Страница 46 из 55
· Таким образом, признание возможной необходимости или неизбежности в 1939 году маневра, предотвращающего немедленное нападение Германии на СССР, отнюдь не означает положительной оценки того конкретного маневра, какой был произведен Сталиным, того пакта, который был фактически заключен. Сталинский сговор с Гитлером, политика союза с фашистской Германией, которую проводили Сталин и Молотов после 1939 года, фактический отказ от антифашизма и поддержки антифашистских сил в мире — весь этот политический курс и мероприятия с ним связанные можно оценить только отрицательно и заклеймить как с точки зрения государственной целесообразности, так и с принципиальных позиций…
· Как очевидец событий я могу говорить о периоде до лета 1939 года. Вплоть до моего ареста в мае 1939 года, я, не зная, конечно, подлинных намерений Сталина или Молотова, имел представление о том, какой информацией располагает правительство, по крайней мере в рамках дипломатической информации и информации, основанной на критическом анализе сообщений печати. Хотя я был активным, можно сказать эмоциональным, проводником и организатором кампании в печати по разоблачению западной политики капитуляции перед гитлеровской Германией, все же я считал и имел основания думать, что правительство (не только М.М.Литвинов) считает, что возможность оказать коллективный отпор германской агрессии вовсе не отпала… Так, однажды я имел возможность получить представление о точке зрения Сталина. 23 октября 1938 года я опубликовал в «Известиях» согласованную с М.М.Литвиновым статью «Мюнхенский баланс»…, где автор указывал, что «Мюнхен — не договор о мире, а договор о войне…, начало нового периода активности агрессоров, прямо направленной против Англии и Франции». Я объяснял мюнхенский сговор тем, что европейская реакция боится победы над Гитлером, потому что для этого необходимо участие в борьбе СССР, а победа поведет к его усилению. На другой день редактор мне сообщил, что звонил Ворошилов и хвалил статью…давая понять, что передал отзыв о статье лично Сталина…В этих условиях такая редкая реакция Сталина позволяет сказать, что тогда Сталин — поскольку условия для реализации его тайных планов еще не созрели — считал уместным и правильным такое понимание сложившейся в Европе ситуации, из которого вытекало, что готовится война не против СССР, а по-прежнему против Западной Европы, и что существуют силы («европейская демократия»), естественным союзником которых является СССР. Такова была оценка положения к концу 1938 года….В этом отношении март-апрель 1939 года стали знаменательными месяцами…. Я готов высказать предположение, что именно потому, что Сталин понимал значение назревшей эволюции на Западе в пользу отпора Германии, он поторопился удалить Литвинова… и арестовать его ближайших сотрудников. Так подготовлялся ранее намеченный отказ от участия в отпоре гитлеровской Германии, подготовлялось сотрудничество с нею.
Предыстория и история пакта от 1939 года могут служить одним из объяснений трагедии июня 1941 года. Я приблизился к пониманию этой стороны дела в речи, произнесенной при обсуждении книги А.М.Некрича.
В ПРЕЗИДИУМ IV СЪЕЗДА СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ СССР
Мне стало известно содержание письма А.И.Солженицына в Президиум съезда писателей. Считаю своим гражданским и партийным долгом заявить о своем согласии с мыслями, высказанными тов. Солженицыным.
Думаю, что никогда вообще не существовало такой, как сейчас в нашей стране, предварительной цензуры, осуществляемой лицами, часто мало компетентными, и во всяком случае, как общее правило, менее компетентными, чем редактор или автор. Кроме того, цензура над художественными и публицистическими произведениями осуществляется учреждением, по положению созданным и предназначенным для охраны государственной тайны и для предотвращения антигосударственных выступлений. Таким образом, Главлит формально превышает данные ему полномочия, а самая деятельность цензуры оказывается незаконной и как бы нелегальной или неофициальной. Такое положение не может не развращать и писателей, и цензоров, какими бы они субъективно хорошими побуждениями не руководились.
У меня нет сомнений, что существующий порядок цензуры и ее практики полностью противоречит духу и достоинству передового социалистического государства.
В качестве моего «вклада» в бесспорно обильный материал, иллюстрирующий критику положения дел с цензурой, сообщаю, что в моей статье «Хорошие европейцы», опубликованной в апрельском номере журнала «Волга», саратовское Лито выбросило абзац, в котором я цитировал слова генерального секретаря ЦК КПСС Л.И.Брежнева о том, что деятельность китайских раскольников вызывает «суровое осуждение и горькое сожаление».
24 мая 1967 г.
Член Союза журналистов
Гнедин Е.А.
ИЗ ДНЕВНИКА МОСКОВСКОГО ИНТЕЛЛИГЕНТА
1968-й
Конец июля — начало августа
…Весь запад нашей страны был охвачен мобилизацией, оформленной как всеобъемлющие «учения тыла». В пяти областях были призваны резервисты, и люди были сняты с сельскохозяйственных работ (во время уборки урожая!).
В партийных и, конечно, военных и полицейских органах были отменены отпуска; в учреждениях организованы круглосуточные дежурства.
Это то, что я могу присовокупить к газетной информации о военных маневрах у границ Чехословакии со стороны СССР, Польши и ГДР. Говорю об этом, потому что есть различия между военной демонстрацией и чем-то большим: приведением в мобилизационную готовность большой части страны и всех тыловых служб.
…В день отъезда советских руководителей в Чиерне-на-Тисе я встретил человека, тесно и постоянно связанного с международным отделом ЦК [КПСС]. Не будучи моим близким знакомым, он панически и настойчиво утверждал, что советские руководители подготовили ультиматум, в котором содержится, в частности, требование о восстановлении цензуры и об изменениях в составе руководства КПЧ… В случае непринятия этих требований — интервенция.(…)
…Твердость позиции руководства КПЧ и народный подъем в Чехословакии — это такие факторы, которые говорят о том, что в случае интервенции будет дан отпор и, каковы бы ни были преимущества интервентов, последствия необозримы и катастрофичны.
…Угроза возможных потрясающих разоблачений сталинской политики может ускорить решение вмешаться в чехословацкие дела.
…Несомненно, правительству было ясно, что Чехословакия не меняет своей внешнеполитической ориентации и далека от той линии, которую уже проводит Румыния. Между тем против Румынии репрессий не предпринимали. Следовательно, нажим, травля, угроза вмешательства и готовность перейти к военным действиям — все это обусловлено не опасением, что ЧССР будет потеряна с внешнеполитической или военно-стратегической точки зрения; все сводится к страху перед внутриполитическим курсом на демократизацию.
В кругах пониже правительственных, среди секретарей обкомов, в среде министерской и партийной бюрократии, вероятно, есть люди, которые поверили газетным сообщениям о возможности выхода ЧССР из социалистической системы и о реальной опасности «контрреволюции» в Чехословакии. Но в основном на всех ступенях правительственного аппарата преобладают чувства, охватившие всю касту: недовольство, вплоть до возмущения, стремлением к демократии и личной свободе, опасения, вплоть до страха, что ослабление диктаторского режима, особенно отмена цензуры, подрывает позиции и власть аппарата, создает угрозу его привилегиям. Мне рассказывал человек, проведший дни кризиса в редакции «Правды», что он был поражен тем, с какой откровенной злобой там говорили о необходимости подавить танками «антисоциалистические силы» в ЧССР. Мне рассказал и собеседник замминистра промышленного министерства, что тот в частной беседе высказывался за применение танков против Чехословакии. Как заметил один ответственный работник Совета Министров, рассуждения о необходимости применить танки считаются «в верхах» признаком «партийного подхода» к событиям.