Страница 30 из 36
Он ходил на охоту вместе с Джимом, и тот очень терпеливо относился ко всем его промахам. Дика поражало умение Джима выслеживать зверя, но иногда он вдруг схватывал объяснения туземца и видел, что никакого чуда в этом умении не было: оно складывалось из острой наблюдательности и сообразительности.
И всё-таки его всегда удивляла способность Джима выследить опоссума по следам когтей на стволе дерева или, если следов не было, по направлению полёта москитов. Змей Джим находил, наблюдая за их постоянными спутниками — сорокопутами.
Позднее, говорил Джим, они перенесут свою стоянку на берег моря, к лагунам. Там, повязав голову водорослями, он будет плавать, плавать так тихо, что утки примут его за колышущуюся на волнах траву, пока он не схватит одну из них. Потом, сломав ей под водой шею, оставит её качаться на волнах, а сам будет охотиться за другой, и ещё за другой, и поймает сколько ему нужно. Пеликанов он умеет приманивать, подражая щёлканьем пальцев под водой всплеску рыбы.
Наконец Дик почувствовал, что пора сказать что-нибудь о своём желании добраться до Арарата. Но Джим не знал такого города или делал вид, что не знает. Он ухмылялся, качал головой и бормотал что-то несвязное.
— Это там? — сказал Дик, указывая на запад.
Джим кивнул головой и ухмыльнулся.
— Может, и так.
— Большой город.
— Может, и так.
— Ты проведёшь меня туда?
— Может, и так.
— Значит, ты не знаешь, где он находится?
Джим покачал головой.
— Может, и так.
— Когда ты поведёшь меня туда?
После того как Дик повторил этот вопрос несколько раз, Джим ответил:
— Две, три луны.
Он упорствовал в своём желании идти не на запад, а на юг, к побережью. Дик предположил, что существует, вероятно, соглашение с племенем, живущим на побережье, о праве на стоянку в лагунах.
Но он чувствовал также, что Джим твёрдо решил не подходить близко к поселениям белых; возможно, он исходит при этом из не очень приятного опыта.
— Ты не любишь белых людей? — допытывался Дик.
— Тебя люблю, — ухмыляясь отвечал Джим, и большего Дик не мог от него добиться.
Когда Дик начинал подробно объяснять, почему ему нужно в Арарат, Джим только ухмылялся и показывал на юг:
— Иди туда. Много еды.
Дик сдался. Ему и хотелось и не хотелось идти в Арарат. Он уже совсем привык к Джиму и его жене. Здравый смысл, говоривший о том, что надо что-то предпринять для возвращения, просыпался в нём очень редко. К тому же он твёрдо решил никогда больше не испытывать ужаса затерянности и неспособности поддержать своё существование.
Он до тех пор ежедневно практиковался в метании небольших копий, пока не стал настоящим мастером. После этого он почувствовал себя увереннее. В стрельбе из револьвера он практиковаться не мог из-за скудости запаса патронов. Но с копьями дело обстояло иначе. Взамен потерянного копья всегда можно было сделать новое. Туземцы обучили его и этому.
Когда Дик убил своего первого падимелона, он почувствовал, что больше не боится зарослей. Но ему хотелось научиться всему, чему только возможно. Он ходил с женой Джима собирать травы, корни, семена злаков, ягоды, научился отличать съедобные растения и готовить их. Каждый вечер он черпал у Джима новые сведения о зарослях. Время проходило в такой приятной смене занятий, что Дик не замечал его. Он пытался определить, сколько дней провёл в овраге, сколько болел, сколько прожил с Джимом, но сбивался со счёта. Во всяком случае, месяца два уже прошло.
Однажды их посетили соплеменники Джима, человек тридцать мужчин и женщин, живших поблизости. Туземцы затеяли игры. Дик увидел шуточное состязание мальчиков, вооружённых тупыми копьями и стоявших двумя рядами в десяти шагах друг от друга. Он завидовал ловкости, с которой они ловили копья на свои овальные щиты. Больше получаса продолжалось это состязание, за которым весело наблюдали взрослые.
После вечернего пиршества, состоявшего из мяса кенгуру, началась корроборри. Чернокожие женщины, одетые в шкуры опоссума, сели у большого костра. Мужчины, размалеванные белой и красной глиной, стали в круг, держась на расстоянии трёх-четырёх футов друг от друга.
