Страница 64 из 103
— Не то, не то!- Человек в штатском поморщился.- Вы,если можно, по-человечески.
Радчук уловил в его просьбе дружеское участие к судьбе лейтенанта и заговорил совсем по-другому. Из его слов вырастал знакомый всем облик Алеши Кованькова, которого в штабе успели полюбить и за его добросовестную работу, и за веселый нрав, и за то, что он всем был хорошим товарищем. Родился он в Москве, в семье учителя. Окончив десятилетку, пошел в военное училище. Затем получил назначение в оккупационные войска. Хорошо владел немецким языком и потому сразу был взят в штаб, ведающий связями с временными демократическими органами управления одного из районов Восточного Берлина…
Радчук кончил говорить и попросил разрешения сесть.
— Одну минуточку, товарищ капитан,- снова обратился к нему человек в штатском.- Вы сказали, что Кованьков не так давно подружился с немецкой девушкой. Вы ее знаете?
— Знаю,- немного смутясь, ответил Радчук.- Ее зовут Рената.
— В каких отношениях был с ней Кованьков?
— В очень хороших,- быстро ответил Радчук.
— Это не ответ.
— Повторяю- в очень хороших, и это самый точный ответ на ваш вопрос.
— Не был ли Кованьков влюблен в эту Ренату?
Радчук подумал и ответил:
— По-моему, к этому шло.
— Но вы только что говорили, что у Кованькова в Москве невеста?
— Совершенно верно, но… — Капитан на секунду замялся. Разозлившись на свое замешательство, он энергично продолжал: — Это, товарищи, очень сложное дело. Согласитесь, что третий человек не может быть достаточно хорошо об этом осведомлен.Кованьков однажды поделился со мной… Я не знаю, имею ли я право…
— Имеете, — твердо произнес штатский.- Больше того, обязаны!
— Говорите, говорите, — попросил майор Звягинцев.
— Когда Кованькова назначили сюда, невеста потребовала, чтобы он подал рапорт об отмене приказа по семейным обстоятельствам, и предложила тут же оформить брак. А Кованьков решил иначе. Он подумал: не дело, чтобы семейная жизнь офицера начиналась с отмены воинского приказа.Он уехал в Берлин. Позже услужливые товарищи написали ему из Москвы,что его невеста там не скучает. Да и сама она тоже написала ему об этом, я это письмо читал. Кованьков показывал. Очень нехорошее, очень злое письмо… Ну вот… А полгода назад он познакомился с Ренатой. Она работает, кажется, в библиотеке. Меня он с ней познакомил тоже примерно полгода назад. Она показалась мне симпатичной и серьезной девушкой.
— От других он это свое знакомство скрывал?
— Очевидно. Меня он, например, просил никому об этом не говорить. Вы же знаете, такие дела у нас не поощряются…
— У меня вопросов больше нет.
Потом говорили другие. Все они отозвались о Кованькове хорошо.
Машинистка отдела Галочка, говоря, так разволновалась, что на глазах у нее выступили слезы:
— Алеша был чудесный, ну просто чудесный… Прямо безобразие думать о нем плохо… Мы… — Она не договорила, выхватила из сумочки платок и прижала его к глазам.
— Если можно, без этого… без сырости, так сказать… — тихо произнес майор Звягинцев.
3
Офицеры вышли из кабинета. Майор Звягинцев и штатский остались вдвоем. Несколько минут они молчали.
— Ну, что вы скажете,товарищ Рычагов? — спросил наконец майор.
— Дело сложное… — задумчиво произнес Рычагов, вставая с дивана. — Запишите на всякий случай мой телефон. Добавочный 33-07.
— Дал вам что-нибудь этот разговор?
— Конечно. Известно, по крайней мере, что за человек этот ваш Кованьков.
