Осень

— Цзюе-синь, ты опять уклоняешься. Это не праздный вопрос. Тебе стоит подумать над словами Цинь.

— Тебе-то сейчас хорошо. После смерти дяди Кэ-мина некому уже больше опекать тебя. Сейчас ты можешь делать все, что захочешь. А я? Мои руки связаны еще крепче. Я даже пошевелиться не могу, — прорвало вдруг Цзюе-синя. Глаза его покраснели.

— Тебя никто не связывал, ты сам связал себя. Захочешь, так пошевельнешься. Вот только если ты сам не хочешь двигаться, тут уж ничего не сделаешь, — уверенно заявил Цзюе-минь.

Цзюе-синь, не отвечая прямо, покачал головой:

— Куда уж мне до тебя! У вас у всех есть выход. Был пожар, — а через несколько дней еженедельник ваш снова вышел. У меня нет такого мужества, как у вас. — Он вздохнул и, опустив голову, снял с себя уже третий листок и, с горечью сказав: «Пойдемте», бросил его в воду.

— Мне кажется, Цзюе-синь, тебя одурманила удушливая атмосфера старой семьи, — с жалостью произнес Цзюе-минь.

— Может быть, наступит день, когда и я избавлюсь от этого дурмана, — неожиданно ответил со вздохом Цзюе-синь. Повернувшись, он зашагал к лестнице.

Цзюе-минь и Цинь шли сзади. Цинь шепнула на ухо Цзюе-миню:

— Цзюе-синь за последнее время пережил большие потрясения. Не нужно огорчать его, а то он и вовсе расстроится.

— Мне кажется, он поймет. Со смертью дяди Кэ-мина у него исчезла последняя опора. Под конец он начал рассуждать здраво, — воодушевленно прошептал Цзюе-минь.

Они поднялись по лестнице и свернули в улицу. Тут их ждали паланкины. Они уселись. Носильщики, крякнув, подняли паланкины и быстрым шагом понесли их по оживленным улицам.

Подъехав к дому, они вышли из паланкинов во внутреннем дворике у зала. В зале, превращенном в комнату отпевания, в два ряда сидели восемь монахов и, как дети, зубрившие урок, монотонно читали псалом «Цзиньганцзин»[29], постукивая деревянными рыбками. Братья и сестра пошли через открытую боковую дверь, в среднюю комнату, где стоял гроб с телом Кэ-мина.

По обеим сторонам прохода, выложенного каменными плитами, стояли вазы со свежими хризантемами. У цветов разговаривали Шу-хуа и Ци-ся. В левом дворике Цзюе-ин в траурной одежде, нагнувшись, играл с Цзюе-цюнем и Цзюе-ши в «пристенок». Малыши Цзюе-сянь и Цзюе-жэнь завистливо наблюдали со стороны, изредка вскрикивая. На крыльце левого флигеля, на плетеном стуле, разодетая в новое платье, сидела Си-эр с Цзюе-хуа на руках. Кэ-дин, стоявший рядом, склонившись над сыном, которому еще не было года, забавлял его.

Шу-хуа, увидя вошедших Цзюе-синя, Цзюе-миня и Цинь, бросилась им навстречу. Ее первыми словами были:

— Тетя Шэнь уехала? — Это был излишний вопрос, но она только этими словами могла выразить свои чувства.

— Мы подождали, пока лодка не скрылась, — нежным, тихим голосом отвечала Цинь.

— Не везет мне. Пропустила сегодня урок, чтобы успеть проводить ее, но и тут опоздала, — сокрушалась Шу-хуа.

— Какие вы все-таки странные. С чего это вы сразу подобрели к тете Шэнь? — печально произнес Цзюе-синь.

— Я только теперь поняла, что она несчастнее всех в нашем доме. Я больше не питаю к ней зла, — откровенно ответила Шу-хуа. И вдруг, повернувшись, указала на Кэ-дина и Си-эр: — Смотрите. А они веселятся.

— Нельзя сказать, чтобы дядя Кэ-дин был отзывчивым человеком, жена уехала, а он и не подумал проводить, — хмуро заметила Цинь.

— А кто у нас в семье отзывчивый? — с возмущением возразил Цзюе-минь, — тетя жнет, что посеяла. Если бы она чуточку лучше относилась к Шу-чжэнь, разве дело окончилось бы так печально? Прямо диву даешься: человек не понимает, что он не должен делать последнего шага, а когда этот последний шаг сделан — то слишком поздно.

— Ты, Цзюе-минь, забываешь, что есть еще немало людей, которые заблуждаются до самой смерти, — вмешалась Шу-хуа. Она сказала это без всякой задней мысли, не подозревая даже, как ошеломляюще подействовали ее слова на Цзюе-синя.

