Страница 29 из 36
Григорий Темкин. Двадцать шестой сезон
Радиация начинала ослабевать. Выдвинулась из каре, покатилась вниз одна из лун — и дрогнул, расплылся, теряя фокус, радиационный луч. Другая луна отвернула свой лик от слабеющего Желтого солнца, подставила щеки пока невидимому Красному, и Мегера окрасилась в жизнеутверждающие розовые, оранжевые, алые тона. Окрасились холмы, равнины, впадины и словно вымыли из атмосферы избыточную желтую радиацию. Казалось, вся планета очнулась, зарделась, спешно начав готовиться к чему-то значительному, праздничному. Конусным броненосцам, однако, на этом празднике места не отводилось. В отраженном свете Красного солнца они прекращали движение и застывали остроконечными каменными бугорками.
В год Тринадцатой гиперкосмической Альберто Тоцци исполнилось двадцать три. Это был хрупкого сложения высокий черноволосый юноша с тонкими правильными чертами лица. С детства он ходил в вундеркиндах. Четырнадцати лет поступил в Палермскую высшую техническую школу, шестнадцати стал публиковать научные сообщения, а к двадцатилетию уже имел ученую степень. В Альберто не чаяли души бесчисленные итальянские родственники, а коллеги ценили и уважали Тоцци как талантливого, многообещающего космогеолога.
При всех своих достоинствах Тоцци не относился к категории так называемых баловней судьбы. Напротив, Альберто отличался редким трудолюбием, преданностью науке; к родным и друзьям относился с почтением. Единственным недостатком Тоцци или даже не недостатком, а слабостью, как осторожно выразился Набиль Сзади, была его эксцентричность. :
Экипаж космической экспедиции принимал темпераментного итальянца по-разному. Командир и его жена, быть может, потому что детей у них не было, с первого дня как бы взяли Альберто под свое покровительство. Масграйв сразу почувствовал к Тоцци неприязнь и до окончания экспедиции держался с ним подчеркнуто сухо, официально, разговаривал только по необходимости. Анита держалась с Тоцци по-приятельски легко, но при каждом удобном случае подтрунивала над ним. Сам же Набиль Саади, судя по всему, с молодым геологом был корректен, подчеркнуто вежлив, но вежлив дружелюбно, без отчуждения. Кроме того, чувствовалось, что Саади еще тогда, в Тринадцатой гиперкосмической, задолго до трагической смерти геолога, уже испытывал к Тоцци некое сочувствие, даже жалость.
За что же можно жалеть такого счастливчика? Когда я напрямую спросил об этом Саади, на секунду он замялся, потом не очень охотно объяснил. Оказывается, Альберто влюбился в Аниту. И не просто влюбился — полюбил. И безответно. Когда Анита погибла, в Альберто словно что-то сломалось. Из жизнерадостного, улыбчивого, общительного юноши он превратился в замкнутого, отрешенного от жизни мужчину. Позже, на Земле, Набиль пытался найти Тоцци, но тот избегал встреч. Говорили, что после полета на Мегеру Альберто так и не пришел в себя: перестал видеться с друзьями и пользовался любой возможностью, чтобы улететь в космическую экспедицию, все равно куда и все равно с кем. Полет на Саратан стал драматическим финалом этой действительно печальной судьбы. Случилось вот что. Во время обвала в горах напарник Тоцци был тяжело ранен. Вездеход засыпало камнями. Емкости батарей, питающих противорадиационную защиту костюмов космогеологов, хватало на четверо суток. Быстрой помощи ждать не приходилось — вышла из строя система аварийного оповещения. Альберто снял свои батареи и подсоединил к блоку питания товарища. Когда их нашли спасатели, геологи лежали без сознания. Раненого удалось возвратить к жизни. Тоцци спасать было поздно.
Наутро меня разбудил Саади и предложил прогуляться в водный павильон. Там ярко и горячо светило искусственное солнце. Несколько человек сонно лежали на поролоне, загорали. Благословляя безвестного гения, предложившего запас воды на космических кораблях не прятать в баки, а использовать для удовольствия команды, я начал раздеваться.
