Страница 131 из 175
420. ЛЮБОВЬ
В. Г. ТЕПЛЯКОВ
Виктор Григорьевич Тепляков был одной из примечательнейших фигур в русской поэзии 1820–1830-х годов, как по таланту и уровню поэтического мастерства, так и по своей биографии и положению в литературе. Он родился 15 августа 1804 года в семье тверского помещика; воспитывался дома, затем в Благородном пансионе при Московском университете. Уже в пансионе он пишет стихи (биограф его, Ф. А. Бычков, видел в его бумагах стихотворение, датированное 1819 годом). 10 сентября 1820 года он поступает юнкером в Павло-градский гусарский полк, в 1824 году произведен в поручики. Некоторое влияние на него оказал его сослуживец по полку, известный П. П. Каверин, приобщивший его к масонству и, несомненно, способствовавший росту его политического вольномыслия. Каверина и Теплякова связывали и литературные интересы, в их переписке постоянно упоминаются имена поэтов, в том числе Байрона и Пушкина. Каверин, приятель Пушкина и собиратель его стихов, вероятно, знакомил Теплякова и с ходившими в списках антикрепостническими и антиправительственными стихами. В полку у Теплякова вырабатывается своеобразный политический абсентеизм, форма оппозиционности, которая сохранится у него в дальнейшем. Служба его тяготит, к тому же развивающаяся болезнь (ревматизм, болезнь горла) делает ее для Теплякова физически трудной и обременительной. Его влечет литературная деятельность, он пытается завязать связи с петербургскими литературными кругами. 11 февраля 1824 года в Вольном обществе любителей российской словесности читаются его стихи «Незабудка» и «Зораида к шиповнику»; оба стихотворения были отвергнуты. Некоторые связи устанавливаются у него лишь с графом Д. И. Хвостовым и А. Е. Измайловым. Известные нам ранние стихи Теплякова уже обнаруживают несомненный талант и владение поэтической техникой; холодный прием их, как можно думать, объясняется некоторой необычностью их портики, предвосхищающей стиль поэзии 1830-х годов, который воспринимался «элегиками» как неточный и разрушающий традицию. Тепляков отдает дань гражданской поэзии: сохранилась одна часть его поэмы «Бонифаций» (1823), выдержанная в духе аллюзионной гражданской поэзии и посвященная восстанию марсельцев против тирании Карла Анжуйского под руководством трубадура Бонифация (XIII век). Вместе с тем поэма отразила и черты «кризиса 1823 года»: герой ее уже тронут скептицизмом, его лирическая биография отмечена чертами байронического драматизма. Характерен и выбор сюжета (исторический Бонифаций был выдан марсельцами Карлу и казнен). Так уже в раннем творчестве Теплякова обозначается тип гонимого и предаваемого героя, который затем заново возникнет в его лирике, приобретя автобиографические черты.
Четвертого марта 1825 года Теплякову удается наконец выйти в отставку. Восстание 14 декабря застает его в Петербурге; он уклоняется от присяги Николаю I и — во избежание вопросов об этом на исповеди — посылает исповедоваться вместо себя своего брата, юнкера лейб-гвардии Конного полка Аггея Теплякова[241]. Обман был раскрыт, и священник донес властям о неблагонадежности Теплякова. Во время обыска у него были найдены предметы масонского культа. 20 апреля 1826 года оба брата были арестованы и заключены в Петропавловскую крепость. Сырой каземат окончательно разрушил здоровье Теплякова; он попал в госпиталь, а 24 июня 1826 года, освобожденный из заключения, отправлен в Александро-Невскую лавру на церковное покаяние. Лишь в конце 1826 года, после прошения на высочайшее имя, он был переведен на жительство в Херсон под надзор полиции; здесь он подвергся нападению грабителей и едва не был убит. По вновь поданному прошению на высочайшее имя он был назначен на службу в таганрогскую таможню[242]. К 1826 году, по-видимому, относятся два автобиографических стихотворения Теплякова — «Затворник» и «Изгнанник».
