Страница 17 из 18
Для большинства шанхайландцев организации и клубы собственной диаспоры составляли ядро местного общества и значили больше, нежели какие-либо официальные учреждения. Немцы собирались в клубе «Конкордия», основанном в 1865 году; стена над баром была там расписана сочными фресками с видами Берлина и Бремена. Французы посещали спортивный клуб Cercle Sportif Fran?ais, а шотландское Общество святого Андрея славилось Каледонским балом, где сотни мужчин ежегодно отплясывали в килтах.
Как и положено, Британский клуб Шанхая, открывшийся на Бунде в 1864 году, был первым среди равных. После ремонта помещения на рубеже веков здесь появилась 30-метровая барная стойка, которая считалась самой длинной в мире34. Бар Британского клуба был мерилом положения в шанхайском обществе: тайпаны рассаживались в его дальнем конце, а грифоны кучковались ближе к выходу. Карьера в этом городе обозначалась постепенным движением вдоль барной стойки.
Однако важнее всякого клуба был ипподром, который, по словам современного историка, был «сердцем британской общины Шанхая»35. Первая скромных размеров скаковая арена за Бундом была устроена еще в 1840 году, сразу после Опиумной войны, чтобы западные торговцы, сколотившие состояния на поставках чая, могли поразвлечься и спустить хотя бы часть заработанного. Вторую построили в 1854-м, а в 1863 году открылся ипподром еще большего размера, где в овале беговой дорожки поместилось полноценное поле для крикета. Со временем дела у владевшего ипподромом Шанхайского конноспортивного клуба (Shanghai Race Club) пошли так хорошо, что он оказался в тройке самых богатых иностранных корпораций Китая36. Само его название ненароком обозначало правила этого клуба, членами которого могли стать только представители белой расы. Поскольку китайцев не допускали ни в главный городской парк, ни на основную площадку светских развлечений, весь этот мегаполис в каком-то смысле тоже был таким клубом только для белых, рассматривать который местные жители могли исключительно снаружи.
Шанхайские иностранцы шумно восторгались ипподромом с его идеальными дорожками, вылизанными лужайками, величественным зданием и немыслимыми ставками, но старались не распространяться о другой своей страстишке – проституции. Мечты о быстрой наживе влекли в Шанхай молодых людей со всего света, и к середине XIX века эмигрантская община на 90 % состояла из мужчин37. В официальной справке британского консульства за 1864 год говорится, что на территории концессий действовало 688 борделей38. Однако продажная любовь в тогдашнем Шанхае – это не просто возможность преклонить одинокую голову вдали от дома; проституция стала сутью города. Никто не называл Шанхай «азиатской столицей шлюх», хотя с точки зрения статистики это было бы вполне корректно. Его заклеймили «Шлюхой Азии».
Все, что интересовало тут западных пришельцев, – это зарабатывание денег для удовлетворения собственных страстей. На их напыщенном, полном двусмысленных экивоков викторианском английском это обозначалось как «раскрытие» Шанхая для «сношений»39. За исключением миссионеров, которые стремились спасти туземные души и искоренить варварские традиции вроде бинтования девичьих ступней, мало кто из иностранцев утруждал себя изучением китайского языка. Отношение большинства шанхайландцев к городу было примерно таким: приехать, получить желаемое и уехать. Поскольку европейцы обустраивали Шанхай как фантазию об идеальном городе, его иностранная часть стала похожа на мир грез бойкого подростка. Это был комплекс аттракционов, где главным открытым пространством служит не парк, а ипподром, а предметом общегородской гордости является не самый большой в мире музей, а самая длинная в мире барная стойка.
