Предсказание

— Ну ты даешь, — попытался усмехнуться я. — Что же, на руке и день, и час обозначены?..

— И день, и час, — как эхо, повторила гадалка.

— От чего умру, не знаешь? — Я пытался ерничать, хотя, честно говоря, мне было не по себе.

— Должно быть, убьют. Видно, в роду у вас так повелось… Отца-то твоего тоже убили… — угасшим голосом молвила ворожея и с сомнением — «брать или не брать» — посмотрела на двадцатипятирублевку. — Зря ты из меня это вытянул…

— Да я все равно не верю, — храбрился я. — Деньги себе возьми. Мне до завтрашней смерти хватит того, что осталось.

— Я правду говорю, — вдруг обиделась цыганка и спрятала деньги. — Знай: через час у тебя такая встреча случится, каких еще не было ни у кого… Тогда попомнишь мои слова…

— С чертом, что ли? — Я махнул рукой и направился в сторону, где исчез носильщик. Досада не покидала меня. Отдать двадцать пять рублей, чтобы узнать такую пакость, — вот маразм! Я, конечно, ни в грош не ставил ворожбу цыганки, но все равно было противно.

Кому я сдался, чтобы меня убивать?.. Если грабителю, алкашу или приезжим из провинции юнцам-налетчикам, то тут, конечно, никто не застрахован… Если же речь идет о Головорезе с большой буквы, то людей побогаче меня тьма-тьмущая… Да и для рэкетиров я не представлял интереса — так, мелкая сошка. Внезапно я вспомнил своего соседа по поезду — парня лет эдак тридцати, с длинными, как у женщины, пшеничными жирными волосами, которые хотелось срочно помыть. Рыжеватая редкая неряшливая бородка обрамляла круглое прыщавое лицо. Мы стояли в коридоре вагона, по радио гремел бравурный радостный марш, очевидно, передающий оптимистические чувства пассажиров, прибывающих в столицу. Прыщавый вдруг вступил в разговор:

— Был я вчера на вашей встрече с читателями…

Я тщеславно обернулся к нему, ожидая комплимента, — честно говоря, был избалован вниманием. Но услышал совсем другое:

— Зря вы так резко о нас высказались! Лично вам-то что наша партия плохого сделала?

Вчера, получив из зала записку с вопросом, что я думаю о Национал-Российской патриотической партии, я ответил, что считаю их фашистами, что они представляют серьезную опасность для страны, что если, не дай Бог, они придут к власти, я тут же отправлюсь в эмиграцию, если успею, конечно…

Я сухо ответил прыщавому попутчику:

— Сказал то, что думаю.

— Понимаю, — кивнул прыщавый. — Только время говорить, что думаешь, кончается. Опасно. А вы вчера речь вели неосмотрительно, неосторожно. Мы ведь все фиксируем, запоминаем…

— Не сомневаюсь, — перебил я его и отвернулся.

— Не пожалеть бы вам, — безразлично произнес пассажир. Отсутствие угрозы в его интонации как раз и содержало угрозу…

Я отогнал эту картинку, вдруг вспыхнувшую в памяти, и помотал головой. Вообще в последнее время я стал получать на публичных встречах оскорбительные записки, вроде такой: «Горюнов — сын жидовки и эсэсовца». Иногда звонили по телефону, ругались матом и предавали меня анафеме за то, что я продался сионистам. Я еще не привык к проклятиям, и от этого у меня портилось настроение…

Усилием воли я стряхнул с себя все неприятное, что нахлынуло после встречи с цыганкой, — не хотелось погружаться в хандру.

Выйдя на привокзальную площадь, в центре которой дежурили два бронетранспортера и группа ОМОНовцев в пластиковых шлемах, я обнаружил своего носильщика. На такси стояла огромная очередь, но носильщик своими путями уже раздобыл мне машину (там у них одна мафия). Как я понял, в тридцатку входило раздобывание автомобиля. И хотя от трех вокзалов до Пушкинской площади, где я живу в доме, в котором разместился магазин «Армения», всего несколько километров, шофер запросил с меня полсотни.

— Да туда по счетчику два рубля, — взбеленился я.

— А на метро пять копеек, — невозмутимо парировал таксист. — Но в метро забастовка. А на такси очередь.

Я посмотрел в сторону вестибюля метрополитена. Двери были закрыты, никто не входил в вестибюль и не выходил из него.