В 1828 году Тепляков определен в штат новороссийского и бессарабского генерал-губернатора М. С. Воронцова; тогда же ему удается добиться разрешения поехать для лечения на Кавказские минеральные воды, где он сближается с кругом Г. А. Римского-Корсакова. По возвращении он получает поручение вести археологические розыски на юге России. В марте 1829 года его командируют с археологическими целями в Варну и соседние области, отвоеванные у турок, где еще шли военные действия. Следуя за воинскими частями, неоднократно подвергаясь опасности быть убитым в стычке или заразиться свирепствовавшей чумой, Тепляков собирает древности для Одесского музея и делает несколько важных археологических открытий. Свое пребывание за грающей он описал в ряде писем, которые в переработанном виде составили книгу путевых очерков «Письма из Болгарии» (1833)[243], в них Тепляков впервые выступил как незаурядный мастер лирической прозы, в некоторых отношениях предвосхищающий прозу Лермонтова. Одновременно с письмами создается и серия его «Фракийских элегий» (1829), в совокупности своей составляющих своеобразный цикл, объединенный фигурой лирического героя — гонимого судьбой странника. Вернувшись в Россию, Тепляков получает разрешение поселиться в Одессе и входит в кружок одесских ученых, литераторов и любителей искусства (И. П. Бларамберг, Казначеевы, А. И. Левшин, А. Г. Тройницкий, М. П. Розберг и др.). Он участвует в одесских литературных начинаниях — «Одесском вестнике», «Литературных листках», «Одесском альманахе», посещает литературные вечера[244]. В 1830 году через своего брата и литературного конфидента Ал. Г. Теплякова он вступает в контакт с «Северными цветами» и «Литературной газетой», где печатает несколько писем и стихотворений, вызвавших интерес и одобрение в пушкинском кругу.
Стихи Теплякова конца 1820-х — начала 1830-х годов во многом отправляются от лирики Пушкина, но уже тяготеют и к поэтической системе послепушкинской эпохи, с ее специфическими формами поэтической условности и резким усилением субъективного начала. Лирический субъект «Странников» (1829), «Фракийских элегий» (1829), «Одиночества» (1832) — изгой, отвергнутый родиной, лишенный друзей и домашнего очага; его странничество — тяжелый и неизбежный крест: скептик и мизантроп, он осознает свой удел как наименьшее зло из возможных Однако разрыв с естественными страстями и привязанностями, которые он надеется заменить искусственной жизнью чистого интеллекта, оказывается в значительной мере иллюзорным и становится источником внутренней трагедии — одиночества и ностальгии. Выхода из этого круга нет: пройдя бурю, войну, чуму, тепляковский странник вновь видит перед собой перспективу бесконечного скитальчества. Все эти поэтические мотивы в большой мере были отражением умонастроений самого Теплякова. В концепции «Фракийских элегий» и других стихов этого периода они как бы получали историко-философское обоснование: Тепляков неоднократно возвращается к теме исторически бессмысленного круговорота общества, где каждую цивилизацию ждет неизбежная гибель; к теме мировых катаклизмов, уничтожающих культуры («Кавказ», 1828; «Гебеджинские развалины», 1829; отчасти «Чудный дом», 1831).
241
Центральный государственный военно-исторический архив (Москва), ф. 1, оп. 1, дело 6285, л. 16 об.; ср.: «Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым», т. 2, СПб., 1896, с. 300.
242
«Русская старина», 1896, № 1, с. 181; № 2, с. 431. Прошения Теплякова — любопытнейший исторический и психологический документ; верноподданническая экзальтация их имеет едва уловимый пародийный оттенок и сочетается с резкой саркастической критикой полицейско-бюрократических порядков николаевской России.
243
См.: А. Бруханский, «Письма из Болгарии» В. Г. Теплякова. — «Из истории русско-славянских литературных связей XIX в.», М,—Л., 1963, с. 312.
244
«Русская старина», 1887, № 2, с. 282; 1896, № 4, с. 191; «Русский архив», 1895, кн. 3, с. 99.