Вскоре Рычагов уже докладывал о том, что произошло в кабинете майора Звягинцева, своему начальнику- полковнику Семину.Полковник, грузный мужчина с болезненно-отечным лицом, слушал внимательно, изредка утвердительно кивал крупной, до блеска выбритой головой. Когда Рычагов закончил доклад, полковник долго думал, потирая голову ладонью, потом сказал:
— История любопытная,Рычагов.Припомните прежние побеги.Шелыганов- морально разложившийся тип.Бунчук- просто вор,который,очистив полковую кассу, убежал туда, где нет нашей милиции. Крупников- долго и искусно скрывавшийся враг советского строя. А сейчас, судя по всему, мы имеем дело с парнем хорошим. Наверняка здесь похищение. При развертывании диверсионной деятельности в восточной зоне им очень ценно заполучить нашего, прилично осведомленного офицера…
— Настораживает то, что тут замешана женщина, — сказал Рычагов, — как и в случае Шелыганова…
— Я помню, помню… — Полковник Семин помолчал. — Но почему их радио так быстро оповестило мир об этом лейтенанте?Помните,даже на жулика и разложенца Шелыганова им пришлось потратить неделю, чтобы заставить его делать то, что им надо. А тут хороший парень, и вдруг так быстро с ним сладили… В общем, или товарищи Кованькова — шляпы и его не знают, или… похищение.
— Но в случаях похищений, как правило, об этом не сообщалось.
— И все же мне кажется, что этот лейтенант не бежал. Так или иначе, надо срочно произвести дальнейшее расследование этой истории и разработать план наших ответных действий. Помните, Кованькова могут увезти в глубь Западной Германии, и тогда все будет значительно труднее. Я надеюсь на вас, Рычагов. Слышите?
— Я постараюсь, товарищ полковник. Разрешите идти?
Остаток дня Павел Рычагов изучал дела, связанные с явными и мнимыми побегами советских военнослужащих в западную зону Германии. Когда речь шла о явном побеге, все было ясно. Подлец, морально разложившийся человек, тяготился службой в армии, и он умом, а иногда и инстинктивно приходил к мысли, что там, на Западе, ему будет лучше. И первые три-четыре месяца ему действительно там нравилось. Его портреты печатались в газетах, он выступал по радио, его атаковали корреспонденты. Наконец, его обильно кормили и поили. Но затем обычно все кончалось одинаково- его выбрасывали на задворки жизни, как вышвыривают на помойку выжатый лимон. А иногда он и исчезал бесследно…
Рычагов вынул из кармана фотографию лейтенанта Кованькова. На него смотрел веселый паренек с черными густыми бровями, под которыми лукаво блестели немного монгольские светлые глаза. Лейтенант, снимаясь для личного дела, наверно, старался быть серьезным, а все же характера спрятать не смог. В некотором несоответствии с веселыми, лукавыми глазами была нижняя часть лица лейтенанта- грубо и резко высеченная, особенно рот, с двух сторон точно отчеркнутый волевыми складками. «Где-то ты сейчас, парень?» Рычагов вздохнул и пододвинул к себе папку с делом о побеге мнимом.Здесь слова «побег» не было. Оно заменялось другим: «Вероятное похищение». Но точно установленным был только сам факт исчезновения человека. Узнать же, что с этим человеком случилось, было очень трудно.
Просматривая папку, Рычагов запомнил, что в нескольких донесениях нашей разведки промелькнула фамилия майора Хауссона. Вообще-то фамилия эта была известна Рычагову. Хауссон был одним из опытных работников американской разведки в Германии.
В Западном Берлине он появился сразу после окончания войны. Наша контрразведка обратила тогда внимание на майора, называвшего себя уполномоченным Красного Креста. Под предлогом розыска находившихся в немецком тылу американских военнослужащих майор рыскал главным образом в районах расположения советских войск.
Когда майору намекнули,что он ищет своих соотечественников не там, где они могут находиться, уполномоченный Красного Креста мгновенно исчез. Но фотографии майора нашли свое место в архиве.
Вскоре было установлено, что майор перестал интересоваться судьбой своих соотечественников и, сидя в Западном Берлине, занимается организацией шпионажа в советских оккупационных войсках. Одной из его постоянных обязанностей стала обработка перебежчиков из восточной зоны.
Рычагов всматривался в фотографию Хауссона. Сухое энергичное лицо с ямами глазниц такими глубокими, что глаз нельзя рассмотреть. Реденькие, тщательно приглаженные волосы. Майор снят за столиком — очевидно, в кафе или в ресторане. Рычагов перевернул фотографию и прочел: «Кафе «Орион». Напротив майора Хауссона сидит лицо неизвестное». Рычагов улыбнулся: на фотографии вообще никакого «лица» не было, только силуэт ушастой головы, одно покатое плечо — и все.