Страница 25 из 31
Я практически не помню школу, не считая того, что она была местом яростной торговли американскими значками (самыми ходовыми были круглая бляха из жёлтого металла с рельефными инициалами US и подобие медали с изображением двух перекрещённых ружей) и платками из парашютного шёлка. Помню, что одного моего одноклассника звали Филиппом Гардом (об этом я уже рассказывал), и от него я узнал, что, похоже, в этом классе учился ещё и Луи Аргу-Пюи.
Вероятно, именно в эту зиму, я в первый и последний раз в своей жизни скатился, как в настоящем бобслее, по большому спуску вдоль дороги, идущей от Изморози к центру Виллара. До конца мы не докатились: примерно на середине спуска, на уровне фермы де Гард, когда вся команда (в санях нас было семь или восемь человек; сани были помятые и ржавые, но впечатляли своими размерами) наклонилась, чтобы вписаться в вираж, вправо, я наклонился влево, и мы, после падения с высоты в несколько метров (к счастью смягчённого толстым слоем снега), очутились в овраге, подходившем в этом месте к дороге. Не знаю, действительно ли я пережил это происшествие или, как это уже случалось при других обстоятельствах, выдумал его или позаимствовал, но, в любом случае, оно остаётся для меня одним из любимых примеров моей «нарушенной леворукости»: похоже, я и впрямь был левшой от рождения; в школе меня заставляли писать правой рукой; это выразилось не в заикании (кажется, нередком явлении), а в лёгком наклоне головы влево (заметным ещё несколько лет назад), но более всего в почти хронической и до сих пор устойчивой неспособности не только отличить левое от правого (ей я обязан своим провалом на экзамене по вождению: инструктор попросил меня повернуть направо, и я чуть не врезался в грузовик слева; это сказывается и на моей репутации посредственного гребца: я не понимаю, каким веслом надо грести, чтобы, допустим, повернуть лодку налево), но также акцент грав от акцента эгю[14], вогнутое от выпуклого, знак «больше» (>) от знака «меньше» (<), да и вообще различать все формулировки, с тем или иным основанием использующие латеральность и/или дихотомию (гипербола/парабола, числитель/знаменатель, афферентный/эфферентный, делимое/делитель, каудальный/ростральный, метафора/метонимия, парадигма/синтагма, шизофрения/паранойя, Капулетти/Монтекки, виги/тори, гвельфы/гибелины и т. д.); это объясняет и мою склонность к мнемотехническим приёмам, служат ли они для того, чтобы различать левый борт и правый борт, думая о батарее[15], правую сторону и левую сторону сцены, думая о Иисусе Христе[16], вогнутое и выпуклое, представляя себе погреб[17], или, более обобщённо, запоминать число Пи (как я хочу и люблю повторять то нужное число для умных…), римских императоров (ЦезАвТиКа, КлавНеГаЛо, ВиВесТиДо, НерТраАдАн, МарКо) или простое орфографическое правило (акцент сирконфлекс с вершины падает в пропасть[18]).
Довольно скоро моя бабушка и моя тётя Эстер вернулись в Париж. Я поехал жить к тёте Берте, золовке Эстер; у неё был пятнадцатилетний сын Анри, и она жила в доме, находившемся в нижней части Виллара, около катка и короткой лыжни, которую называли, по-моему, «Купальни» (была и вторая, «Колокольчики», и третья, «Отметка 2000», намного труднее и намного длиннее). Кажется, дом был большой; что-то вроде шале с большим деревянным балконом. У меня была хорошая комната с кроватью посередине. Как-то я заболел, и вместо лекарства Берта поила меня отваром из вишнёвых черенков, который мне очень не нравился. В другой раз она ставила мне на спину банки, и эта операция остаётся запутанно связанной с регулярными кулинарными занятиями Берты: она вырезала с помощью стакана и в строгом порядке, чтобы экономнее использовать тесто, маленькие кружки, которые раскладывала потом на промасленный противень, его отправляла в печь, и кружки превращались в песочные пирожные или, после ещё более деликатных манипуляций — в маленькие рогалики с начинкой.
XXX
Ребёнок W почти ничего не знает о мире, в котором будет жить. Первые четырнадцать лет жизни ему позволяли, так сказать, вести себя по своему усмотрению и не старались внушать ни одну из традиционных ценностей общества W. Ему не прививали любви к Спорту, его не убеждали в необходимости усилий, его не подчиняли жёстким законам соревнования. Он — дитя среди детей. Никто не воспитывал в нём желание обогнать, перегнать других; его естественные потребности удовлетворялись; никто не противостоял ему, никто не возводил перед ним стену порядка, логики, Закона..
