Страница 4 из 36
История злоключений Джоудов на пути из Оклахомы в Калифорнию — один из немногочисленных образцов героической саги XX столетия. Писатель нисколько не приукрашивает своих героев, рисуя их в том «природном» виде, что возникает под воздействием конкретных условий жизни и биологического склада личности. Искренность художника не позволяет Стейнбеку затушевывать в Джоудах черты грубости, ограниченности и даже патологии (образы Ноя, дяди Джона). Но писатель-реалист не ограничивается выдержанным в традициях натурализма бесстрастно-поверхностным запечатлением «куска действительности», и на примере Ма Джоуд и ее сына Тома показывает закономерную эволюцию неразвитого вначале сознания трудового человека, его приход к мысли о неизбежности протеста и борьбы.
Оставаясь верным художественной правде, писатель не стал намеренно усложнять характеры Джоудов. Однако он увидел в них главное — бесстрашие и настойчивость, мужество и выдержку, верность традициям рода и тем немудреным, но органичным понятиям о чести, долге и справедливости, что поддерживают сплоченность ядра семьи даже в часы самых суровых испытаний. Без паники, с достоинством встречают Джоуды известие о том, что банки и тресты — эти таинственные безликие чудовища — лишают их земли и средств к существованию; спокойствие душевного величия и сознания собственной правоты не покидает Ма Джоуд и перед лицом голодной смерти в финале книги.
«Гроздья гнева» — боевое, разоблачительное произведение, занимающее выдающееся место в прогрессивной мировой литературе, проникнутой духом освободительных идей. Правдиво воспроизводя обстановку конца 30-х годов, американский писатель сумел уловить характерные для различных слоев населения оттенки всеобщего недовольства и разочарованности. Стейнбек едко иронизирует над обезумевшими от страха собственниками, видевшими в любом независимо мыслящем человеке «красного агитатора» и «большевика». С другой стороны, оп не склонен скрывать и тех слабостей, которые и по сей день существуют в американском рабочем движении. В одной из публицистических глав Стейнбек с грустью говорит о том, что ненависть к «Оки», пришельцам из Оклахомы, Арканзаса и других восточных штатов, разделяли и рабочие из Калифорнии, напуганные перспективой конкуренции и снижения заработной платы. Вместе с тем писатель отчетливо осознает, что разобщенность людей возникает как следствие «болезненного зуда собственности», как результат вполне осознанных намерений класса капиталистов превратить свободных американцев в наемных рабов.
Размышляя о том, что препятствует свободной и счастливой жизни американцев, Стейнбек довольно сдержанно оценивает деятельность федеральных властей США, пытавшихся при помощи полумер смягчить тяжелые последствия экономического кризиса. Немало места во второй половине романа уделено описанию правительственного лагеря для безработных, одного из немногочисленных в стране «островков безопасности» среди моря насилия и произвола. «Здесь Соединенные Штаты, а не Калифорния»,— гордо заявляют жители этого приюта для бездомных, но писатель убежден в том, что ключ к решению проблемы — не в правительственной инициативе, а в чувстве коллективизма и взаимной выручки, которое органично возникает при условии предоставления людям возможности свободно распоряжаться собственной судьбой.
Важную роль в романе играет образ «преподобного» Джима Кэйси, бродячего проповедника, внешне не многим отличающегося от тех, среди кого ему случается ораторствовать. Главное, что выделяет Кэйси,— это поиски ответа на вопросы о добре и зле, о предназначении человека. Вместе с Томом Джоудом читатель встречает Кэйси в тот момент, когда он подвергает сомнению и свое право поучать других, и справедливость христианской религии. Грубая реальность жизни хорошо знакома Кэйси, и в печальной участи простого человека он (как и сам Стейнбек на пути от «Небесных пастбищ» к «Гроздьям гнева») начинает прозревать не произвол темного, мистического начала, а действие совсем иных, земных сил, которые «дышат прибылью и едят проценты с капитала».
