Зверь в клетке

Василиса Романенкова.  Зверь в клетке

Девчонку привезли к ним утром.

Обычная беспризорница - чумазая, босая, в каких-то лохмотьях и с совершенно невменяемым поведением.

Патруль подобрал ее на улице, когда она перелезала через забор дома прокурора. Местные копы пытались поговорить с ней по-хорошему, но юная нарушительница лишь кусалась, рычала и не говорила ни слова.

- Как тебя зовут? - спросил Блюм.

Девчонка молчала, сверкая на него глазами из-под спутанной челки.

- Понятно, - доктор устало вздохнул и поставил в графе «Имя» прочерк. - Сколько тебе лет?

Молчание. Врач постучал карандашом по столу и неохотно встал:

- Сестра, придержите ее, пожалуйста.

Он подошел ближе. Новоприбывшая стояла спокойно. Мужчина обошел ее и, встав лицом к лицу, протянул руки.

Привычная медсестра схватила подопечную за локти.

Блюм приоткрыл девочке рот. Зубы у нее были хорошие, молодые и острые, со светлой голубоватой эмалью. Язык чистый...

Неожиданно пациентка извернулась, дернула головой и цапнула доктора за палец.

- Что за!..

Мужчина резко отскочил, наткнувшись на стол, так, что тот покачнулся. Посмотрел на свою ладонь. На подушечке указательного пальца левой руки была довольно глубокая чистая рана, стремительно наполняющаяся кровью.

- Мидлвей, уведите ее!

Девчонка забилась в крепкой хватке женщины. Блюм наконец разглядел ее глаза - светло-серые, почти прозрачные, родниковой чистоты. Вот только плескалось в них чистой воды безумие.

Пациентка захохотала:

- Мы с тобой одной крови - ты и я! Ты и я!

Наконец медсестра вывела беснующуюся девочку, и врач подошел к раковине, подставив кровоточащий палец под струю воды.

Кровь все текла и текла, розовые капли падали на белый край раковины. Капиллярное кровотечение - обильное, но не долгое, Блюм прекрасно знал это, но все же где-то в глубине души у него шевельнулось нехорошее чувство. Вдруг он сейчас истечет кровью и умрет?

Эти ее глаза... он ни у кого прежде не видел таких глаз. Ни у кого, кроме одного человека. Его отца. До сих пор Иезикиль Блюм помнил этот невозможно острый взгляд. «Пустоглазый» - так презрительно звала отца бабушка, мать его мамы. Отец появлялся редко, принося с собой странный запах - и сладкий, и страшный одновременно. Он оставался на день, два и опять пропадал.

После того, как Блюму исполнилась одиннадцать, отец совсем перестал появляться. Мама долго плакала, а потом перестала разговаривать. Так она и молчала, пока не умерла, здесь, в этой самой больнице, пять лет назад.

Врач закрутил кран, достал из шкафчика перекись водорода и осторожно полил рану. Кровь нехотя перестала течь, покрылась глянцевитой пленочкой. Доктор облегченно выдохнул и взглянул на себя в зеркало.

Он был совершенно не похож на отца - темноволосый и темноглазый, Иезикиль куда больше походил на дядю Аарона. Может, именно поэтому отец перестал приезжать? Потому что сын его ничего от него не унаследовал? Это всегда мучило Блюма. Хотя, вспоминая краткосрочные визиты папы, он осознавал, что никогда особо и не интересовал его.

Мидлвей отволокла свою подопечную в одну из палат и заперла там.

Как только дверь за женщиной закрылась, девочка перестала бесноваться, спокойно утерла рот тыльной стороной ладони и уселась на полу, проигнорировав привинченную к полу железную койку.

Так она и сидела без движения, обхватив колени, пока на нее оформляли документы и готовили палату.

Потом за ней пришли.

Сестра Джонс осторожно открыла дверь и бодрым голосом произнесла:

- Время купаться!

Сидящая на полу замарашка подняла голову и девушка осеклась.

Всякое она уже повидала в этой лечебнице, будь она неладна. Алкоголики, наркоманы, просто сумасшедшие. Была одна тихая женщина, которая зарезала своего мужа. Но во взгляде этой девчонки...

