Страница 127 из 228
прохаживался по ковровой дорожке. При этом он либо выслушивал кого-то из
присутствовавших, либо высказывал свои соображения. Появление Бережкова служило
своеобразным сигналом к тому, что пора заканчивать совещание. Сталин, взглянув на
переводчика, обычно говорил:
— Американцы сейчас явятся. Давайте прервемся…
Все быстро, собрав свои бумаги, вставали из-за стола и покидали кабинет. Оставался
Молотов. Он присутствовал при всех беседах Сталина с иностранцами, хотя в них практически
не участвовал, а больше молчал. Иногда сам Сталин обращался к нему по какому-либо
конкретному вопросу, называя его имя — Вячеслав. Молотов же в присутствии посторонних
строго придерживался официального «товарищ Сталин.
Интересны наблюдения об актерских способностях Сталина: «Надо признать, что при
всех своих отвратительных качествах Сталин обладал способностью очаровывать собеседников.
Он, несомненно, был большой актер и мог создать образ обаятельного, скромного, даже
простецкого человека. В первые недели войны, когда казалось, что Советский Союз вот-вот
рухнет, все высокопоставленные иностранные посетители, начиная с Гарри Гопкинса, были
настроены весьма пессимистически. А уезжали из Москвы в полной уверенности, что Россия
будет сражаться и в конечном итоге победит. А ведь положение у нас было действительно
катастрофическое. Враг неотвратимо двигался на восток. Чуть ли не каждую ночь приходилось
прятаться в бомбоубежищах. Что же побуждало Гопкинса, Гарримана, Бивербрука и других
опытных и скептически настроенных политиканов менять свою точку зрения? Только беседы со
Сталиным. Несмотря на казавшуюся безнадежной ситуацию, он умел создать атмосферу
непринужденности, спокойствия. В кабинет, где царила тишина, едва доносился перезвон
кремлевских курантов. Сам «хозяин» излучал благожелательность, неторопливую
обстоятельность, уверенность. Казалось, ничего драматического не происходит за стенами этой
комнаты, ничто его не тревожит. У него масса времени, он готов вести беседу хоть всю ночь. И
это подкупало. Его собеседники не подозревали, что уже принимаются меры к эвакуации
Москвы, минируются мосты и правительственные здания, что создан подпольный обком
столицы, а его будущим работникам выданы паспорта на вымышленные имена, что казавшийся
им таким беззаботным хозяин кремлевского кабинета прикидывает различные варианты на
случай спешного выезда правительства в надежное место. После войны он в минуту откровения
сам признался, что положение было отчаянным. Но сейчас умело скрывает это за любезной
улыбкой и внешней невозмутимостью. Говоря о нуждах Красной Армии и промышленности,
Сталин называет не только конкретную военную продукцию, оружие, но и запрашивает
оборудование для предприятий, целые заводы. Поначалу собеседники недоумевают: их военные
Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»
232
эксперты утверждают, что советское сопротивление рухнет в ближайшие четыре-пять недель. О
каком же строительстве новых заводов может идти речь? Даже оружие посылать русским
рискованно — как бы оно не попало в руки немцев. Но если Сталин просит заводы, значит, он
что-то знает, о чем не ведают ни эксперты, ни сами политики. И как понимать олимпийское
спокойствие Сталина и его заявление Гопкинсу, что если американцы пришлют алюминий,
СССР будет воевать хоть четыре года? Несомненно, Сталину виднее, как обстоят тут дела! И
вот Гопкинс, Бивербрук, Гарриман заверяют Рузвельта и Черчилля, что Советский Союз
выстоит и что есть смысл приступить к организации военных поставок стойкому союзнику.