— А вы, профессор? Не желаете освежиться? — позвал я, заметив, что Саади усаживается за столик.
— Купайтесь, я не хочу,— отказался Саади. На нем, как и вчера, была та же хламида, но четки в руках были уже не коралловые, а из неизвестных мне бурых косточек.
Я накупался до одури, сделался красным от загара, выпил термос чая, проиграл Абу-Фейсалу четыре партии и одну свел вничью, но обещанных откровений не услышал. Подсознание профессора цепко держало свои тайны, и, похоже, не без помощи сознания.
Профессор в деталях описывал, какие перед ним стояли научные задачи. Я слушал из вежливости. Саади популярно изложил теорию интерференции биополей, задержался на принципах, отличавших его гипотезу от гипотезы Феликса Бурцена. С трудом дослушав седьмой тезис, я объявил профессору, что его научные высказывания не вызывают у меня лично ни малейших сомнений. Но дело в другом. Не устроит ли он мне, учитывая его дипломатические таланты и добрые старые отношения, встречу с Масграйвом? Не думаю, что просьба моя, даже подслащенная лестью, доставила Саади удовольствие, но помочь мне он все-таки обещал.
И постарался. Вечером «секретарь» сообщил, что капитан Масграйв примет меня.
Терри Масграйв встретил меня довольно прохладно.
— Два дня назад во время сеанса гиперсвязи вы говорили, капитан, что вам нечего скрывать в этой истории. Могу ли я и сегодня рассчитывать на вашу откровенность?
— Спрашивайте.
— Давайте поговорим по очереди об участниках Тринадцатой гиперкосмической.
— Кто именно вас интересует? Бурцен?
— Он был вашим другом?
— Не был.
— Он был способным ученым?
— Не знаю. У нас разные области. Думаю, ученый он был неплохой.
— А как начальник экспедиции?
— Ниже среднего.
— Почему?
— Скверный организатор.
— А в его характеристике перед Мегерой писали, что он «участвовал в шести межпланетных экспедициях, проявил себя... способным организатором». Что же, в седьмой он стал плох?
— В хорошо организованных экспедициях не гибнут люди,— отпарировал Масграйв.
— Хорошо, оставим командира Бурцена. Поговорим о Тоцци. Это был полезный для экспедиции участник?
— Он слыл способным космогеологом.
— А как человек?
— Пустой, эгоистичный вундеркинд,— вскинулся Масграйв.
— И в чем же выражался его эгоизм?
— В том, что личные интересы Тоцци ставил выше общественных. Классический случай.
— Что это за «личные интересы»?
— Личные... Ну, значит, сердечные...
— То есть?
— Он был влюблен. В Аниту. И не спрашивайте, что уже знаете. Аните он писал дурацкие стишки. Меня игнорировал.
— И это все? А как относилась к Тоцци Анита? — не унимался я.
— Он был ей неинтересен. Альберто в ту пору не мог соперничать с Бурценом.
— При чем тут Бурцен?
— Вы не очень догадливы.
— Неужели...
— Да.
— Вам известно, что Тоцци погиб?
— Знаю. Но что вас интересует, каким Альберто был тогда, во время экспедиции, или каким стал после?
— То есть вы считаете, что Тоцци причастен к гибели Бурцена и Декамповерде?
— Он внес свою лепту в разлад, хотел он этого или нет.
— И только?.. Вы хотите сказать, что в смерти Феликса и Аниты косвенно повинны остальные члены экипажа?
— Ничего я не хочу сказать, молодой человек,— взорвался Масграйв.— Но будь люди настроены чуть по-другому, не было бы той нервозности, может, они бы и уцелели, нашли правильный ход...
— Вот как. Надо думать, Анита тоже способствовала разладу коллектива?
— В весьма значительной мере.
— Потому что позволила Альберто в себя влюбиться? — осмелился уточнить я.
— Не только. При каждом удобном случае Анита подшучивала над Тоцци.
— Бурцен знал об этом?
— Об этом знали все.