Современная испанская новелла

Она уже пришла в себя после падения лошади и снова, рыдая и всхлипывая, начала вспоминать мою Летицию. Глотая слезы, обильно струившиеся по ее щекам, она так жеманничала, что мне захотелось впрыснуть в ее дряблую шею хорошую дозу цикуты.

Ронши шумно зевнул, и у него при этом вздулись вены на висках. А когда Карола брезгливо поморщилась, мне вповь показалось, будто рядом со мной сидит воскресшая из мертвых Летиция.

Дождь не упимался, но мы уже почти приехали. Уже можно было различить фигуру Секундины Лопарт, привратницы, вышедшей нас встретить.

Наконец мы вылезли из карет и отпустили кучеров. Оказавшись рядом со мной, Валези и Луизета и Ильдебранд со своей Фанни постарались принять сокрушенный вид, насколько это было возможно при их молодости и жизнерадостности. Впрочем, Летицию они любили и уважали по — настоящему.

Жалкая вороная кляча медленно удалялась по улице, товарка ее шла следом. Наша верная Секундина Лопарт стояла с заплаканными глазами: видимо, еще находилась под впечатлением выноса тела и наше прибытие опять напомнило ей о покойнице. Секундина помогала Фите Хромой и Нарцисе Мус снаряжать Летицию в последний путь. Я ее вознаградил За это с щедростью, на какую только способен небогатый художник вроде меня. Секундина осталась довольна, осушила слезы и, успокоенная, вернулась на свое обычное место в подъезде.

А дождь продолжал лить все сильней и сильней. Мы промокли и дрожали от холода. У Ронши начинался озноб, его трясло, и Моника дала несколько медицинских советов, дружески похлопывая его по спине. Валези зевнул и снова обнял Луизету. И все молча, с поникшими головами начали подниматься ло лестнице.

Подниматься нам было высоко, и, пока мы шли, наши длинные тени скользили рядом, по едва освещенным стенам. Моника уже в новой роли врача — терапевта открывала шествие и часто останавливалась, чтобы проконсультировать следовавшего за ней Ронши. Валези и Луизета, Ильдебранд с его

Фанни шли за ними, а я замыкал шествие. Подъем был трудным — надо было добраться чуть ли не до чердака. У Ронши, самого толстого из нас, началась одышка. Остановились передохнуть. Валези раскашлялся и на сей раз не обнял Луизету. Ей это не понравилось, поэтому на следующий этаж она поднималась с обиженным видом.

Когда мы проходили мимо дверей толстой сеньоры де Фрамис, навстречу выскочил Самсон, обнюхал нас и залился Злобным лаем. Унять его выбежала Офелия, которая обратилась к псу, соблюдая все церемонии, будто говорила со старым, опытным дипломатом. Самсон унялся, и мы благословили в душе Офелию, все, кроме Моники, принявшейся авторитетным тоном высказываться о проблемах собачьего воспитания. Валези и Луизета успели помириться и преспокойно обнимались, будто и не думали подниматься выше. Добравшись до цели, мы были вынуждены их позвать: кричали мы громко, но совсем не раздраженно.

Дверь нам открыла Сапофрена. Она держала за руку Фамагусту — дочку Летиции и другого мужчины. Фамагуста была еще совсем маленькая, она бросилась мне на шею и стала громко оплакивать потерю матери; я отстранил ее довольно бесцеремонно. Я никогда не любил Фамагусту и теперь, слава богу, мне незачем было притворяться и изображать, будто я испытываю к этому ребенку нежные чувства — теперь, когда Летиции нет в живых. Девочка кинулась к Монике, одарив меня яростным оскалом, и мне тотчас вспомнился по ассоциации пес сеньоры де Фрамис.

Моника заключила Фамагусту в объятия и осыпала ласками. Валези и Луизете, Ильдебранду и его Фанни — всем им тоже волей — неволей пришлось приласкать сиротку: этого требовало приличие. Карола с большим тактом продолжала играть роль кузины покойной. Только Ронши, которого тряс озноб, не обратил никакого внимания на ребенка, к тому же он все еще никак не мог успокоиться из-за своих часов. Он так страдал, что я, будь то в моих силах, обязательно починил бы ему упорно не желающий действовать механизм.

Фамагуста перестала плакать и с жадностью пожирала мятные карамельки, которыми ее потчевала Моника. Воспользовавшись наступившим молчанием, Сапофрена объявила, что меня дожидается несколько дам. То были герцогиня Бургундофора, Ксантипа, Фатима и Кристадина. По словам Сапофрены, шесть других дам в трауре только что отбыли, измученные слишком долгим ожиданием.