Пациентка встала и спокойно прошла мимо медсестры. Остановилась и обернулась, вопросительно подняв бровь.

Джонс торопливо нагнала ее и повела к душу, стараясь, чтобы между ними все время оставалось достаточно свободного пространства.

Доктор Блюм сидел у себя за столом над карточкой той самой девчонки. В руке мужчины была сигарета. Он снова начал курить, и уже даже не прятался стыдливо от медсестер на заднем крыльце.

Блюм затянулся.  Взгляд его упал на указательный палец, тот, который эта ненормальная прокусила. Рана зажила неожиданно быстро, за сутки, и совсем не беспокоила мужчину. Сейчас он вспомнил, что и в сам момент укуса не почувствовал боли. Это было странно... но думать над этим явлением времени не было.

Последние полторы недели оказались самыми суматошными и тяжелыми за все годы его работы здесь врачом. В больнице содержались психически нездоровые пациенты обоего пола, разделенные центральным помещением, где находились администрация, столовая и кабинеты врачей.

Да... когда новоприбывшую первый раз повели обедать, она схватила со стола вилку и бросилась на смирного старичка, от которого никто из персонала ничего плохого не видел. Девочка прыгнула на него, повалила на пол и попыталась выковырять старику вилкой глаз, истошно крича при этом:

- Серебра!  Серебра!

Хорошо, что санитары успели ее оттащить. Пациент отделался испугом и легким кровоизлиянием в глазу. Ну ладно, ее заперли. Но эта дрянь еще и выла! Почти каждую ночь, когда вся больница погружалась в сон. Ей пробовали колоть наркотики.

Врач криво усмехнулся, вспомнив об этом. Прежде им не попадались люди, столь же неадекватно реагирующие на успокоительные. Она едва не разнесла всю палату. Сам он и двое крепких санитаров успели выскочить в коридор и захлопнуть дверь. В ту ночь в больнице никто не сомкнул глаз.

Да... потом один практикант, Джонни, заметил, что выть девчонка начинала, когда в крошечное окошечко ее палаты заглядывал узкий серп растущей луны. Пациентку перевели в другую палату, и теперь она выла гораздо реже и тише.

Блюм докурил сигару и затушил окурок прямо об стол. Девчонка милостиво позволила сестре Джонс называть ее Ритой. Вот только молодая медсестра панически боялась пациентку. Даже устроила истерику, когда девушку в очередной раз послали к ней. Мидлвей говорила, что слышала, как Джонс жаловалась подруге, что и во сне ей мерещатся прозрачные глаза ненормальной. Да... Иезикилю тоже часто снился этот пронзительный взгляд. Вот только он не знал, был ли это взгляд юной Риты, или же его собственного отца.

Да... по коридорам больницы пронесся тихий шелест, постепенно нарастающий печальный вздох. Врач уронил голову на руки и застонал. Как бы вторя его стону, раздался низкий вой. Вой не был ни жалобой, ни просьбой. А было в нем... и то, и другое было в нем, и еще призыв - вкрадчивый, нежный...

Блюм поднял голову и снова начал листать историю болезни беспокойной пациентки, пытаясь сосредоточиться.

Так... в графе «Имя» стояло «Рита», а рядом, в скобках, «(Маргарет?)». Возраст: 12 - 14 лет. Телосложение у нее было довольно развитым, но все же оставалось весьма инфантильным, поэтому установить возраст точнее возможным не представлялось. На руках были странные шрамы, сделанные острым инструментом, возможно, скальпелем. Два на плечах, три на внутренней стороне предплечий, ровные и абсолютно симметричные. И еще по одному на груди, под ключицами.

Доктор Вилд поставил девчонке диагноз: «Шизофрения». Впрочем, этот диагноз ставился всем больным с неясной симптоматикой.

Да... но назвать Риту здоровой тоже было нельзя. Порой у доктора Блюма возникало стойкое ощущение, что девчонка просто дурачит их, изводя сумасшедшими выходками и дикими причудами. Но порой, когда после очередного коленца пациентка вдруг поднимала взгляд и вперивала свои прозрачные очи прямо в глаза мужчины... Нет, она и вправду была безумна. Но - как-то не по-человечески безумна. Вряд ли такое можно вылечить.