поведение, конечно, почтительно, но твердо.
— А если это приезжий?
— Если ты застанешь приезжего… если ты застанешь приезжего в момент, когда он мочится… А по — твоему, что нужно сделать с приезжим, если он совершит это серьезное нарушение?
— Я пошлю его к такой-то матери, сеньор алькальд.
— И уронишь наш престиж. Дай ему нахлобучку, и в кутузку его, пока не заплатит приличный штраф.
— Да, сеньор алькальд; но он может оказаться иностранцем.
— Иностранцы цивилизованнее нас и не станут вести себя, как собаки.
— Да, сеньор алькальд.
Жандарму Бенитесу не нравилось связываться с парочками, это унижало его как мужчину; поэтому, входя в парк, он свистел, чтобы предупредить о своем появлении. Алькальд его наставлял:
— Иди тихо, будто охотишься на зайца, крадись, как борзая, Бенитес, а не грохочи, как тяжелая артиллерия на параде.
— Да, сеньор алькальд.
— И не забывай, что нарушение нравственности начинается с объятий, а уж потом следует все остальное.
— Да, сеньор алькальд.
— Если кто сел, пусть встанет и ходит.
— А если кто лежит и не делает ничего плохого, сеньор алькальд?
— За Это штраф.
— Да, сеньор алькальд.
Алькальд сел на скамейку у фонтанчика. Луна взошла; серебристо мерцала струя воды. В траве квакала жаба, а звуки — все звуки в полях — сливались и напоминали шум кипящего котла.
Из парка вышла парочка; она направилась к алькальду, держась за руки.
— Добрый вечер, сеньор алькальд. Дышите свежим воздухом?
— Вы тоже? В парке?
— А куда нам идти, если такая жара? — пожаловался парень.
— Так-то оно так, но ведь это неприлично.
Молодые люди простились с алькальдом. Он положил правую руку на бедро, и в лунном свете блеснул красный камень перстня. Алькальд попытался вновь найти луч, который заставил вспыхнуть камень, но ему это не удалось. Тут как раз появился Бенитес.
— Все спокойно, сеньор алькальд; по — моему, сейчас молодежь ходит в сторону шоссе.
— Значит, их предупреждают.
— Да, сеньор алькальд.
— В следующую субботу отправишься на шоссе, Бенитес, — Это далековато, сеньор алькальд.
— Там увидим. А сейчас домой.
— Есть, сеньор алькальд.
— Интересно, что скажет завтра отец Эустасио.
— А что он может сказать, сеньор алькальд? Опять будет говорить о молодежи, о современной жизни, о парке… Я еще не поступал на службу, а уж слышал от него все это.
— ЛучШе предупреждать недуг, чем лечить его.
— Но ведь все женятся и только немногие отправляются бродить по свету.
— Нравственность, Бенитес, — это краеугольный камень нашего общества.
— Ясно, ясно, сеньор алькальд.
Мир был подсвечен луной, и алькальд долго всматривался в него. Затем он подумал: одиночество и белизна подобны пантеону.
— Пойдем, Бенитес.
— Иду, сеньор алькальд.
— Как ты думаешь, можно разговаривать с мертвыми?
— Нет, сепьор алькальд; когда они сгниют, они уже не мертвые, а материя, а потом земля, самая обычная.
— Молчи, бестолковый.
— Конечно, сеньор алькальд.
Некоторое время они шли молча.
— Если сеньор алькальд больше ничего мпе не прикажет, я пойду прямиком.
— Ладно, Бенитес. В субботу пройдемся по шоссе, посмотрим, будет ли дичь.
— Они ускользнут от нас в парк, сеньор алькальд.
— Посмотрим, удастся ли им это.
— Как угодно сеньору алькальду.
Проходя через парк, он сел на одну из скамеек. Ботинки жали, и ему не хотелось возвращаться в свой пустой дом.
Арбо, Себастьян Хуан
ПРОКЛЯТАЯ СМОКОВНИЦА (Перевод с испанского С. Вафа)
В нижней части города, за каналом, возвышалась ферма. Она стояла на развилке дорог у самого моря, окруженная деревьями.
Хозяином фермы был старый Нарро, человек мелочный, язвительный, брюзгливый и высокомерный. За весь день доброго слова от него не услышишь.
Старый Нарро родился в семье бедного крестьянина, однако трудолюбие и упорство помогли ему скопить кое — какие деньги и приобрести этот сад и ферму. Теперь он мог сидеть подолгу в тени, смотреть на море, которое было совсем рядом, на уходившие и приходившие корабли. Это не мешало ему следить за хозяйством, ругать сына, пререкаться с проходившими мимо покупателями и работниками, но прежде всего ругать сына:
— Ты намочил рис? А кукурузу полил? Чего ты ждешь? Когда рак свистнет?
Иногда, рассердившись, он вставал и брал мотыгу или же шел посмотреть, как продвигается та или иная работа. Однако его мучил ревматизм, и вскоре он снова садился, кряхтя и ругаясь.
— Ну что мне с ним делать? Один бог зпает, чем все Это кончится!
У Нарро был друг. Такой же старый, как и он, такой же, как он, хворый, но не такой спесивый. Спесивым он вовсе не был. Скорее, любил веселую шутку. Звали его Бони. Бони тоже жил неплохо и был, как говорят в тех краях, «устроен». Конечно, в этом смысле ему далеко было до Нарро, но о будущем думать не приходилось, если жить хоть немножко с умом. А ума у него было предостаточно.
Итак, как мы уже сказали, Бони любил шутку. Однако к серьезным делам относился совершенно серьезно.
5
У испанцев две фамилии — отца и матери.