Все дети W воспитываются вместе; первые месяцы матери держат их рядом с собой, в обволакивающем тепле яслей, установленных в гинекеях. Затем их отправляют в Дом Детей. Это длинное одноэтажное здание с широкими окнами, в стороне от Крепости, посреди большого парка. Внутри — огромный зал без перегородок, одновременно спальня, игровая комната и столовая; в одном конце — кухни, в другом — душевые и туалеты. Мальчики и девочки растут здесь бок о бок, в полнейшей и счастливой тесноте. Их может быть до трёх тысяч, пятьсот девочек и две тысячи пятьсот мальчиков, но и неполного десятка воспитателей обоих полов вполне достаточно, чтобы надзирать за ними. Слово «надзирать» здесь, впрочем, не годится. Дети не подлежат никакому надзору; нельзя даже сказать, что они существуют в каких-то рамках; взрослые не исполняют никаких педагогических функций, даже если иногда им приходится давать советы и что-то объяснять; их главная задача — соблюдение санитарного порядка: медицинский контроль, диагностика, профилактика, простейшие хирургические операции: аденоиды, миндалины, аппендицит, вправление и т. д. Самые старшие из детей, подростки тринадцати-четырнадцати лет, заботятся о самых маленьких, учат их убирать постель, стирать бельё, готовить пищу и т. д. Каждый самостоятельно выбирает себе распорядок дня, занятия и игры.
О том, что происходит в деревнях и на стадионах, они имеют самое смутное, почти целиком выдуманное представление. Их владение огромно, его границы заросли колючим кустарником, и дети даже не подозревают, что непреодолимые препятствия — рвы, заграждения под электрическим током, минные поля — отделяют их от взрослого мира. Порой они слышат вдали крики, взрывы, звуки труб, они видят, как в небе пролетают тысячи разноцветных воздушных шаров или торжественно выпущенные голуби. Они знают, что это отголоски грандиозных праздников, на которые они однажды будут допущены. Иногда они подражают им радостными массовыми фарандолами, или же ночами, потрясая горящими факелами, устраивают безумные кавалькады и, запыхавшись, опьянев от счастья, падают вперемешку друг на друга.
Дети навсегда покидают свой Дом на пятнадцатом году жизни; девочек отправляют в гинекеи, откуда они будут выходить лишь по случаю Атлантиад, мальчиков — в деревню, где они станут атлетами.
Нередко у подростка складывается волшебное представление о мире, который его ожидает: грусть, которую он, возможно, испытывает при расставании со своими товарищами, развеивается от уверенности, что вскоре он снова их увидит, и он с радостным нетерпением, а то и с воодушевлением садится в прилетевший за ним вертолёт.
Не менее трёх лет приписанный к какой-либо деревне ребёнок будет оставаться в ней новобранцем, прежде чем станет её Атлетом. Он будет участвовать в утренних тренировках, но не в чемпионатах. Первые шесть месяцев он проведёт в наручниках, в колодках, прикованный по ночам к кровати, иногда и с кляпом во рту. Это так называемый Карантин, и можно без всякого преувеличения сказать, что это самый тяжёлый период в жизни Спортсмена W, а всё последующее — унижения, оскорбления, несправедливость, побои — почти ничто; его невозможно сравнить с этими первыми часами, этими первыми минутами. Знакомство с жизнью W и впрямь ужасающее зрелище. Новобранец пробегает Стадионы, тренировочные лагеря, гаревые дорожки, казарменные проходы; пока ещё он — спокойный и доверчивый подросток, для которого жизнь перемешана с братским теплом тысячи его товарищей, и всё, что ассоциировалось для него с образами пышных празднеств, — крики, триумфальная музыка, взлёт белых птиц — предстаёт перед ним в невыносимом свете. Потом он увидит, как возвращается когорта серых от усталости и шатающихся под тяжестью дубовых колодок побеждённых Атлетов; он увидит, как, открывая рты и издавая хрипы, они внезапно валятся с ног; он увидит, как чуть позднее они бьются, разрывая друг друга на части, за кусок колбасы, за глоток воды, за затяжку сигареты. На заре он увидит, как, напичканные свиным салом и накачанные скверным алкоголем, возвращаются и падают в свою блевотину Победители.
14
…акцент грав от акцента эгю — надстрочные знаки, ставящиеся над гласными для указания их характера: accent aigu (é) — досл, острое или высокое ударение, accent grave (è) — досл, тупое, тяжёлое, низкое.
15
…левый борт и правый борт, думая о батарее — bâbord и tribord > batterie.
16
…правую сторону и левую сторону сцены, думая об Иисусе Христе — cour и jardin > Jesus-Christ.
17
…вогнутое и выпуклое, представляя себе погреб — concave — вогнутое > cave — погреб.
18
…акцент сирконфлекс с вершины падает в пропасть — надстрочный знак (^), ставящийся над гласными в данном случае из двух слов cime (верхушка, вершина) и abîme (пропасть) отмечает только второе.