Первым из героев романа Джим Кэйси вступает на путь сознательной борьбы с притеснителями трудящихся. Он участвует в схватке с полицейскими, добровольно идет в тюрьму, чтобы выручить Тома, а затем возглавляет забастовку на фруктовых плантациях. Сохраняя верность правде образа, Стейнбек дает понять, что в глубине души Кэйси не отказался от религиозных заветов непротивления и жертвенности. Но его этические убеждения имеют мало общего с той формой, которую обретало христианство в практике различных бродячих сект, обрисованных в «Гроздьях гнева» без малейших признаков симпатии. Подобно Джозефу Уэйну из романа «Неведомому богу», Кэйси творит свою собственную «естественную религию», где центральное место занимает не бог, не природа, а человек-труженик. «Долго я сидел и думал и вдруг сразу все понял»,— вслух размышляет Кэйси.— «Зачем нам нужно сваливать все на бога и на Иисуса? Может, это мы людей любим? Может, дух святой — это человеческая душа и есть? Может, все люди вкупе и составляют одну великую душу и частицу ее найдешь в каждом человеке?» И особенно выразительно звучат его слова над гробом деда, первой из многих утрат, понесенных семьей Джо удов: «Я не знаю, какой он был — хороший или плохой,— но это не важно. Важно то, что он был живой человек».
Мысли автора и самодвижение характеров складываются в «Гроздьях гнева» в гармоническое художественное единство, и с особой силой эта неразрывность философской концепции и живых наблюдений проявляется в разработке важнейшей темы произведения — темы благородства и величия человека. В примитивных на первый взгляд Джоудах Стейнбек открывает целый мир красоты и поэзии. Он прославляет их жизненный инстинкт, преодолевающий ужас отчаяния и смерти, и выделяет главное в совокупности их устремлений — страсть к труду, к созиданию. Пламенно-вдохновенные или взволнованно-лирические авторские отступления, роль которых в романе можно сопоставить с ролью Хора в античной трагедии, в наиболее патетических местах невольно перекликаются со знаменитыми ритмами «Антигоны» Софокла: «Много есть чудес на свете, человек — их всех чудесней». Утверждение духовных ценностей, заложенных в каждой личности — звучит ли оно в ярких публицистических обращениях к читателю или раскрывается в характерах Джоудов и Джима Кэйси,— занимает доминирующее положение в идейно-художественной структуре народной эпопеи Джона Стейнбека. Этому возвышенному гуманизму, сочетающемуся с четкой общественной позицией, с пафосом обличения, роман «Гроздья гнева» обязан своим почетным местом среди выдающихся достижений американского критического реализма в XX веке.
За три десятилетия, прошедших между созданием «Гроздьев гнева» и смертью Стейнбека 20. декабря 1968 года, писатель опубликовал немало произведений в самых различных жанрах. Некоторые его книги вызывали широкий отклик, другие же — и их было большинство — оставляли читателей и критику равнодушными. Существует мнение, что в послевоенные годы прозаик оказался как бы «не созвучным эпохе», а американское общество якобы подверглось коренной трансформации, уничтожив основания для появления новых разоблачительных социальных романов, подобных «Битве с исходом сомнительным» и «Гроздьям гнева». Стейнбеку не раз случалось опровергать эти толки обращением к анализу сложных общественных и нравственных конфликтов и в «Заблудившемся автобусе» (1947), и в «Зиме тревоги нашей», и в «Путешествии с Чарли...». Однако справедливо и то, что художественная манера Стейнбека заметно менялась уже в 40-е годы за счет усиления роли символики, метафорически-иносказательных интонаций.
Даже в повести «Луна зашла» (1942), первом в литературе США заметном произведении о войне с нацистской Германией, изображение сопротивления оккупированной, но не покоренной страны завоевателям носит подчеркнуто обобщенный, чуть ли не абстрагированный характер. Писатель избегает называть жителей захваченного государства (предположительно — Норвегии) норвежцами, а оккупантов — немцами; передача философского и политического смысла затронутого конфликта представляется ему гораздо важнее живых реалистических деталей повествования.