Осень

— Говорят, их редакция помещается в торговых рядах? — спросил Кэ-мин.

— Да, — ответил Цзюе-синь.

— По-моему, ты под каким-нибудь предлогом должен заставить их выехать оттуда. Не думаю, чтобы им сразу удалось найти новое помещение. Это может подействовать. Как ты думаешь? — несколько неуверенно спросил Кэ-мин.

— Ну что ж, попробую. До конца месяца я их выселю, — ответил Цзюе-синь, который, казалось, сразу разорвал связывавшие его путы. Он особенно не раздумывал, считая, что нашел подходящий метод действий. На лице его появилось выражение удовлетворенности.

Посидев еще немного, Цзюе-синь распрощался. Проходя под окнами Шу-хуа, он снова услышал ее звонкий голос: она занималась. От этих звуков на сердце у него стало радостно и легко. Ему захотелось увидеть сестру и сообщить ей о решении Кэ-мина, ибо это, можно сказать, была победа Шу-хуа: Кэ-мин тоже разрешил ей заниматься в колледже. Ему хотелось сообщить ей это радостное известие именно сейчас, чтобы воодушевить ее.

Он бодро вошел в комнату сестры. Шу-хуа, наклонившись над письменным столом, сосредоточенно читала; на стуле около окна занималась вышиванием Ци-ся. Заметив вошедшего Цзюе-синя, она поспешно встала и, улыбаясь, приветствовала его.

Шу-хуа тоже поздоровалась с ним, но не повернулась, а только слегка кивнула головой, не отрывая глаз от книги.

— А ты стараться стала, Шу-хуа, — ласково похвалил ее Цзюе-синь. Он подошел к столу и остановился рядом с сестрой.

Шу-хуа повернула к нему голову и весело улыбнулась такой ясной улыбкой, что, казалось, сейчас вся душа ее полна только одной радостью, эта радость светилась в ее уверенном взгляде.

— Я ведь позже других стала заниматься, — улыбаясь, проговорила она, — и не смогу догнать, если не буду стараться. Потом, раз уж я сама хочу учиться, то нужно хорошенько готовиться к занятиям, чтобы не осрамиться.

— Это верно, — согласился Цзюе-синь. И, видя, что Шу-хуа опять уткнулась в книгу, помолчав, продолжал: — Я только что был у дяди Кэ-мина. Он спрашивал о твоей учебе. Сказал, раз мама согласна, то и он не возражает. Не ожидал, что он так легко согласится. Теперь можешь заниматься спокойно — если дядя Кэ-мин согласился, то разговоров других бояться нечего.

Шу-хуа снова подняла голову, лицо ее засветилось радостью.

— И я не думала, что все так благополучно кончится, — сказала она. — А ты еще боялся, что не избежать хлопот. Не будь я такой настойчивой, пришлось бы еще, пожалуй, лет десять дожидаться. Я, право, рада сегодня. — И это была чистая правда, ибо Цзюе-синь никогда еще не видел сестру такой веселой, как сегодня. Правда, и раньше на лице Шу-хуа обычно можно было видеть улыбку. Но сегодня эта улыбка была несколько иной. Сейчас в этой улыбке Цзюе-синь не замечал прошлого — в ней было лишь настоящее и будущее, главным образом будущее.

— Ты ведь никогда не занималась в учебных заведениях. Тебе, наверное, трудно привыкать, — заботливо сказал Цзюе-синь.

— Боишься, не привыкну? — радостно рассмеялась Шу-хуа. — Для меня все там ново, и все мне нравится. Товарищи все очень вежливые. С некоторыми я уже сдружилась, после каждого урока они подходят поболтать со мной. Особенно хорошо ко мне относится моя соседка по парте — Ван Цзин-юй. Она боится, что как новенькая, я не догоню, и всегда помогает мне. Вы не знаете, как это интересно, когда много студентов. Преподаватели читают лекции, и я все понимаю. Даже домой уходить не хочется после занятий. — Шу-хуа гордилась всем этим, как исследователь гордится своим открытием, ученый — своим изобретением, — ей казалось, что она по-настоящему счастливая.

— Честное слово, никогда не видела барышню такой веселой. Каждый день, как вернется, так сразу про колледж начинает рассказывать. И все смеется, шутит, — присоединилась к общему оживлению Ци-ся.

— Это — неплохо. Молодые должны быть веселыми, — сказал довольный Цзюе-синь.

В это время госпожа Чжоу из своей комнаты громко позвала Ци-ся, и служанка вышла. Вскоре она вернулась растерянная и испуганная и прервала беседу брата и сестры:

— Барин, вас госпожа зовет: молодой барин Мэй умирает.

