Страница 79 из 83
— Только никому не открывать. Лампа чтобы не коптила. Пусть Людвика никуда не выходит. Ведите себя хорошо.
Дети остались одни. Сами не знают почему, но сегодня они как — то меньше рады, чем обычно. Стасик — то знает, да не скажет. Сегодняшний скандал с учителем чистописания и две двойки. Несделанная задачка не в счет, он уже сказал маме, что не сделал.
Юзик срисовывает картинку из «Пшиячеля»{39}, Стасик читает о кражах в «Курьере» — это хорошо для обычного вечера, но не когда мамы нет. Зося хотела бы начать игру.
— Знаете, если залезть в колодец, то можно днем видеть звезды.
— А как же, — иронизирует Юзик.
— Не «а как же» — учительница говорила.
— Твоя учительница знала бы да ведала, где нынче обедала…
— Если бы ты знал столько, сколько она!
— Все бабы ничего не знают, — говорит Юзик, которому передалось настроение Стасика.
— Мамочка тоже баба, значит, она тоже ничего не знает? Ладно… ладно…
Разговор не клеится. Зося не сдается.
— А если смотреть на молнию, то ослепнешь.
— Это тоже тебе учительница сказала? — спрашивает Стасик,
который уже прочитал мелкие сообщения в «Курьере».
— Нет, я сама знаю.
В комнату входит Людвика.
— Стасик, мать сказала, чтобы ты играл… Брось «Курьер», ничего умного там для тебя нет.
— Раз ты не умеешь читать, ты не знаешь, умное это или глупое.
— Не умею, потому что меня не учили, — говорит Людвика.
Стасик пожалел, что он так сказал. Людвика рассказывала однажды, когда мамы не было, как ее била мачеха, как ее потом хотела выдать за старого и как она убежала из дома, и Стасик дал себе слово, что будет для нее добрым; даже начал учить ее буквам.
Но зачем она всегда начинает?
И теперь он хотел ей сказать, чтобы она села, и он прочитает ей про преступление на Воле{40}, потом Людвика тоже рассказала бы про преступление — и так начался бы приятный вечер. Но две двойки, куратор…
— Стасик, отдай «Курьер».
— Пусти, Людвика, а то порвется.
— Так сам пусти. Ну, ладно, я с тобой драться не буду.
У Людвики есть задняя мысль: Людвика хочет, чтобы каждый из детей что-нибудь натворил, тогда она может заставить их потом молчать, так как сама намерена улизнуть на полчасика в прачечную, где вечерами бывает так весело.
— А Зося пусть ничего не трогает.
— А вот и трону!
— А я говорю, не тронешь.
Зося храбро входит в темную спальню и выносит оттуда флакон одеколона.
— Ну, про это уж хозяйка узнает.
— Ну и пусть.
Юзик же золото, не ребенок. Теперь Людвика спокойна. Ни один из ребят и не пикнет.
Она свободно может на часок отлучиться.
Стасик отложил газету, облокотился поудобнее, смотрит на Юзика.
«Маменькин сынок, — думает о нем ревниво. — Брата надо любить. Люблю я его?»
— Может, поиграем во что-нибудь ? — решается наконец Зося. Юзик вопросительно смотрит на Стасика.
Стасик вынимает из шкафа том Словацкого, Сенкевича мама уже давно заперла на ключ. Стасик стихов не любит. «Отец зачумленных», — может, это интересно.
Зося смотрит на часы. Уже полчаса прошло — и ничего.
— Я скажу маме, что ты вынул книжку.
— А я скажу маме, что ты брала духи.
Юзик ложится на диван.
Стасик читает, читает со все возрастающим интересом.
И вдруг ему приходит в голову странная мысль: этот отец зачумленных похож на него, Стасика. И на отца зачумленных, и на Стасика сваливаются одно за другим несчастья, которым и конца не видать. Несчастная неделя еще не кончилась, еще два дня. Кто знает, что будет дальше? Может, его выгонят или еще что? У того умирали дети, а он получает двойку за двойкой. И за что это, за что? Что сделал этот отец плохого, что у него так умирали дети? Бедный! У Стасика на глазах слезы. Юзик сидит па стуле, уставившись на лампу. Зося сердито смотрит на Стасика: из — за него целый вечер испорчен, какая муха его сегодня укусила, вылитый папа…
Из взрослых нет никого, и в квартире так тихо. Почему сегодня так грустно, хотя и нет мамы?