Сталин блефовал, но, по счастью, оказался прав. Так же, как и тогда, когда после посещения
британским министром иностранных дел Энтони Иденом подмосковного фронта во второй
половине декабря 1941 года заявил:
— Русские были два раза в Берлине, будут в третий раз…
Неисправимые сталинисты могут расценить такое пророчество как свидетельство
прозорливости вождя. Но мне представляется, что он и тут играл роль оптимиста. В узком кругу
он не раз в те дни признавался, что «потеряно все, что было завоевано Лениным», что не
избежать катастрофы. Наигранной бодростью он прикрывал свое неверие в народ, презрительно
обзывая аплодировавшую ему толпу «дураками» и «болванами». Но именно этот нелюбимый и
пугавший его народ, жертвуя десятками миллионов жизней своих сынов и дочерей, сделал его
пророчества явью».
Лично к своему переводчику Сталин всегда относился индифферентно. Порой тому
казалось, что Сталин смотрит словно сквозь него, даже не замечает присутствия этого человека,
как, скажем, находящейся в кабинете мебели. Но он, как вскоре выяснилось, в каждом случае
сам выбирал одного из двух переводчиков. Иной раз, когда предстояла беседа с американцами,
вызывали Павлова, а к англичанам Бережкова, хотя США были в компетенции последнего, а
Великобритания — Павлова. Бывало и так, что в течение нескольких недель приглашали только
кого-то одного, независимо от того, с кем происходила беседа. Второму в таких случаях было не
по себе, он нервничал и терялся в догадках: чем не угодил «хозяину», что вызвало его
неудовольствие? Но потом все снова входило в норму, никаких замечаний не делали, а
переводчики, разумеется, не осмеливались выяснять. Может быть, это была маленькая игра,
чтобы держать их в напряжении и в состоянии «здоровой конкуренции».
У Сталина был своеобразный юмор. Рассказывали, что однажды начальник
Политуправления Красной Армии Мехлис пожаловался Верховному Главнокомандующему, что
один из маршалов каждую неделю меняет фронтовую жену. А затем спросил: что будем делать?
Сталин с суровым видом долго молчал. Ответил неожиданно, с лукавой усмешкой:
— Завидовать будем…
В ином случае Сталин на протяжении нескольких военных лет время от времени донимал
другого маршала вопросом: почему его не арестовали в 1937 году? Не успевал тот раскрыть рот,
как Сталин строго приказывал: «Можете идти!» И так повторялось до конца войны. Жена
маршала после каждого подобного случая готовила ему узелок с теплыми вещами и сухарями,
ожидая, что ее супруг вот-вот угодит в Сибирь. Настал день Победы. Сталин, окруженный
военачальниками, произносит речь:
— Были у нас и тяжелые времена, и радостные победы, но мы всегда умели пошутить. Не
правда ли, маршал… — И он обращается к злополучному объекту своих "шуток"».
О некоторой специфике службы переводчик вспоминает: «У меня порой возникали
сложности с составлением телеграмм нашим послам в Лондоне и Вашингтоне. Их проекты
следовало приготовить сразу же после беседы, пока Сталин еще оставался у себя.
По своей подпольной привычке Сталин работал всю ночь, и прием дипломатов обычно
проводился поздно, а то и на рассвете. Беседа иногда продолжалась два-три часа, но телеграмма
должна была занимать не более двух страниц. Продиктовав, я снова отправлялся в кабинет
Сталина. Он просматривал текст, делал те или иные поправки и подписывал. Но бывало и так,
что его не устраивал мой вариант. Это его раздражало. Правда, груб он не был, просто укорял:
— Вы тут сидели, переводили, все слышали, а ничего не поняли. Разве это важно, что вы
тут написали? Главное в другом…
Понимая, что я старался, но не сумел, а значит, давать указание «переделать»
Сборник: «Сталин. Большая книга о нем»
233
бессмысленно, говорил:
— Берите блокнот и записывайте…
И диктовал по пунктам. После этого не стоило особого труда составить новую
телеграмму. Все же всякий раз, когда случалось такое, долго оставался неприятный осадок».
Глава 7. Черчилль У. Первая встреча мировых лидеров