Страница 43 из 55
В общем, это было не слишком серьезном событие как по характеру и масштабу участников, так и по характеру репрессий в ответ на демонстрацию. Но, тем не менее, это веха — первая попытка политической демонстрации за 40 лет.
29 марта. Пишу под звуки радио — передача об открытии [XXIII] съезда, но хочу все же дописать дневник за прошлые 2 месяца.
— Важной чертой внутриполитической обстановки, по крайней мере в Москве, была большая активность на закрытых собраниях представителей органов госбезопасности, в частности, пол[ковни]ков Московского обл. управления.
Главной темой этих сообщений было ленинградское дело и подготовка суда над Синявским и Даниэлем. Я слышал несколько рассказов лиц, присутствовавших на этих докладах. Хотя докладчики в соответствии со своей служебной деятельностью и намерениями, естественно, призывали к бдительности и обосновывали необходимость репрессивных мер, — все же общее впечатление, что представители «органов» соблюдали умеренность в своих высказываниях и мало прибегали к демагогии. (…) На одном собрании «высшей прослойки» идеологических работников, зав. кафедрами марксизма-ленинизма и т. п., даже наблюдался «разрыв» между выступлением «от» московского ГБ и возгласами с мест: «арестовать их всех», «в лагеря» и т. п. Докладчик сказал, что он не для того пришел, чтобы обсуждать необходимость арестов, а (…) надо предотвращать распространение ошибочных взглядов и не звать на помощь «органы».
Записывая это, я вовсе не хочу сказать, что представители «органов» не готовили репрессии или не накапливали материалы о «неблагонастроенных» лицах, но фактом является, что они свою подготовку вели осторожно и не считали декабрь-январь подходящим временем для развертывания кампании в обоснование массовых репрессий. Зато догматики и мракобесы, много лет паразитирующие при различных идеологических центрах, просто жаждали возврата к сталинским методам. Эти бездарные и безыдейные по существу люди не способны «аргументировать» в споре с мыслящей молодежью и мечтают дать выход своей злобе и сохранить свои хлебные места при помощи административных мер и репрессий.
Эти настроения находили свое выражение и в злобных нападках на «Новый мир» и требованиях снять Твардовского.
Как бы ни оценивать позиции докладчиков от «органов» и их слушателей, любопытной чертой этого периода является то, что именно деятели ГБ выступали перед квалифицированной аудиторией в роли знатоков идеологических и даже литературных проблем.
— Очень существенный эпизод этого периода: дело о рассылке фашистских листовок по каналам Московского комитета ВЛКСМ. Я слышал несколько достоверных рассказов, и хотя все детали интересны, из-за недостатка времени просто суммирую все, что знаю по этому поводу.
Инструктор МК ВЛКСМ Валерий Мих. Скурлатов, кажется, по собственной инициативе, составил «Памятку» по вопросам мировоззрения и идеологии. Эта «Памятка» целиком состояла из расистских и черносотенных лозунгов, в частности, говорилось о культе предков, о том, чтобы по «старинному русскому обычаю» мазали дегтем ворота женщин, живущих с иностранцами. Кажется, было о стерилизации. Кое-что было прямо взято из «Майн Кампф» Гитлера.
Существуют разные объяснения того, чем руководствовался автор «Памятки». Говорят и о шутке, и о провокации. Но важны не его мотивы, а тот факт, что расистская, фашистская «Памятка» была размножена и в программе (?) МК ВЛКСМ, ее, безусловно, читал другой инструктор, давший на подпись препроводительное письмо к «Памятке» одному из секретарей МК ВЛКСМ, который [его] якобы подписал, не читая «Памятки». Она была разослана для ознакомления и отзыва в несколько комсомольских идеологических организаций.(…)
Это волнующее дело было быстро приглушено. Не только о нем не говорили докладчики, в частности от «органов», на закрытых заседаниях; но, более того, попытки, хотя бы в форме вопросов, получить разъяснение по этому делу встречали резкий окрик: секретарь МК (КПСС) Егорычев и секретарь ЦК ВЛКСМ Павлов назвали «провокацией» упоминание об этом деле. (…)
Автор фашистской листовки был снят с должности, но не привлечен к ответственности. Совершенно случайно… стало известно, что у Скурлатова приняли бумаги на конкурс для занятия должности в секретном секторе «специнформации» ВИНИТИ.
