Страница 5 из 112
Да, именно там, в угрюмом шахтёрском городе его детства, с пирамидами мрачных террикоников на горизонте, судьба сберегала — и сберегла — для Цахилганова огромное количество безмятежного времени!
Оно мирно дремало
в полированной настенной башне
с полнолунным
медлительным
маятником…
Звень-звень.
Маятник не подвёл. Цахилганов приехал — и в очередной раз удостоверился: нерастраченное его время старые настенные часы роняли бережно, лишь по строгой механической необходимости, словно серебряные капли, каждые полчаса, источая его скупым, сквозь нежный всхлип, звоном. И в безбрежном прежнем этом ванильно-кофейном времени ему очень важно было раствориться совсем,
— чтобы — здоровый — его — мужской — организм — забыл — напрочь — о — том — что — он — вырабатывает — лишь — некие — мёртвые — клетки —
почему-то.
Но в вольной степной Нуре уже плавали медлительные бледные рыбы
с распавшимися на волокна хвостами…
И Любовь почти всё время лежала безрадостно с книгой в своей комнате,
— ну — не — бред — ли — читать — Данте — на — французском — (??!) — Достоевского — на — немецком — Фолкнера — на — русском — то — есть — уходить — уходить — из — настоящего — в — искажённую — переводом — и — без — того — искусственную — реальность —
а выросшая, гладко причёсанная дочь-патриотка собиралась в Москву по неотложным делам, туго застегнув на горле все пуговицы белоснежной блузы, и топала по паркету полувоенными тяжёлыми ботинками, как пехотинец. Её пшеничная коса при этом моталась за спиной вызывающе и хлёстко,
будто казачья плётка…
Дочь заваривала теперь в незнакомом грубом чайнике дешёвый, дрянной чай, похожий на дёготь, пила это пойло, морщась, словно отраву,
но была при этом внешне так похожа на него, именно — на него, нет, что ни говори, а — похожа,
и дерзила Цахилганову уже напропалую. Заносчиво презирая добытые им деньги, бело-коричневая дочь Цахилганова грозилась расстрелять его, отца, за развал Союза (ну не бред ли?!) прямо на кухне. Расстрелять попутно,
потому что всерьёз готовилась Степанида к убийству более ответственному.
Чудище обло стоглаво было её целью — и не только её. И первая голова Чудища, явившаяся миру с печатью на лбу, была целью какой-то тонконогой пигалицы, приходившей, впрочем, на шатких шпильках. Вторая — Пьяная — голова также выслеживалась для некой девушки-мстительницы с толстым вздёрнутым носом. И лишь третья голова Чудища — Рыжая, завладевшая всей энергетической системой страны, предназначалась для Степаниды. Теперь это была самая сильная и беспощадная голова,
— она — пустила — такие — метастазы — что — стала — являться — многим — вытекая — вначале — оранжевым — облаком — и — материализуясь — прямо — из — электрических — домашних — розеток — но — исчезала — на — время — когда — её — осеняли — крестным — знамением —
однако Степанида знала, что освободить страну от её удушающих поборов навсегда можно лишь, выстрелив ей в лоб
из обреза.
Да, из обреза — и в упор, потому что радиус поражения тут — наибольший, видите ли.
И всю эту белиберду Цахилганов был вынужден слушать теперь от трёх молодых девиц у себя дома, хоть и в пол-уха, причём девицы — как три сиамские кошки — фыркали одновременно за спиною, когда он выходил, и нарочно включали ему вслед на полную громкость одну и ту же многообещающую злорадную песенку,
— достань — гранату — и — будет — праздник — сразу — даром — и — для — всех —
застревающую в сознании надолго, как не усвоенный и не переработанный словесный продукт.
Караганскому своему филиалу Цахилганов был, конечно, тоже не особенно-то и нужен, но он всё же развернул в нём более-менее стремительную копировальную деятельность, чтобы отвлекаться там от классовой, домашней, ненависти дочери
и чтобы не думать о самом странном
и неожиданном для него,
— о — мёртвых — видите — ли — сперматозоидах — совсем — впрочем — не — мешавших — ему — жить — очень — полноценно — и — даже — более — чем — полноценно —
а если не получится «забыть», то он мог запросто, и в любое время, потолковать на досуге об этой странности своего организма со старым приятелем — с Мишкой Барыбиным, заведующим в Карагане
реанимационным отделением.
Впрочем, дальше всё перевернулось так, что Цахилганов впервые в жизни растерялся. Степанида, похожая, всё же — так похожая на него, действительно отправилась в Москву — с каким-то богатым, но бесстрастным, неотвязным кавалером, как его… со своим Кренделем, короче. И Цахилганов то раздражался по этому поводу, а то вздыхал облегчённо —
«граната» больше не довлела над ним.
Но вот Люба… прибавила хлопот,
впервые в жизни.
Да, не он, а молчаливая, так и не состарившаяся, жена его Люба, всего-то навсего — безропотная медичка, ситцевая «простушка с плюсом», вдруг оказалась у Барыбина, в реанимации, с последним, диким, безысходным диагнозом.
Жена его неприметная –
с припухшими, будто заплаканными, веками,
жена его тихая —
как пасмурные небеса,
жена его —
замкнутая, застенчивая умница, сама — лучший диагност в клинике,
была больна…
И он, Цахилганов, теперь просиживал около её больничной койки сутки напролёт, дивясь своему такому примерному, поведению
— он — должен — был — отгонять — от неё — какую-то — птицу —
бесконечно.
Но в это утро Любовь спала под барыбинской капельницей совсем спокойно — она казалась безмятежной, будто дитя, успокоившееся после долгого,
долгого горького
плача.
Раньше жизнь Цахилганова складывалась соответственно его желаньям столь точно, что была похожа в общем-то на безостановочную линию подъёма,
— мелкие — передряги — славно — горячили — кровь — радостью — их — предстоящего — наглого — внезапного — преодоленья —
поскольку был он благодушен, умён и смел. О, Цахилганов умел достигать цели в один ход — там, где остальным требовалось десять! Он нравился себе в зеркале
— носитель — мягкой — бороды — мягкого — ироничного — взгляда — и — мягкой — небрежно — замечательной — дорогой — одежды —
и нравился вообще; как безупречно-вежливый
циник.
Однако всё теперь шло совсем не по его воле, а как-то дико, нелепо, почти бессмысленно. В любой день, сославшись на неотложные дела, он мог улететь в Москву, к поваленным бивням и протухшим изумрудам, чтобы разыскать срочно и взять под свой неусыпный надзор взбалмошную Степанидку, и заниматься там привычным, унылым замолачиванием бешеных денег — драки с деловыми соперниками он ни чуть не боялся,
— были — были — у — Цахилганова — ребята — в — органах — которые — перекромсали — бы — его — врагов — как — капусту —
при любых обстоятельствах.
Но, разговаривая с Любой, бредившей временами, он запутался несколько дней назад именно в её бреде, выйти из которого было необходимо, прежде чем улететь.
Да, вместо того, чтобы улететь отсюда как можно скорее, он влетел в её бред —
и с удивленьем увидел в этом её бреде себя, лучшего:
того Цахилганова, которого любила Любовь,
— незнакомого — ему — и — даже — враждебного — отчасти —
Внешнего, то есть, какого-то себя, который находился при Любе всегда,
неотлучно…
И оказалось вскоре: уже даже вовсе не жена удерживает его здесь, в бедной реанимации, у её постели, а он сам — другой, который выступает тут, когда ему вздумается, и упрекает, и философствует в палате занудно, как старая дева,
вообразившая себя нравственностью вселенной.