Чтобы иностранцы могли вести коммерческие дела, не изучая китайский, из смеси английского, португальского и разных диалектов китайского и хинди возник понятный всем местным жителям диалект – пиджин-инглиш. В современном английском сохранилось всего несколько фраз на пиджине – к примеру, no can do («так не пойдет») и chop chop («скорей-скорей»), – однако в старом Шанхае это был полноценный язык делового общения40. В 1930-х годах американский журналист проиллюстрировал языковую ситуацию в городе, предложив своим читателям на родине следующий воображаемый диалог. Тайпан спрашивает компрадора: «How fashion that chow-chow cargo he just now stop godown inside?» На что компрадор отвечает: «Lat cargo he no can walkee just now. Lat man Kong Tai he no got ploper sclew». Тайпан интересуется, почему его смешанный (chow-chow) груз все еще на складе (godown). Компрадор отвечает, что груз невозможно отгрузить (no can walkee), поскольку покупатель не внес необходимого залога (ploper sclew)41.
Этот диковинный язык стал воплощением ни на что не похожего шанхайского мультикультурализма. Очевидно, что за основу тут взят английский, а уступки китайскому делаются только в случае крайней необходимости. Однако, поскольку это была не сугубо английская колония, а смешение людей со всего мира, в пиджин-инглише видны и иберийские, и южноазиатские влияния. Иностранцы хотели создать здесь подобие своего дома, а получился не имевший прецедентов глобальный город с собственным ломаным эсперанто. В дисциплине «прыжок в будущее» Шанхай опередил даже Петербург, элита которого, стремясь к внешнему сходству с европейцами, идеально говорила по-французски.
Общая для всех диаспор Шанхая языковая база для ведения бизнеса и отчаявшиеся китайские беженцы как неиссякаемый источник дешевой рабочей силы создали предпосылки для экономического бума. Для шанхайского предпринимателя главным было местоположение – это правило тут действовало даже беспрекословнее, чем в любом другом крупном деловом центре. За каменными столбиками, обозначавшими границы иностранных поселений, экономические законы были куда либеральнее, чем в бюрократическом Китае. Больше того, иностранные державы, контролировавшие концессии, обеспечивали такой уровень стабильности, который на тот момент и не снился многострадальной империи. С мощным развитием торговли в очевидно лучшем для этого месте Китая поднялся и метабизнес купли-продажи самого города – то есть спекуляции с недвижимостью. Как сформулировал это в своей истории города один шанхайландец начала XX века, началась «земельная лихорадка»42. На территории концессий лилонги росли как грибы, а цены на землю подскочили до небес. С 1840 по 1860 год стоимость гектара земли увеличилась на 3 000 %, а если участок граничил с Бундом, то еще вдвое от этого43. Ведущие банки города переводили капиталы из опиума в недвижимость, оттуда в морские грузоперевозки, а потом обратно – причем каждый шаг этого заколдованного круга приносил все более высокие прибыли. В 1858 году собственное отделение в Шанхае открыл Чартерный банк Индии, Австралии и Китая (ныне Standard Chartered); Банковская корпорация Гонконга и Шанхая (ныне банк HSBC) возникла в городе в 1865-м.
Но всякому экономическому буму рано или поздно приходит конец. Когда императорская армия наконец подавила Тайпинское восстание (не без помощи европейских командиров, которых доведенный до крайности император привлек для руководства своими войсками), в Китае воцарился мир. Беженцы, наплыв которых спровоцировал скачок цен на недвижимость, стали возвращаться в родные места. Меньше чем за год китайское население Международного сеттльмента снизилось с 500 до 77 тысяч человек44. Утрата такого дохода вызвала в шанхайландцах бурю негодования в адрес отбывавших восвояси постояльцев. Газета North China Herald глумливо рассуждала, что «отеческая забота местных властей и невозможность делать все по-своему – ходить грязными, орать на улицах, делать лужи перед каждой дверью, пускать петарды и бить в барабаны посреди ночи, а также выгуливать своих божков в сопровождении дудок, гонгов и лязгающих цепей – все эти абсурдные запреты, которыми Муниципальный совет заметно ограничивал их свободу и комфорт, привели к тому, что китайцы с нетерпением ждали того счастливого дня, когда милостивые небеса позволят им наконец вернуться в их зловонную грязь с ее болезнями и прочей скверной»45.