— Давно бастуют?

— Третий день. Так как? Поедете? Скажите спасибо, что долларов не требую…

Я покорно полез в машину. Тем более что трое усатых чернявых кавказцев уже били копытами в ожидании того, чем кончится моя беседа с мародером-таксистом. Они были готовы заплатить любые деньги — это у них было начертано на физиономиях.

Во дворе я первым делом бросил взгляд на свою «Волгу». Она стояла на месте, покрытая рябым слоем пыли, из чего понял, что ночью капал дождь.

У парадного дежурила «раковая шейка» с мигалкой на крыше. Впрочем, кажется, их сейчас так уже никто не называет. Ведь конфет «Раковая шейка» не выпускают миллион лет, их, наверное, и не помнят. Да и на милицейских машинах перестали красить на кузове красную полосу.

— Что в доме случилось? Убили кого-нибудь? — спросил я у лейтенанта, который сидел за рулем и читал книгу. Я его запомнил, ибо читающий милиционер — явление нечастое. При этом я поймал себя на том, что время изменило мою психологию. Несколько лет назад мне бы не пришел в голову вопрос об убийстве. Я бы поинтересовался: «Кого-нибудь ограбили?..»

— Квартиру обчистили! — обронил блюститель, не отрываясь от чтения. — На четвертом этаже.

Я облегченно вздохнул:

— Я на седьмом живу… Меня не было несколько дней, а дома никого…

— Считайте, что вам повезло, — усмехнулся милиционер. — Лифт не работает.

Я чертыхнулся. Пришла мысль попросить таксиста поднять чемодан, но такси уже умчалось.

За те пять дней, что я отсутствовал, почты набралось порядочно. Я опорожнил почтовый ящик и сунул всю пачку прессы в карман плаща.

Когда я пер тяжеленный, будто набитый свинцом, чемодан на свое «седьмое небо», поток сознания захлестнул меня. Правда, он сопровождался потным потоком, который тек мне за шиворот.

Зачем я тащу проклятую тяжесть? Я все равно не успею прочитать эти книги, загнусь раньше. Господи! В детстве в публичных библиотеках — я был записан сразу в нескольких — я стоял в очередях, чтобы прочитать хорошую книгу, а теперь у меня дома своя роскошная библиотека. И книги стоят в очереди ко мне, ждут, когда я их прочту. А я не успею их прочитать. Книг много, а времени жить мало.

На третьем этаже я уселся на чемодан, чтобы передохнуть. Я сидел и вытирал платком пот.

Тем более если я сдохну завтра утром, как обещала гадалка, то зачем мучиться сегодня? И вообще если предсказание цыганки — правда, надо успеть сделать неотложные дела. Тут я себя одернул: что за хреновина лезет в голову! Кого же на четвертом этаже ограбили? Все-таки хорошо, что я установил железную дверь, — спасибо кооператорам! Может, это защитило… А что если бросить чемодан с книгами здесь, а то, глядишь, пророчество сбудется прямо сейчас, досрочно. Все-таки старость — большая мерзость!

С четвертого этажа спускались милицейский фотограф и какой-то хмырь в штатском.

— Много взяли? — спросил я.

Они с любопытством оглядели меня.

— Пока не ясно. Хозяева на курорте, — сказал штатский.

— Главное — всю мебель порезали, посуду побили, нагадили везде… — добавил фотограф. — А вы, Олег Владимирович, тоже в этом доме живете?..

Работа на телевидении сделала мою жизнь одновременно в чем-то приятной, а в чем-то несносной. Иногда было лестно, что тебя знают в лицо, а иногда это раздражало. Сейчас я был раздосадован — я не любил, чтобы меня наблюдали в минуты слабости.

Я буркнул что-то утвердительное и с молодецким видом оторвал чемодан от пола. Думал-то я про чемодан (не бросить ли его тут, на лестнице?) логично, но характер у меня был, пожалуй, сильнее моих же умственных способностей. Он победил разум и на этот раз. Сердце у меня колотилось, пот заливал глаза, но я упрямо продолжал восхождение.

— Было бы мне сейчас лет двадцать пять! — вслух выдохнул я.

— И что бы было? — полюбопытствовал сбегавший вниз майор милиции.

— Было бы все! — сказал я, выпустил из рук непосильный груз и, тяжело дыша, привалился к перилам. — Улики есть?