Женщины вибрирующими голосами запели нескончаемую песню. Дик не мог уловить сперва ни мотива, ни склада. Но потом он ощутил её внутренний смысл, её медленные ритмические пульсации. В ней была напевность ветра и ритм набегающих волн.
Время от времни женщины ударяли правой рукой по левой, раскрашенные мужчины в такт подпрыгивали и кружились, потом останавливались и приседали, издавая гортанные крики. Эти крики тревожили Дика, они казались ему ненужными и отвратительными, и всё-таки он ждал их, и его охватывало странное ликование.
Танцоры схватили оружие. Женщины продолжали тянуть жалобный, дрожащий напев, хлопая в ладоши, и их пронзительные выкрики становились всё громче. Мужчины кружились, притоптывали, приседали, потрясали оружием, как бы сражаясь с окружавшим их мраком, поражая бесчисленных незримых врагов. Они кружились и кружились, и задорные пронзительные вопли неслись к огромным мерцающим австралийским звёздам.
Дику не хотелось, чтобы корроборри кончилась, и всё-таки он обрадовался, когда она пришла к концу. Ему было страшно, хотя он не признался бы в этом. Но чернокожие по-прежнему были настроены дружелюбно. Они смеялись, болтали друг с другом и улыбались.
Когда Дик лежал возле сделанной из коры хижины Джима, он чувствовал себя очень одиноким. Ему хотелось домой, хотелось повидать родителей и Шейна. Он даже не знал, остался ли Шейн в живых. Вспомнил он и Козиму — впервые за всё время, что жил с Джимом. Она ему нравилась, она была так не похожа на остальных девчонок, которых он знал, — девчонок, созданных, кажется, специально для того, чтобы портить все игры и хихикать по уголкам. Козима была совсем другая.
Дику захотелось вернуться в Балларат.
Глава 24. Старый Нед
На следующий день племя снялось с места. Туземцы перебирались на юг, но никто не торопился. Еды кругом было ещё вдоволь. Дик радовался, что снова останется только с Джимом и его женой. В их обществе он чувствовал себя уверенно, не видел разницы между собой и ими, уже не замечал цвета их кожи и даже немногочисленности слов, которыми мог с ними обменяться, — Дик теперь немного говорил на языке Джима.
Среди толпы чернокожих он утратил это чувство уверенности. Там он был чужаком, пришельцем, и его это пугало.
Но вот однажды явился вестник, и Джим объявил, что пора собираться в дорогу. Племя опередило их всего на несколько миль, и в два-три дня его можно будет без труда нагнать. Жена Джима уложила всё имущество в соломенную корзину, Джим взял оружие, собака выловила на себе ещё несколько блох и фыркнула на своё излюбленное дерево, Дик подтянул штаны — и сборы к отъезду были закончены.
Дику было неприятно, что женщина, вдобавок к младенцу за спиной, тащит на себе все самые тяжёлые вещи, и он предложил нести одеяло. Но Джим с женой посмеялись над ним. Джим заявил, что на этот раз у неё очень лёгкая поклажа, она может нести в два раза более тяжёлый груз, и женщина в знак согласия ухмыльнулась.
Они шли довольно медленно, так как Джим по дороге решил поохотиться на кенгуру. Дик не пошёл с ним, — он должен был помочь приготовить ужин. Джим вернулся часа через два; он убил только кенгуровую крысу, зато принёс волнующее известие: невдалеке, вниз по течению речки, вдоль которой они шли, расположен лагерь белого человека.
Дик снова загорелся желанием выбраться из зарослей и оказаться среди людей, с которыми он сможет разговаривать так, как никогда ему не удастся разговаривать с Джимом. Он очень сблизился с ним, но их дружба была дружбой людей, живущих в зарослях, а Дик, хотя и понимал, сколь многим он обязан жизни в зарослях, не желал сдаваться. Приблизиться к природе полезно, но не менее полезно вовремя отдалиться от неё.
Дик печально оглядел себя. Одежда его была грязна и изодранна, еле на нём держалась. Сам он загорел почти до черноты и привык ходить босиком.