Светунец

— Узнаёшь Лобное? — Отец крикнул сыну, махнув рукой на село.

— А вон, под коричневой крышей, школа, где ты учился, — отвечал Володя. — Вижу и бабушкин дом!

Возле плоскодонок моторка сбавила скорость и ткнулась носом в берег.

«Явились — не заблудились!..»

Бабушкина изба под дикой развесистой яблоней. На дранковую крышу улеглись ветки. Сколько раз Володин отец хотел обрубить эти ветки, чтобы не давили на крышу, так бабушка не велит. Привыкла к яблоне. Летом яблоня давала густую тень, а зимой дробила северный ветер. Осенью листья опадали, но яблочки, высохнув, рясно держались до весны. В редкий день не садилась на куст стайка снегирей, клестов или дубоносов. Нарядные птицы помогали бабке коротать длинную зиму. Обруби ветки — вдруг похолодает в избе и птицам может не понравиться.

Пока отец отворял калитку, Володя заглянул в плоский умывальник, прибитый к столбу. Он висит с давних пор вместо почтового ящика. Каждый год бабушка красит умывальник голубой краской. Обновляет подоконники да рамы в избе и про умывальник не забудет. И висит он весело, зазывно — без крышки, без соска. В нём сухие яблочки, листья, воробьиный пух. После сына и отец заглянул в почтовый умывальник, хотя оба знали, что из города ещё рано ждать письма от матери.

Дворик зарос гусиной травой, в пятнышках жёлтых листьев. Серединой дворика — каменистая тропинка.

Дверь сенцев закрыта на палочку.

— Куда-то увеялась, — недовольно сказал отец, снимая со спины тяжёлый рюкзак. — Как ни приедешь, её всё нет. Уже на пенсии, пора бы утихомириться нашей бабке. — Он поставил рюкзак на скамейку из одной доски и, поводя натруженными плечами, отправился в огород. Володя — следом за ним.

Бабушка стояла в огороде, ниже колен опустив грязные руки, рыла молодую картошку. Плечи узкие, продолговатое лицо загорелое, выжидательное.

— Явились — не заблудились!.. — пропела она. — Опять без мамы?.. — голубенькими треугольничками глаз уставилась на сына — отца Володи. — Светунец приехал к бабушке! Ладно! — Сама она дала это прозвище внуку. Легонько обняла его, опасаясь замарать на нём рубашку. Коснулась щекой лица Володи. От бабушки пахло картофельной ботвой и укропом. — Не едет мама твоя, Светунец. Мы и без неё как-нибудь проживём. Голубики наберём, грибов посолим… — А сама беспокойно наблюдала за сыном.

— У тебя всё та же неразбериха на грядках… — заметил отец: не понравились ему бабушкины намёки.

— Понатыкала всякой твари по паре, — бодро ответила бабушка.

Чего только не росло на огороде! Среди грядок картошки — чёрная смородина, хрен, брюква, мак, подсолнухи, кукуруза, редиска…

Огород у бабушки маленький. Вот она и натискала разных растений. Но овощи и ягоды вызревали урожайно. Только непонятно было, как бабушка ухитрялась пропалывать и окучивать картошку, ничего не срезая.

Бабушка повела внука в тупик огорода.

— Гляди, кого я вырастила!

Вырастила она ровно пятнадцать арбузов (считала не раз). И на каждом арбузе выцарапано «Б», — значит Бородина — фамилия бабушки. Буквы зарубцевались, как бы получились сами по себе.

Неужели бабушка верила, что с буквами, как мешки или поросёнок, арбузы не потеряются?

— Амперные арбузы, — заметил Володин отец.

— Это как же понимать — амперные?! — затревожилась бабушка. — Уж сколько лет сею, не ливнем прибьёт, так туманом. Нынче тоже по всей деревне пропали, у меня живы… «Амперные!» Уж какие получились.

— Чего ты обиделась! — засмеялся отец. — Ампер — единица измерения силы тока. Амперно — значит здорово.

— Выходит, ток меряют не вёдрами и не весами. Я-то подумала, хаешь мои арбузы. Ты, Акимушка, говори со мной просто, не запутывай меня. — Бабушка, оглядывая арбузы, беспокоилась: — Сорванцы бы не разнюхали. Светунец, ни гугу ребятам. Вместе на базар понесём…

Бабушка не собиралась угощать внука, хотя тот слюну глотал и жалобно смотрел на арбузы.

— Сколько за них выручишь на базаре? — спросил Аким у матери.