— Так быстро? — воскликнул Цзюе-синь с горечью; он изменился в лице. — Я же вчера у него был. Он как будто не плохо себя чувствовал.

Шу-хуа, испуганно вздрогнув, захлопнула книгу и встала. Вслед за Цзюе-синем она прошла через столовую в комнату госпожи Чжоу.

Госпожа Чжоу была в домашнем платье и как раз затягивала на себе верхнюю юбку. Она взволнованно обратилась к сыну:

— Цзюе-синь, мама только что прислала человека с извещением; сообщает, что Мэй безнадежен. Уже потерял сознание. Пойдешь сейчас вместе со мной туда. Маме, конечно, очень тяжело, пойдем хотя бы успокоим ее. Да… И надо же было, чтобы несчастья посыпались одно за другим. Я уже приказала подавать паланкин. — И она обратилась к Шу-хуа: — Дочка, ты оставайся и присматривай за домом. Я приду поздно, а может совсем не вернусь.

Шу-хуа тотчас же согласилась. Проводив мать до выхода и усадив ее в паланкин (Цзюе-синь уже был в паланкине), она вернулась к себе в комнату и, подумав о Мэе, невольно почувствовала жалость и вместе с тем негодование. Вздохнув несколько раз, она приказала Ци-ся:

— Завтра мне нужно идти в колледж рано утром. Если, паче чаяния, мама не вернется к одиннадцати часам вечера, я пойду спать, а ты присмотри за домом.

Усевшись за стол, она раскрыла книгу и погрузилась в чтение.

43

Паланкины Цзюе-синя и госпожи Чжоу остановились у большой гостиной дома Чжоу. Цзюе-синь и госпожа вышли и быстро прошли в дом.

Юнь, которая только что вышла из комнаты, завидев их, быстро спустилась по ступенькам и направилась к ним. Подойдя, она поприветствовала их и дрогнувшим голосом сказала:

— Мэю очень плохо… — Она всхлипнула и умолкла, не в силах продолжать.

— Не печалься, Юнь, — пытался успокоить ее Цзюе-синь. — Как он сейчас?

— Не могу сказать. Сейчас ему дают лекарство. На него просто страшно смотреть. Жена его все время плачет. Мне страшно было смотреть, поэтому я и убежала, — прерывающимся голосом рассказывала Юнь, вытирая глаза.

Цзюе-синь и госпожа Чжоу молча последовали за Юнь в комнату Мэя.

Там горели все свечи и лампы, но атмосфера была отнюдь не праздничная. Чжоу Бо-тао стоял у письменного стола, спиной к окну. Старая госпожа Чжоу сидела в плетеном кресле. Остальные — госпожа Чэнь, госпожа Сюй, Ян-сао, Фэн-сао и другие — стояли у кровати. Поздоровавшись со всеми, госпожа Чжоу и Цзюе-синь, не теряя времени на обычные любезности, быстро подошли к кровати больного.

На высоко взбитой подушке покоилось худое лицо Мэя, белое как полотно; глаза безжизненно смотрели в пространство, словно ничего не видя перед собой; сквозь полуоткрытый рот вырывалось хрипение. Его жена, склонившись и вытирая одной рукой слезы, в другой держала ложечку с микстурой, осторожно вливая лекарство в рот мужу. Мэй с трудом глотнул раз, другой. Затем голова его слегка качнулась, веки устало опустились.

— Ну, выпей еще несколько глотков, — негромко уговаривала его жена, поднося чашку, — еще полчашки осталось.

Мэй снова открыл глаза, взглянул на жену и с усилием прошептал:

— Не буду… тяжело мне…

— Потерпи еще немного. Выпьешь лекарство — полегче станет, — мягко успокаивала жена, подавляя страдание. — Ну, еще два глоточка, ладно?

— Ну, ладно, еще два, — нежно ответил Мэй, пытаясь улыбнуться жене. Она влила ему в рот ложечку микстуры. Он проглотил, но тут же сжал руку жены и не отпускал, не сводя глаз с жены. — Я виноват перед тобой, — шептал он, — я загубил твою жизнь. Ты ненавидишь меня, да? Но я не хочу уходить от тебя… — Слезы затуманили ему глаза.

— Не надо так мучиться. Если не хочешь пить лекарство, тогда закрой глаза и усни. И больше не говори, а то ты заставляешь меня плакать. — Сначала молодая женщина еще пыталась успокаивать его, сдерживая слезы, а затем расплакалась и отвернулась в сторону, не желая, чтобы он видел ее слезы. Когда она передавала чашку с лекарством Фэн-сао, он все еще сжимал ее руку, державшую ложечку.