— Замолчи, сюда идет Кэ-дин, — тихонько сказала Цинь, дотронувшись до плеча Шу-хуа.

— Вероятно, он собирается расспросить, как уехала тетя, — предположил Цзюе-синь. Все замолчали и, ожидая, когда к ним подойдет Кэ-дин, сделали вид будто рассматривают хризантемы.

Кэ-дин приблизился и, ни словом ни упоминая о жене, громко произнес:

— Цзюе-синь, я слышал, что ты против продажи дома. Так ли это? И почему?

Этот неожиданный вопрос застал Цзюе-синя врасплох. Он испуганно уставился на дядю, покраснел и не вымолвил ни слова. И только когда взволнованный Цзюе-минь толкнул его, он растерянно спросил:

— Откуда вы это взяли, дядя?

Кэ-дин с презрением посмотрел на Цзюе-синя и сказал угрожающе:

— Я полагаю, один ты не решишься протестовать, тебе должно быть известно: теперь главой дома стал Кэ-ань. Против его воли никто идти не может. Денег у всех не хватает, семья теперь стала не такая уж большая, к чему нам такой большой дом? Чем раньше продадим, тем лучше для всех нас. Это дело возьмет на себя Кэ-ань, он глава дома — ему и карты в руки.

Лицо Цзюе-синя от гнева из красного сделалось белым. Цзюе-минь не выдержал и холодно заметил:

— Какой же тут глава дома, когда и дом-то на продажу идет?

— Что?! — Кэ-дин изменился в лице и повысил голос.

— Я говорю, что если глава умеет только продавать дома, то, право же, нам незачем затруднять дядюшку Кэ-аня, — вызывающе ответил Цзюе-минь.

— Ты смеешь задевать Кэ-аня? — угрожающе произнес раскрасневшийся Кэ-дин.

— Никого я не задеваю. Вы сообщили о том, что глава семьи займется продажей дома, а я сказал лишь несколько слов, — спокойно ответил Цзюе-минь.

— Значит, ты против продажи дома? Почему?

— Продадите вы дом или нет — меня это мало касается. Не я тратил деньги на постройку. Но я знаю, дедушка был против этого, и в его завещании это ясно сказано. — Цзюе-минь говорил уже с некоторой издевкой в голосе.

— Ты насмехаешься над нами? Ладно, погоди, придет Кэ-ань, я еще с тобой рассчитаюсь! — Кэ-дину оставалось лишь браниться.

Наблюдая за происходящим, Цзюе-синь и удивлялся, и тревожился, и возмущался, и боялся. Он старался заставить Цзюе-миня прекратить спор и вместе с тем почтительно уговаривал Кэ-дина. Но ни слова его, ни жесты не оказывали ни малейшего действия. Цинь и Шу-хуа молча стояли рядом и не мешали Цзюе-миню говорить, уверенные, что он, конечно, сумеет постоять за себя.

Цзюе-минь не слушал предостережений брата, нерешительность которого вызывала у него лишь раздражение. «Ты так боишься скандалов, а я нарочно подолью масла в огонь!» — подумал он и издевательски крикнул в ответ Кэ-дину:

— Лучше всего еще и Чжан Би-сю позвать.

— Цзюе-минь! — полуумоляюще, полуповелительно воскликнул Цзюе-синь.

— Осторожнее, Цзюе-минь! Не думай, что Кэ-ань позволит над собой смеяться. — Кэ-дин все еще пытался угрожать.

— Э, да не дядюшка ли Кэ-ань сюда приближается? Что же вы не позовете его? — сказал вызывающе Цзюе-минь, увидев входящего с самодовольным видом Кэ-аня.

— Ну, подожди! — вне себя от ярости вскричал Кэ-дин и заторопился навстречу брату. Затем еще обернулся и сказал уверенно: — Смотри, не убеги.

— Уходи, Цзюе-минь! Ты уйдешь, я попрошу у них прощения и все уладится, — в панике уговаривал брата Цзюе-синь, не знавший, что предпринять и всего боявшийся.

— Почему я должен уходить? Что они мне сделают? — запальчиво ответил Цзюе-минь.

— Ты затеваешь большой скандал. И, по-моему, пора бы тебе переделать свой характер, — волновался Цзюе-синь.

Цзюе-минь внезапно нахмурился и сердито сказал:

— С таким характером я на свет родился, и ты меня не переделаешь. Я еще отца и мать ничем не опозорил. Не вмешивайся в мои дела.

Услышав эту отповедь брата, Цзюе-синь в смущении опустил голову и не решился больше произнести ни слова. Горько было у него на душе. Сожаление болью сжало его сердце. Он понял теперь, что был неправ. Что в конце концов сделал он сам, чтобы быть достойным покойных родителей?

29

«Цзиньганцзин» — один из буддийских псалмов.