Страница 17 из 36
Каждое утро задолго до рассвета Пират выползал из своего курятника, а за ним появлялись его собаки, встряхиваясь и чихая от холодного воздуха. Затем вся компания спускалась в Монтерей и начинала обрабатывать некий тупик. В этот тупик выходили задние двери нескольких ресторанов. Пират по очереди открывал каждую и оказывался в теплой ресторанной кухне, благоухающей запахами съестного. И в каждой кухне повар, ворча, совал ему в руку пакет с остатками вчерашних блюд. И ни один из них не знал, почему, собственно, он это делает.
Когда Пират заканчивал свой обход и набирал полную охапку пакетов, он возвращался вверх по склону холма на улицу Монро и располагался на пустыре, а собаки в волнении сновали вокруг него. Тут он развертывал пакеты и начинал кормить собак. Себе он из каждого пакета брал кусок хлеба или мяса, но не выбирал самое лучшее. Собаки рассаживались вокруг, нервно облизывались и перебирали передними лапами в ожидании кормежки. Но они никогда не дрались из-за пищи, и это было поистине удивительно. Вообще собаки Пирата никогда не дрались друг с другом, но они кидались в бой с любым четвероногим обитателем улиц Монтерея. Приятно было смотреть, как эта свора гоняется за фокстерьерами и шпицами, словно за кроликами.
К тому времени, когда трапеза заканчивалась, уже совсем рассветало. Пират сидел на земле и смотрел, как по небу разливается утренняя синева. Внизу он видел выходящие в море шхуны с палубным грузом леса. Он слышал мелодичный звон колокола на буе за Чайна-пойнт. Собаки сидели вокруг него и грызли кости. Пират, казалось, не столько видел, сколько слушал день, — глаза его оставались неподвижными, но в нем чувствовалась какая-то сосредоточенность. Его ручищи тянулись к собакам, и пальцы принимались ласково перебирать грубый мех. Просидев так с полчаса, Пират шел в угол пустыря, сбрасывал дерюгу, укрывавшую тачку, и выкапывал из земли топор, который закапывал тут каждый вечер. Затем, толкая перед собой тачку, он поднимался на вершину холма и бродил по лесу, отыскивая сухое смолистое дерево. К полудню он уже доверху нагружал тачку превосходной растопкой и тогда спускался со своей собачьей свитой в город и кружил по улицам до тех пор, пока не продавал свой груз за двадцать пять центов.
Проследить все это было нетрудно, но никто не знал что он делает с вырученными деньгами. Он никогда их ни на что не тратил. Ночью он под охраной своих собак отправлялся в лес и прятал очередной двадцатипятицентовик там, где уже лежали сотни других таких же монет Где-то у него был тайник с целой кучей денег.
Пилон, этот проницательнейший человек, от которого не ускользала ни одна подробность жизни его ближних и который особенно любил раскрывать тайны, кроющиеся в самых глубинах сознания его знакомых, обнаружил клад Пирата с помощью логических выкладок. Пилон рассуждал так: «Каждый день этот Пират получает четверть доллара. Если ему дают две монеты по десять центов и одну в пять, он заходит в лавку и обменивает их на двадцатипятицентовую. Он никогда не тратит денег. Следовательно, он их прячет».
Пилон попробовал вычислить сумму клада. Пират вел такую жизнь уже давно. Шесть дней в неделю он рубил дрова, а по воскресеньям ходил в церковь. Одежду он получал у черного хода жилых домов, пищу — у задних дверей ресторанов. Пилон некоторое время путался во внушительных цифрах, но потом сдался. «У Пирата во всяком случае не меньше ста долларов», — решил он.
Пилон уже много месяцев размышлял над всем этим. Но только после того как они дали восторженное и глупое обещание кормить Дэнни, Пилон узрел возможность извлечь личную выгоду из богатства Пирата.
Прежде чем вплотную коснуться этого вопроса, Пилон долго обрабатывал и усыплял свою совесть. Ему было очень жаль Пирата. «Бедный дурачок, — говорил он себе. — Бог не дал ему всех положенных мозгов. Бедняжка Пират не может сам о себе позаботиться. Вспомни, он живет в грязи, в старом курятнике. Он питается объедками, которые годятся только для его собак. Он одевается в лохмотья. И оттого, что мозги у него не в порядке, он прячет свои деньги».
