Особые приметы

— …воскрешение плоти…

— …долгой жизни…

— …долгой жизни…

— Аминь.

Вот так, призывая на помощь более поздние впечатления и материалы фильмотеки, ты можешь представить себе облик барселонских улиц в те революционные дни августа 36-го года и заполнить пробелы в истории, герои которой возникали в отрывочных и не связанных между собою воспоминаниях. Аристократы, предприниматели, священники и барчуки, дамы и современные петиметры — все они покинули город, и вместо них толпа при жизни погребенных наводнила центр, словно суровое воинство, чудом восставшее из могил какого-нибудь кладбища в предместье. Дома, увешанные флагами и плакатами, казались грязными и обшарпанными; и под тоскливый вой сирен, пронзавших влажный и горячий воздух, группы зевак разглядывали следы от пуль и, пересмеиваясь, смотрели на лиловый отблеск пожаров.

Пылали церкви в кварталах Сарриа и Бонанова, горели женские монастыри, а ты, вцепившись в костлявую руку сеньориты Лурдес, весь с ног до головы в белом, с бесценной ладанкой на шее, направлялся к месту мученичества и без конца повторял в блаженстве дорогие имена Иисуса и Марии. Сеньорита Лурдес в картинно накинутой кружевной мантилье шла рядом и на ходу громким голосом читала молитвы и притчи по книге в бархатном переплете с металлическими наугольниками.

— Святой дух, благослови меня… тело господне, спаси меня. Кровь господня, напои меня…

Ты же в это время думал лишь о том, как ты выглядишь, и, предвкушая тот великий миг, когда невесомый венец встанет над твоею головой, утешал себя мыслью, что после смерти твои локоны станут белокурыми и тогда ты уже ничем не будешь отличаться от Инес и Тарсисио, Пелайо и Панкрасио, Эулалии и Домингито дель Валь.

— Стой! Куда идете?

Злой человек, бородатый и плохо одетый, стоял перед вами подбоченясь.

— В единый и истинный храм господа нашего Иисуса Христа, — залпом выпалила сеньорита Лурдес.

— Разве вы не видите, что церковь горит?

— Милость господня защитит нас от пламени.

Ты помнил, как к вам подошли еще люди, вооруженные и грязные; они уставились на вас с любопытством и насмешкой.

— Ишь какая парочка!

— Святое сердце Иисусово, полагаюсь на тебя, — начал было ты.

— Что ты сказал, парень?

— Отстань от них, они того…

— Да исполнится воля господня.

— Давайте проходите, — сказал первый.

— Церковь — храм господа. Он примет нас в свои объятия.

— Не горячитесь так, добрая женщина. Церковь в огне. И нам приказано не пропускать никого.

— Вперед! — воскликнула сеньорита.

— Я ж говорю, они того…

— Успокойтесь.

— Страсти господни, укрепите мой дух… О добрый Иисус, услышь меня.

— Сейчас же возвращайтесь домой, — сказал человек. — Если хотите молиться, молитесь дома, никто вам не запрещает.

— О Иисус, жизнь моя!

— Идите, идите! С женщинами и детьми мы не воюем.

Что было дальше, ты помнишь очень смутно и не мог бы с полной уверенностью сказать, набросилась ли на них сама сеньорита (как тебе иногда представляется) или просто-напросто анархисты схватили ее за рукав, когда она, таща за собою тебя, хотела прорваться к церкви (это наиболее вероятно).

— Мы мученики, мы мученики, — напрасно повторял ты.

Ваше возвращение под конвоем двух анархистов было невеселым. Белый костюмчик был весь перепачкан, над головой не парил сияющий венец, и, рыдая, ты с горечью думал о том, как, не успев начаться, непоправимо рухнула твоя карьера святого. Сеньориту Лурдес, которая сумела превозмочь слезы, кажется, заботило, и не без основания, какая встреча ожидает вас дома.

— Это было безумием, — стонала сеньорита. — Она никогда мне не простит.

И в тот вечер поднос с чашкой шоколада и бисквитами, как обычно, поджидал тебя, только на этот раз мать не беседовала с сеньоритой Лурдес, а если обращалась к ней, то лишь с суровыми упреками в легкомыслии и излишней экзальтированности.

— И без того времена жестокие… Неужели мало я настрадалась…

Сеньорита лишь плакала втихомолку, а через несколько дней она и вовсе исчезла из дому. Твоя мать настежь распахнула окно в ее комнате и только сказала, что в комнате дурно пахнет.

