Гоголь

— Терпеть не могу, — прибавил он, — все эти новые ботаники, в которых темно и ученым слогом толкуют о вещах самых простых. Я всегда читаю те старинные ботаники, которые теперь не в моде, но в сто раз лучше объясняют нам дело.

Заночевали в деревне Бегичево, принадлежавшей Смирновым. Здесь провели четыре дня, ездили на линейке в имение Гончаровых, где бывал Пушкин, ходили за грибами и на сенокос. На пятый день добрались до Калуги. Проехав мимо присутственных мест, гостиного двора, мужской гимназии, они очутились на окраине города, где над крутым обрывом находился губернаторский дом. С обрыва виднелся далеко темнеющий бор и раскинувшаяся изумрудным ковром долина речки Яченки, впадающей в Оку. Вправо от бора видны были главы Лаврентьева монастыря.

Гоголь поместился вместе с Арнольди во флигеле, в двух смежных комнатах. По утрам он запирался у себя и писал, потом гулял по саду и являлся в гостиную перед самым обедом. После обеда до вечера он оставался с Александрой Осиповной и ее домашними, гулял с нею или беседовал. С чиновниками и их женами Гоголь знакомился неохотно, а они смотрели на него с любопытством и удивлением. Особенно поражали его туалеты. Вдруг он приходил к обеду в ярких желтых панталонах и светло-голубом жилете. Иногда же одевался во все черное, а на другой день вновь появлялся в ярком сюртуке и в белой как снег рубашке с золотой цепью на жилете.

— В праздники надо одеваться более торжественно, — шутя говорил он Александре Осиповне. — В праздники все должно отличаться от будней: сливки к кофе должны быть особенно густы, обед очень хорошим, за обедом должны сидеть председатели, прокуроры и всякие этакие важные люди, и самое выражение лиц должно быть торжественно.

В одно из воскресений Гоголь расфрантился с утра и сообщил Александре Осиповне, что прочтет ей свои сочинения. К одиннадцати часам на балконе, выходившем на обрыв, собрались Гоголь, Александра Осиповна и Арнольди. Александра Осиповна уселась за пяльцы, Гоголь открыл свой портфель и достал рукопись. Началось чтение.

Он прочел первую главу второго тома — о приезде Чичикова в имение Тентетникова, этого «небокоптителя», ушедшего в сельское безделье. Здесь же сообщалось и о его любви к дочери генерала Бетрищева Улиньке. Завершалась глава предложением Чичикова поехать к генералу Бетрищеву и уладить ссору, возникшую между ним и Тентетниковым. На следующий день Гоголь читал вторую главу. Слушателям запомнилась встреча Чичикова с Бетрищевым, игра их в шахматы, во время которой генерал все время ошибался и говорил: «Полюби нас беленькими, а черненькими нас всякий полюбит!» Чичиков каждый раз учтиво поправлял генерала: «Полюби нас черненькими…» Чичикову удалось втереться в милость генерала и примирить его с Тентетниковым. Несколько дней подряд Гоголь читал все новые и новые главы, в которых рассказывались дальнейшие похождения и встречи Чичикова.

Слушатели были зачарованы живой, красочной речью, наглядностью описаний и образов. Опять перед ними возникли угодливо-предупредительный и изворотливый Чичиков и галерея помещиков, по имениям которых тот разъезжает. Здесь и хлебосольный мот, заплывший жиром Петух, беспечно проедающий свое имение. Здесь и «западник», полковник Кошкарев, который считает, что если одеть русских мужиков в немецкие штаны, то в России настанет золотой век. Но главное место занял в поэме Костанжогло, совмещавший в своем лице просвещенного помещика и фабриканта. Костанжогло поучает Чичикова уму-разуму, отстаивая сочетание патриархальных начал с новыми экономическими способами ведения хозяйства. Фигура Костанжогло, однако, получилась слишком безжизненной и бледной. Но остальные помещики по силе изображения не уступали героям первого тома.

Затем следовала поездка Чичикова вместе с Тентетниковым на обед к генералу Бетрищеву, описание этого обеда, ознаменованного полным примирением. Рассказ Тентетникова об истории Отечественной войны, которую он якобы писал по словам Чичикова. В результате Тентетникову удается добиться согласия генерала на женитьбу на Улиньке, и Чичиков посылается к родственникам Бетрищева, чтобы известить их о помолвке.

