Страница 16 из 77
— Эта малютка тебя покинет, — говорит он. — Мы уведем ее с собой.
Негр протестует: негритянка его невольница. Он за нее заплатил. Неужели мы будем терять время, доказывая ему, что рабство запрещено на французской территории? Он все равно не поймет. Нравы преобразуются законами, но не в один же день.
Господин Барсак находит лучший выход.
— Я покупаю твою невольницу, — говорит он. — Сколько?
Браво, господин Барсак! Вот хорошая идея!
Негр видит случай провернуть выгодное дельце и успокаивается. Он просит осла, ружье и пятьдесят франков.
— Пятьдесят ударов палкой! — отвечает капитан. — Ты их вполне заслуживаешь.
Стали торговаться. Наконец мошенник уступает служанку за старое кремневое ружье, кусок материи и двадцать пять франков. Все это ему выдают.
Пока продолжается спор, мадемуазель Морна поднимает Малик и перевязывает ее раны, смазав маслом карите. Когда же сделка завершается, она уводит ее в наш лагерь, одевает в белую блузу и говорит, положив ей в руку несколько монет:
— Ты больше не раба: я тебе возвращаю свободу.
Но Малик разражается рыданиями: она одна на свете, ей некуда идти, и она не хочет покидать «такую добрую белую»: она будет служить у нее горничной. Она плачет, умоляет.
— Оставь ее, девочка, — вмешивается Сен-Берен. — Она тебе, конечно, будет полезна. Она тебе окажет те тысячи мелких услуг, в которых женщина всегда нуждается, будь она даже мужчиной.
Мадемуазель Морна соглашается тем охотнее, что ей этого очень хочется. Малик, не зная, как выразить благодарность Сен-Берену, который заступился за нее, бросается к нему на шею и целует в обе щеки. Утром Сен-Берен признался мне, что никогда и ничто ему не было так неприятно!
Бесполезно прибавлять, что мадемуазель Морна не думала искать гостеприимства у туземцев в третий раз. Ей разбили палатку, и ничего больше не смущало ее сна.
Таков был первый день нашего путешествия.
Без сомнения, следующие будут походить на него. Поэтому я не буду рассказывать о них подробно, и, если не случится чего-либо особенного, руководствуйтесь пословицей: «АЬ uno disce omnes»[33].
Амедей Флоранс.
Вторая статья Амедея Флоранса была опубликована в «Экспансьон франсез» 18 января. Ниже мы приводим ее целиком.
Дни идут за днями. — Мой гость. — Балет. — Я допускаю нескромность. — Чудесная ловля господина де Сен-Берена. — Воронья. — Чтобы сделать мне честь. — Тимбо! — Сорок восемь часов остановки. — Буфет. — Даухерико. — Розовая жизнь в черной стране. — Прав ли господин Барсак? — Я оказываюсь в затруднении.
Даухерико. Шестнадцатое декабря. Со времени моего последнего письма, написанного при дрожащем свете фонаря в зарослях в вечер нашего отправления, путешествие продолжалось без особенных происшествий.
Второго декабря мы свернули лагерь в пять часов утра, и наша колонна, увеличившись на одну единицу (осмелюсь ли я сказать, на пол-единицы, так как, право же, белый стоит двух черных?), двинулась в путь.
Пришлось разгрузить одного осла, переложив на других его поклажу, чтобы посадить Малик. Маленькая негритянка, казалось, по-детски забыла недавние горести: она все время смеется. Счастливая натура! Мы продолжали путь легко и спокойно, и, если бы не цвет кожи населения, нас окружающего, и не однообразие пейзажа, можно было бы подумать, что мы не покидали Франции.
Пейзаж привлекателен: мы пересекаем плоскую или чуть волнистую местность с небольшими возвышенностями на севере и, насколько хватает глаз, видим только чахлую растительность — смесь кустарника и злаков высотой от двух до трех метров, носящую название «зарослей».
Кое-где попадаются рощицы деревьев, хилых по причине периодических пожаров, опустошающих эти степи в сухое время года, и возделанные поля, «луганы», по местному выражению, за которыми следуют обычно большие деревья. Все это свидетельствует о близости деревни.