Теперь, заложив фундамент сострадания, Пилон перешел к выводам. «Не будет ли достойным деянием, — думал он, — позаботиться о нем, раз он сам о себе позаботиться не может? Покупать ему теплую одежду? Кормить его человеческой пищей? Однако, — напомнил он себе, — у меня ведь нет денег, хотя желание сделать все это терзает мое сердце. Так как же осуществить этот милосердный замысел?»
Вот теперь он был уже на правильном пути. Подобно кошке, которая в течение целого часа подбирается к воробью, Пилон был наконец готов к решающему прыжку. «Нашел! — мысленно вскричал он. — Дело обстоит так: у Пирата есть деньги, но не хватает ума их тратить. У меня есть ум! Мой ум будет к его услугам. Я даром поделюсь с ним моим рассудком. Вот как я смогу помочь этому бедному недоумку».
Это было одно из самых блестящих логических построений, когда-либо возводившихся Пилоном. И он почувствовал свойственную всякому истинному художнику потребность показать свое творение публике. «Я расскажу Пабло», — подумал он. Но тут же усомнился, есть ли у него право сделать это. Так ли уж Пабло безупречно честен? Не захочет ли он потратить часть денег на собственные нужды? Пилон решил не рисковать, по крайней мере на первых порах.
Удивительно бывает узнать, что брюхо самой черной и гнусной твари бело как снег. И грустно бывает обнаружить, что тело ангела под одеждой поражено проказой. Да будет честь и слава Пилону, ибо он открыл, как можно обнаружить и показать миру добро, скрытое в самом дурном. И в отличие от многих и многих святых он не был слеп ко злу, заключенному во благе. С грустью приходится признать, что Пилону никогда не удалось бы стать святым, ибо ему не хватало глупости, самодовольства и алчного желания обрести награду. Пилону было достаточно того, что он творит добро, и наградой ему служила радость созидания братства между людьми.
В тот же вечер он отправился в курятник, где жил Пират со своими собаками. Дэнни, Пабло и Хесус Мария, сидевшие у печурки, видели, что он собрался уходить, но ничего не сказали. Их удержала деликатность, так как, думали они, либо Пилона овеяло дыхание любви, либо он знает как раздобыть немного вина. И в том и в другом случае это их не касается, если он сам не захочет рассказать в чем дело.
Уже давно стемнело, и в кармане у Пилона лежал огарок, — кто знает, не подскажет ли что-нибудь выражение лица Пирата во время их разговора? А в сумке у Пилона покоилась сладкая булочка, которую Сузи Франсиско, работавшая в пекарне, дала ему в обмен на приворотное зелье для Чарли Гусмана. Чарли был почтово-телеграфным рассыльным и ездил на мотоцикле; и Сузи уже запаслась мужской кепкой, чтобы надеть ее задом наперед на случай, если Чарли вдруг пригласит ее прокатиться. Пилон полагал, что Пирату может понравиться сладкая будочка.
Вечер был очень темный. Пилон брел по узкой улочке, на которую выходили пустыри и заросшие бурьяном запущенные сады.
Злой бульдог Гальвеса, рыча, выбежал из калитки Гальвеса, и Пилон наговорил ему много лестных вещей, чтобы успокоить его.
«Хорошая собачка», — сказал он ласково, и еще: «Красивая собачка». И то и другое утверждение было заведомой ложью, однако они, видимо, произвели на бульдога благоприятное впечатление, ибо он снова скрылся за калиткой Гальвеса.
Наконец Пилон добрался до пустого дома, во дворе которого обитал Пират. Он знал, что теперь ему следует быть осторожным, ибо, как всем было известно, собаки Пирата, стоило им заподозрить кого-либо в дурном умысле против их хозяина, бросались на его защиту с демонической яростью. Едва Пилон вошел во двор, как из курятника до него донеслось глухое угрожающее рычание.
– Пират! — окликнул он. — Это твой добрый друг Пилон пришел потолковать с тобой.
Наступила тишина. Собаки перестали рычать.
– Пират, это я, Пилон.
Ему ответил угрюмый бас:
– Уходи. Я сплю. Собаки спят. Уже темно, Пилон. Иди спать.