Большое впечатление произвело на слушателей описание сада, в котором счастливый Тентетников переживает свою радость. Гоголь передавал голос каждого персонажа, его манеру разговаривать, даже, казалось, походку и движения своих героев.

Окончив чтение, он откинул опустившиеся на лоб волосы, спрятал рукопись в портфель и обратился с вопросом:

— Ну, что вы скажете? Нравится ли вам?

— Удивительно, бесподобно! — восторженно воскликнул Арнольди. — В этих главах вы гораздо ближе к действительности, чем в первом томе!

— Нет ли тут вещи, которая бы вам не совсем понравилась? — спросил довольный эффектом чтения Гоголь.

— По правде говоря, — добавил Арнольди, — мне показалось, что Улинька вышла лицом немного слишком идеальным, незаконченным.

— Может быть, и так, — миролюбиво согласился Гоголь. — В последующих главах она выйдет у меня рельефнее! Я вообще не совсем доволен: ещё много надо будет дополнить, чтобы характеры вышли покрупнее.

Александра Осиповна ласково улыбнулась и внимательно посмотрела на Гоголя.

— Как жаль, что вы так мало пишете о Тентетникове, — сказала она. — Улиньку немного сведите с идеала и дайте работу жене Костанжогло. А впрочем, все хорошо! Пожалуйста, скорее кончайте, а то ожидание очень томительно!

Вскоре после этого чтения Гоголь заторопился в Москву. Ему, как всегда, не сиделось на одном месте. В это время проездом через Калугу возвращался в Москву князь Оболенский. Гоголь живо уложил чемоданчик, заключавший все его достояние, взял портфель и уселся с Оболенским в дормез, предварительно поместив портфель в самое безопасное место. Скверная дорога мешала сну, и Оболенский пытался выведать у Гоголя содержание его рукописи, хранившейся в портфеле. Гоголь, по своему обыкновению, отклонял разговор, объясняя, что ему предстоит еще много труда, но черновая работа готова и к концу года он надеется кончить, если силы ему не изменят.

К утру путешественники остановились на станции чай пить. Выходя из кареты, Гоголь захватил с собой и портфель. Это он делал каждый раз на всех остановках. Веселое расположение духа не оставляло его. На станции Оболенский нашел штрафную книгу и прочел вслух жалобу какого-то проезжего.

— А как вы думаете, кто этот господин? Каких свойств и характера?

— Право, не знаю, — удивился Оболенский.

— А вот я вам расскажу, — заявил Гоголь и самым смешным образом стал описывать наружность этого господина, его служебную карьеру, представляя в лицах комические эпизоды из его жизни. Это был прежний, веселый и остроумный Гоголь, который так любил забавные мистификации и шутки.

В дороге Гоголь часто вынимал записную книжку и заносил туда все, что его поражало: пришедшие в голову мысли, услышанные в дороге замечания, отдельные словечки.

— Писатель должен всегда иметь при себе карандаш и бумагу, — говорил он, — ему обязательно нужно заносить на бумагу поражающие его сцены. Из этих набросков для живописца создаются картины, а для писателя — сцены в его творениях. Все должно быть взято из жизни, а не придумано досужей фантазией.

В Москве зажигались фонари. В доме Толстого уже было тихо, слегка пахло ладаном. В углу комнаты слабо мерцала лампадка.

НА ПЕРЕПУТЬЕ

Наступила осень. Было еще тепло, но на деревьях с каждым днем становилось все больше желтеющих листьев. В доме на Никитском бульваре жизнь шла тем же замедленным темпом. По субботам служились молебны, приходили священники, торжественно пел хор, граф Александр Петрович истово крестился, и его стройная, затянутая в черный сюртук фигура придавала всей церемонии какой-то особенно официальный характер. Гоголь стоял у стены и сосредоточенно глядел на ризу священника. Он мучительно думал: «Никогда не чувствовал так я бессилия своего и немощи. Так много есть о чем сказать, а примешься за перо — не поднимается. Жду, как манны, орошенья свыше, все бы силы мои от него двигнулись. Хотелось бы живо, в живых примерах, показать людям, играющим жизнию, как игрушкой, что жизнь не игрушка».