Вот так ты единственный раз в жизни погрузился в мир религии, и потом, пока шла война и вы с матерью и дядьями укрывались в селении на юге Франции, ты никогда больше не вспоминал ни о мучениках, ни о своем алтаре. Когда же победили националисты и общество вновь обрело тебя, твои воспитатели, не гнушаясь запугиванием, навязали тебе под видом веры свою мазохистскую религию, от которой ты, столкнувшись с реальной жизнью, очень скоро избавился. С тех пор Христос стал для тебя далеким, и ты без него жил и будешь жить в мире, по крайней мере, до того дня, — если сам не укоротишь отпущенного тебе срока и не падешь беззащитный, потеряв сознание, бездыханный, как это было на бульваре Ришара Ленуара, — до того дня, когда церковники с елеем и распятиями безнаказанно набросятся на твое тело, готовое распасться и превратиться в корм для червей, чтобы выставить его на всеобщее обозрение в честь и во славу короны и скипетра своей честолюбивой и высокочтимой касты.

«Реквием» Моцарта кончился; свежие порывы ветра улеглись, полумрак затуманил очертания предметов и, казалось, сгустил тишину в полях, которую нарушало лишь пение цикад и звучное кваканье лягушек. «В том нет нашей вины на деле мы мало что знали когда толпами хлынули в Фалангу или в Рекете и нарядили наших дочерей Маргаритами а на одежде сыновей вышили стрелы мы поступили так из чистого патриотизма это была естественная реакция на пагубные беспорядки предшествовавшие тому а что беспорядки были не станет отрицать сегодня ни один благоразумный человек если мы в чем-либо и ошиблись то по вине чрезмерной любви к отечеству и в большинстве случаев наша политическая деятельность была кратковременной ровно столько сколько требовалось чтобы навести немного порядок после той страшной и бесполезной борьбы которая стоила нам всем и тем и другим столько крови когда же схлынул первый скоротечный энтузиазм мы снова вернулись к осмотрительной и благоразумной жизни целиком посвященной семье и делам и верили свято в идиллическую картину которую рисовали нам газеты убежденные что победа над Гитлером открывала новую эпоху мира прогресса и процветания для народов но мы не знали оборотной стороны медали не сознавали глубочайшего высокомерия и презрения с каким отнеслись к нашим духовным ценностям к тому что веками находилось под защитой Католической Церкви ошибка простительная если принять во внимание что по окончании нашей братоубийственной войны мы прежде всего пеклись об экономическом будущем нашей страны о том как восстановить дома и предприятия наладить торговлю развить промышленность с тем чтобы дать работу и хлеб миллионам и миллионам нуждающихся соотечественников многие из которых во имя правды это следует сказать сражались на нашей стороне или пав в бою оставили вдов и сирот искренне полагая что профессиональные политики в свое время наладят дела и восстановят монархию если это нужно то либеральную с сословиями и палатами которая уважительно отнесется к благополучию общества и свободному предпринимательству и со вниманием подойдет к принципам справедливого распределения благ как это советуют папские энциклики полностью отрицающие всякие злоупотребления и репрессии которых мы не признаем беззаветно веруя в возможности и патриотизм людей которые вершат судьбы страны и мы готовы на жертвы если таковы обстоятельства ведь жили же мы на таком жестком пайке что сама эта жесткость вынуждала нас часто обходить установленный порядок не потому что не желали верой и правдой служить высшим интересам родины а исключительно из-за бедных детей наших которые должны были держаться на скудном дневном рационе в 150 граммов хлеба в то время как счастливые обладатели карточки третьего разряда получали по 400 граммов не говоря уже о нехватке остальных продуктов которые к величайшему нашему сожалению мы должны были добывать на черном рынке как и все кругом включая самых нуждающихся видите сами речь идет о мелких грехах почти ничего не значащих восстановить национальные партии снова возвести на престол Бурбонов таким представляется нам наилучшее решение проблемы тем более что следует учитывать враждебное отношение к тоталитарным режимам и подрывную деятельность красных которая нам угрожает пятилетие последовавшее за нашей войной было одинаково суровым и для победителей и для побежденных и для богатых и для бедных и потому сейчас необходима широкая и справедливая формула необходимо начать диалог нужно соглашение которое обеспечило бы уважение к человеку и к собственности нужно начать заново нужно вселить в душу целительный мир слиться в долгожданном и крепком рукопожатии…» В каком темном углу твоей памяти завалялось с юношеских лет едкое воспоминание об этих умерших Голосах? Неужели выцветшие фотографии извлекли их из забвения во всей их жестокости? Что такое, точно дикий зверь в засаде, притаилось и норовит выскочить и хватить лапой, напасть, побуждаемое всего-навсего видом безобидных серых кусочков картона?