Она сосредоточилась:

— Если пятёрку за штуку — пожалуй, рублей девяносто пять…

Отец полез в карман за деньгами. Бабушка поскучнела.

— Да они зеленоваты. И какой мне прибыток от твоих денег. Твои деньги — мои. Я уж продам чужим. А что загниёт или не купят, то и съедим. Добро-то зачем переводить зря.

Утром в летней кухне потрескивала сухими дровами печка. На сковороде шкворчало и дымилось, из кастрюли вырывался пар. Бабушка ухитрялась в одно и то же время мешать ложкой в кастрюле, крошить зелёный лук и наводить корм для подсвинка.

А на скамейке сидела Таня — сестрёнка Лёни и Шурика. Из-под белого платка выбивались волосы — и не чёрные, и не коричневые: выгорели на солнце. Девочка в шароварах, обута в кирзовые сапожки. Держала игрушечное ведёрко с нарисованным зайцем.

Володя проснулся и вышел в ограду, девочка мельком взглянула на него и задренькала дужкой ведёрка. Она знала Володю — год назад целое лето играли вместе, — но отвыкла.

Володя тоже не заговаривал первым, он заглянул в почтовый умывальник, потом засунул туда руку. Письма от матери не было.

— Ещё самолёт не прилетел из города, — сказала Таня в сторону.

— Знаю, — угрюмо ответил мальчик.

Зарядку он не любил. И всё-таки перед Таней замахал руками яростно. Потом выбежал на бугор, в густой траве-мураве. Роса сверкает ягодой голубикой.

Село на виду. Влажные крыши, сады и огороды блестели на солнце. А река в куржаке тальников, в лёгком тумане. От центра Лобного река круто поворачивала к далёкой сопке, гнулась подковой и снова льнула к околице села. Напротив села, на другой стороне реки, — дубовые рощицы и озёра. Володя несколько раз громко крикнул, но эхо не откликалось ему из раздолья.

Отец Володи ушёл в правление колхоза устраиваться работать. Бабушка с ребятами подалась в лес за голубицей.

— Пока другие вспомнят о ягоде, мы наберём рядом, — говорила. — После надо будет мотать вон куда — к Синей сопке.

Сначала шли улицей. Встречные женщины здоровались с бабушкой и спрашивали: далеко ли направились с вёдрами?

— За грибами, — уклонялась от верного ответа бабушка.

Не понравился Володин приезд в деревню сухонькой, в худой одежде Хмаре. Это её прозвали Скупердяихой. Она стояла у избы, облокотясь на жердину.

— С дачниками тебя, Бородиниха! — хрипло крикнула. — Подчистят в огороде. Знай вари да корми. Я своих и на порог не пускаю.

— Боишься, внуки объедят. А мне без Светунца жизнь — копейка. — Бабушка прижала к себе Володю.

— Зачем называешь меня Светунец да Светунец? Я Вовка!

— Ну кто же ты мне, как не Светунец?.. Бывало, занеможется, заломит кости — век свой прожила, помереть осталось. Но как вспомню тебя, малого, неучёного… Помри я, к кому поедешь в деревню, кто тебе огурцов вырастит, в лес, на луга поведёт? Погоди, смертушка, говорю, встанет на ноги внук, окрепнет, тогда уж приходи за мной. Ты и есть Светунец мой, Вовка. Светишь в жизни…

Кончились ряды изб. Каменистая дорога висла над кручей сопки.

Бабушка будто бы не озиралась по сторонам, но нет-нет да и ныряла в дубняк.

— Мухомор показался краснушкой, — оправдывалась. — Вон и волнуха. Одна — и то давай сюда! — Бахромистый замусоренный гриб она клала в подойник на узелок с едой.

И Таня путалась в кустах: нашла кукушкины слёзки, сонного жука, тянулась за алым вьюном, за орехом. Какой ни раскусит орех, тот и ядрёный.

— Как угадываешь? — спросил Володя у девочки.

— Ищи орехи в длинных рубашках… А это что, знаешь? — Таня сорвала пучок жёсткой травы. — Хвощ это. Папа говорит, дикие чушки едят его. Когда-то хвощ был с берёзу. Теперь растёт травкой, чтобы не рубили.

Свернули с дороги на тропку. С кустов постукивала роса. Капризно пищали птенцы: наверно, на них капало.

Ягодники спустились на марь — кочкастую, с ельником и редкими лиственницами. Под ногами — лужи, чавкал мох. Таня как бы летела за бабушкой, позвенькивая ведёрком. Володя отставал, спотыкался, то и дело падал.