Вместе с моими спутниками я вошел в гостиную, где Находились оставшиеся четыре дамы.

Герцогиня Бургундофора приехала из своего имения в Пиринеях, специально чтобы выразить мне соболезнование. Она была женщиной толстой, старой и весьма возвышенной. Как и полагалось герцогине, она не верила в прогресс и в возможность совершенствования будущих поколений. Если б случилась революция, герцогиню Бургундофору непременно бы казнили. Но я ее уважал. Нас связывали с ней воспоминания о далеком прошлом, о сообща совершенных преступлениях, однако не кровавых, а всего — навсего эстетических. Под бременем прожитых лет Бургундофора и сама превратилась в воплощенное преступление, но, невзирая на это, продолжала держаться, как подобает истинной герцогине.

Она прочувствованно воздала хвалу покойной Летиции, потом мы оба всплакнули и этим ограничились.

Фатима по — арабски, с изысканной учтивостью приветствовала Ильдебранда — профессора уголовного права в университете Лавинии[32]. Ильдебранд, хотя и запинаясь, ответил ей не менее почтительно и тоже по — арабски. Исчерпав запас арабских приветствий, они не знали, что еще сказать друг другу, и Моника нашла это вполне естественным. Ильдебранд, когда не был занят своей Фанни, блуждал мыслью в лабиринтах учения Исхака ибн Мансура.

Потерпев фиаско с арабским, Фатима упала духом, весь ее апломб исчез, ибо по натуре она была очень робкой. Ксантипе стало жаль приятельницу, и, чтобы ее утешить, она заговорила с ней о пальмовых рощах.

Ронши вступил в беседу с Кристалиной — канонисой ордена знатных дам Моравии. Они обменялись мнениями о носящих митры аббатисах женских монастырей и об испорченных часах Ронши.

Было уже поздно, может быть часов семь. Снаружи царила тьма. А электричество вдруг начало мигать, меркнуть и в конце концов погасло. Комнату наполнил густой и зловещий мрак. Как слепой спрут, вползал он в окна, жадно нащупывал углы. Мы почти ощущали прикосновение его холодных парализующих щупалец.

Но Сапофрена внесла свечи из чистого воска, и их мягкий свет рассеял наши страхи. Погребальные свечи зажглись над мертвым телом темноты, которая разлагалась на наших глазах с поразительной быстротой. Всего лишь несколько часов иазад свечи эти торжественно и преданно горели у гроба Летиции, охраняя покойницу от когтей дьявольских кошек. Теперь они победили мрак, воздав ему последние почести трепещущим пламенем. Свечи таяли, падали капли воска, и я проникался сочувствием к этим благородным подвижникам. Для них сегодня выдался очень напряженный день. Поэтому, как только зажглось электричество, я велел Сапофрене унести свечи отдохнуть, они этого заслужили.

Удобно расположившись на подушках дивана, герцогиня Бургундофора принялась развлекать нас старыми анекдотами. Ксантипа неодобрительно отозвалась о дамах в трауре, которые не дождались меня, однако выразив опасение, как бы они не вздумали возвратиться. Фатима грезила о мечетях и финиковых пальмах. При молчаливом одобрении Кристадины Ронши злословил об одной очень известной аббатисе, якобы участвовавшей в какой-то некрасивой истории с контрабандными часами. Валези обнимал Луизету и, могу вас уверить, делал это отлично. Ильдебранд повторял урок права, и его Фанни ему помогала. Моника доедала за Фамагусту мятную карамель и стыдила девочку за обжорство. Сапофрена хлопотала на кухне. Карола улыбалась. О Летиции никто не вспоминал.

Дождь отстукивал по крыше танец в африканском ритме. На мгновение переставал, словно переводя дыхание, и тут же принимался стучать с новой силой. Ветер швырял в окна струи воды с такой яростью, что мы уже опасались за стекла. Сучья деревьев, раскачиваясь от ветра, вонзались в паутину мрака и вырывали из нее редкие нити. В лавочке Марианжелы, зеленщицы, еще мерцал огонек, в крошечной лавчонке, где продавались такие полезные для здоровья вещи, как полынь, солодковый корень, лакрица, цитварное семя, можжевельник, змеевка, королевский чистоуст.

32

Так называет автор Барселону.