Если учесть, что в это же время велась кампания против Солженицына и Евтушенко, Твардовского и «Юности», становится особенно знаменательным молчание о распространении фашистской листовки по каналам ВЛКСМ!
— Зимой 1965-66 гг. было также свернуто, приглушено и вовсе не предано огласке другое дело о фашистских прихвостнях. В Ленинграде была раскрыта организация школьников, в которой прямо проповедовались гитлеровские лозунги и которая была построена по гитлеровскому образцу. Она была раскрыта, когда ее участники повесили (неудачно) одного мальчика.
Насколько я знаю, участниками были действительно только школьники (несколько сот!). Это послужило предлогом для того, чтобы, в частности, секретарь Ленинградского обкома Толстиков объявил дело политически несущественным.(…) Таким образом, и в этом случае речь идет о том, что те самые работники аппарата, которые организовали травлю ни в чем не повинного поэта Бродского и объявляют противников возврата к сталинскому режиму чуть ли не преступниками и изменниками, [готовы] покрывать изобличенных приверженцев фашизма.
1. Этот месяц ознаменован судом над Синявским и Даниэлем. Снова не буду писать о том, что известно из газет…, только неоглашенные или малоизвестные факты:
Еще в январе общество, во всяком случае его передовые представители, проявили свое отношение к делу. Поводом послужила гнуснейшая статья… в «Известиях» от 13.01., где ряд оборотов был прямо взят из речей Вышинского на процессах (сопоставляли). В «Известия» и ЦК было послано много писем с протестами по поводу характера статьи, «использования» людей, находящихся под следствием, открытого давления на суд и прямой клеветы. Такую же реакцию вызвала статья в «Литературной газете» от 22.01. Не стану перечислять фамилии протестовавших.
Ничего не пишу о самом суде, на котором я не был. Отрицательное отношение к самому процессу со стороны мыслящей и честной части общества вылилось в различные формы:
· Огромное впечатление произвели письменные сочувственные выступления после приговора, а также отклики руководства всех западных коммунистических партий.
· Перед судом В.Иванов, Паустовский и еще несколько человек просили их допустить в качестве общественных защитников. Им отказали.
· Помимо того, Копелев и несколько искусствоведов прекрасно написали объективные экспертные заключения для суда.
· Профессор Дувакин выступил на суде в качестве свидетеля защиты и произнес панегирик Синявскому, назвав его «белым лебедем». Дувакина потом травили в МГУ, но, кажется, не отстранили от кафедры.
· Очень скоро после окончания суда «самиздат» распространил довольно полные записи последних слов Синявского и Даниэля…. Ясно сказав о глухой стене, перед которой оказались обвиняемые, Синявский не объяснил, с какой целью публиковал за границей свои вещи. Для меня самое интересное в его слове было: «Да, я — другой, но не антисоветский». Последнее слово Даниэля было прекрасно и убедительно построено. Он совершенно разбил пункты обвинения и — это я счел очень важным — ясно показал, что он написал повесть «Говорит Москва», стремясь в такой форме привлечь внимание к угрозе возврата к сталинскому режиму и методам. Поразительно, что один мой собеседник (не близкий знакомый), выступающий открыто против реабилитации Сталина, не понял или, верней, не хотел понять эту сторону произведения Даниэля. Многие нашли, что Даниэль не должен был, особенно перед собравшимися в зале [суда] людьми, выражать сожаление по поводу того, что враги СССР могли использовать его произведения. Я считаю, что он правильно поступил, сделав такую оговорку в конце решительной и мужественной речи.