Плохо не только Стасику, но и Юзику, и Зосе. Мрачный сон наяву видит история: злой дух, злая сила стоит у ворот школы; злая, ибо не переносит детского смеха, злая, ибо, когда она слышит веселый и беззаботный детский смех, глаза у нее наливаются кровью — лениво повернет голову и огрызнется, и вспугнет смех.
Бедные вы, бессильные, где же молитва за ваше льняное счастье, где помощь? Удивленные глаза ваши печальны. Может, явится чудо — рыцарь о ста головах, сотнях сотен черных рук в шишках и узлах и в рубцах от тяжелых орудий труда и для всех — и для вас — купит лучшее завтра?
Мрачный сон наяву видит история.
— Погоди, уж я тебе отплачу за вчерашнее! — грозится Малиновский.
Малиновский сегодня дежурный. Стасик вспоминает вчерашнюю ссору, и в душу его закрадывается беспокойство. Малиновский и так свинья и подлиза, а тут еще…
После второго звонка кто — то свистнул.
— Пшемыский, чего свистишь? — орет во весь голос Малиновский, зная, что по коридору ходит педель.
— Врешь, это не я свистел, — защищается Стасик, хотя знает, что если дежурный скажет педелю, так тот поверит дежурному, а не ему. Стасик чувствует безвыходность положения, и в нем закипает бессильный гнев.
Во второй раз кто — то свистнул в классе.
— Опять Пшемыский? — вопит Малиновский и записывает Стасика на листочке.
Но педель не слышал, Стасик спасен! Стасик покажет этому безобразнику, что не боится его.
— На, записывай, — и засвистел теперь уже сам.
И в дверях появился инспектор.
— Кто свистел?
— Пшемыский, — и подает листок.
— Останешься на два часа после уроков.
Инспектор берет у Малиновского листок и уходит на урок в пятый класс.
— И надо было тебе с ним связываться?
— Не суй нос.
— Ну, везет же этому Пшемыскому!
У Стасика час на размышления. Инспектор запишет в штрафной журнал только после большой перемены. Просить или не просить?
— Иди, попроси, — уговаривают одноклассники, — скажи, что весь класс видел.
— Пусть я только буду дежурным, — говорит один. — Малиновскому за тебя достанется.
— Свинья, подлиза, скотина.
Стасик ждет под дверью пятого класса: инспектор никогда не выходит сразу после звонка, а только минут через пять. Рядом со Стасиком его сторонники, наготове, это свидетели; немного дальше — остальные.
— Что это опять за сборище? — спрашивает, выходя, инспектор.
— Ну, иди, — подталкивают Стасика приятели.
— Пожалуйста, господин инспектор, — начинает Стасик.
Скажет ему всё, с самого — самого начала, всё, как на духу, всё,
с понедельника. Инспектор простит его, должен его простить, должен его простить!
— Разойтись!
У инспектора в руках листочек Малиновского.
— Прошу вас, — начинает Стасик, — я…
Инспектор не слышит, идет по коридору. На лестнице толпа их разделяет. Стасик продирается с каким — то отчаянным упорством. Расскажет ему всё — всё, с самого начала всё расскажет, расскажет с самого понедельника. Инспектор простит, наверно простит и не запишет в штрафной журнал. На пороге учительской Стасик заступает ему дорогу.
— Пожалуйста, господин инспектор…
— Знаю, знаю…
— Пожалуйста…
— Ты уже больше не будешь, правда?
— Я больше уже не буду.
— Если больше не будешь, это очень хорошо, а сегодня посидишь два часа. Понял?
И исчез.
— Ну и что?
— Пошли вы к черту!
Стасик возвращается в класс и судорожно плачет.
— Пшемыский, выйди из класса, — кричит издалека Малиновский.
Стасик не отвечает. Малиновский не смеет повторить приказ.
В класс входит классный наставник: все ли вышли, открыты ли окна?
— А ты что? Ааа, Пшемыский. Плохо, плохо: вчера четыре кола, сегодня карцер.
И за несколько этих ничего не значащих слов Стасик ему благодарен, как за величайшее благодеяние; нет уже на него обиды за понедельниковую двойку. Позволил ему остаться в классе, не накричал, не выгнал.
39
«Пшиячель» — речь идет о журнале для детей «Пшиячель Дзечи», выходившем в Варшаве в 1861–1914 г.
40
Воля — район Варшавы.