Эти деревни носят глупые имена: Фонгумби, Манфуру, Кафу, Уоссу и так далее, я не продолжаю. Почему бы им не называться Нейи или Аеваллуа, как у людей?
Одно из названий нас позабавило. Довольно значительный город, расположенный на границе английского Сьерра-Леоне и который мы поэтому оставляем далеко в стороне от нашего пути, называется Тассен. Наш великий географ немало возгордился, открыв такого однофамильца в ста тридцати шести километрах от Конакри.
Жители смотрят на нас приветливо и имеют совершенно безобидный вид. Я не думаю, что у них интеллект Виктора Гюго или Пастера, но так как ум не представляет собой непременного условия для подачи избирательного бюллетеня, как доказано долгим опытом, можно полагать, что господин Барсак прав.
Нет нужды упоминать, что начальник экспедиции входит в самые бедные деревушки и ведет долгие разговоры с их обитателями. Позади него господин Бодрьер производит свое следствие.
Господа Барсак и Бодрьер, как и следовало предполагать, делают прямо противоположные выводы из того, что видят, и возвращаются к нам в одинаковом восхищении. Таким образом, все довольны. Это прекрасно.
Мы пересекаем речки или следуем вдоль них: Форекарьях, Меллакоре, Скари, Наба, Дьегунко и т. д., и попадаем из долины в долину, почти не замечая их. Во всем этом нет особого интереса.
Я смотрю в свои записки и не нахожу в них ничего интересного до шестого декабря, когда господин де Сен-Берен, который на пути к тому, чтобы стать моим другом Сен-Береном, учинил выходку для моего развлечения и, надеюсь, для вашего.
В этот вечер мы остановились лагерем поблизости от деревушки Уалья. Когда пришло время, я возвратился в палатку с законным намерением уснуть. Я нахожу там Сен-Берена, раздетого вплоть до рубашки и кальсон. Его одежда разбросана повсюду. Постель приготовлена. Очевидно, Сен-Берен вознамерился спать у меня. Остановившись у входа, я созерцаю неожиданного обитателя моей палатки, занятого своими делами.
Сен-Берен нисколько не удивляется, увидев меня. Вообще Сен-Берен никогда ничему не удивляется. Он очень взволнован, повсюду роется и разбрасывает содержимое моего чемодана по земле. Но он не находит того, что ищет, и это его раздражает. Он подходит ко мне и заявляет убежденным тоном:
— Ненавижу рассеянных людей. Они отвратительны!
Я соглашаюсь не моргнув глазом:
— Отвратительны! Но что с вами случилось, Сен-Берен?
— Представьте себе, — отвечал он, — я не могу найти своей пижамы. Держу пари, что это животное Чумуки забыл ее на последней остановке. Вот весело!
Я подсказываю:
— Если только она не в вашем чемодане!
— В моем…
— Так как это мой чемодан, дорогой друг. Как и эта гостеприимная палатка, и эта постель — мои…
Сен-Берен выкатывает удивленные глаза. Внезапно, поняв ошибку, он хватает разбросанную одежду и спасается бегством, как будто по его пятам гонится куча людоедов. Я падаю на постель и катаюсь от хохота. Что за восхитительное создание! На следующий день, седьмого декабря, мы собираемся сесть за стол после утреннего перехода, когда замечаем негров, которые как будто за нами шпионят. Капитан Марсеней приказывает своим людям прогнать их. Они убегают, потом возвращаются.
— Гонитесь за туземцем, он пустился в галоп, — изрекает по этому случаю доктор Шатонней, у которого мания по всякому поводу, а еще чаще без повода, цитировать стихи, обычно не имеющие никакого отношения к делу. Но у всякого свои причуды.
Морилире на наши расспросы сказал, что эти черные (их было около десятка) — торговцы и колдуны, у которых нет враждебных намерений, и они только хотят, одни — продать нам свой товар, а другие — развлечь нас.
[33] Цитата из «Энеиды» римского поэта Вергилия, означающая: «По одному суди о всех».