Страница 127 из 175
398. ДОМОВОЙ
Старинная быль
Взывает нас голос царя на войну Отстаивать грудию землю родную! Надену доспехи, покину жену — Кому ж поручу я жену молодую? Еще ты верна, Подруга-надежа! Но слишком пригожа И слишком страстна, — Кто ж будет хранителем брачного ложа? Старуха ли няня? надежда плоха — Глупец, кто вверяется этой надежде. Когда уже минуло время греха, Ум женщины туп, и не то, что был прежде! А юность остра, Затейна, лукава, Увертлива, — право, Безбожно хитра — Обман да измена для ней лишь забава! Кому ж поручу я за нею надзор? Дворецкому разве: он верен и честен, Догадлив и бдителен, строг и хитер, И нрав неподкупный его мне известен! Ее сторожить Он ревность приложит; А ночью не может При барыне быть — А ночь-то меня всего пуще тревожит! И так-то, признаться, никто из людей Жены молодой сторожить не сумеет, Как юная кровь разыграется в ней, Как ум расторопный лукавство затеет. А кроме людей Есть добрые духи, Умнее старухи, Дворецких хитрей — На них-то, кажись, не бывает прорухи! Я верю: в жилище моем домовой, С домашним житьем и порядком он дружен; Он, верно, хитрее жены молодой, — Вот сторож, какой для жены-то мне нужен! Итак, домовой, Незлобный, негневный, Мой друг задушевный, Кормилец ты мой! Будь барынин дядька, всенощный, вседневный! Любовников грозно от ней отгоняй; Держи непокорную в крепкой неволе И голосом совести ей попеняй; А буде послушна, держи ее в холе. Являйся ко мне Порой с утешеньем, С твоим донесеньем, В полуночном сне — Доволен ли буду ее повеленьем. «Прости же, голубушка!» Плачет жена, И мужа объемлет, и стонет, и вопит: В ней искренность горького горя видна. Растроганный ратник отъезд свой торопит, Узнав по всему, Что мил он ей точно, Что быть и заочно Любимым ему, Что счастье семейное, кажется, прочно! Но в дальнем походе, на ратном коне, На ложе ночлега и в битве кровавой — Повсюду при мысли о милой жене Его подозрением смущает лукавый. Победа сама Ему не потеха: Ему ли до смеха? Он сходит с ума! Да, ревность веселью большая помеха! Нет из дому вести, нейдет домовой: В народе шататься старик, знать, не любит; Не ведает он, домосед холостой, Как ревность супружняя мучит и губит! В яву́ и во сне, Печально, сурово, Он ждет домового В чужой стороне… «Явись же, старинушка! молви хоть слово!» И друга дождался!.. Полночной порой Является сонному некто мохнатый — Медведь не медведь, а и черт не простой, Но леший косматый, старик волосатый… На цыпочках он, Запачканный, гадкий, Ступает украдкой; Отвесил поклон С еврейской ужимкой, с злодейской ухваткой. «Что скажешь, мой милый! давно тебя жду; А женки моей каково поведенье?» — «Ну, барин, — в ответ он, — себе на беду Я горькое принял твое порученье! Дай дух перевести! При ней я бессменно И нощно и денно Стерег твою честь — Совсем изнемог, одурел совершенно! Не смел я досель отлучаться от ней: Какую дурную ей враг дал повадку — Скорее я сладил бы с сотней чертей! Ну вот, расскажу тебе всё по порядку — Ты ж сердцем скрепись! По муже сначала Она горевала, И слезки лились; А там уже хитрость ей в душу запала! Еще не на деле, но смутным умом Голубка твоя принялась куролесить И мысленно ведаться с тайным грехом; А тут пожелала на деле чудесить: Понравился ей Какой-то господчик; Смазливый молодчик Стал ластиться к ней — И больно слюбился ей милый дружочек! В местах, недоступных для нас, домовых, Где люди гнушаются грешным желаньем, Там встречи назначены были у них; И я наконец беспримерным стараньем Проведать успел, Что в час полуночный, Порою урочной Придет к ней пострел — И будет осмеян мой барин заочный! С сердцов я ее пожурил, побранил, И тайную задал я ей потасовку; Но выбился я безуспешно из сил! Что было мне делать? оставить плутовку На брачном одре, А друга мило́го, Как вора ночного, Поймать на дворе — Как раз проучить шалуна молодого! И вот! он тихохонько крадется — хвать! Попался — и лопнула злая затея! Не стыдно ль чужую жену соблазнять? И тут положил я зарок на злодея — И дух в нем сперся, И кровь охладела, И плоть помертвела, Язык отнялся — Теперь не затеет он глупого дела!» «Куда же девался ты с ним? — был вопрос.— Ну тотчас бы камень на шею, да в воду!» — «Ты выслушай, барин! не кончен донос; Ну как не жалеть молодого народу! Сыскался другой, Сыскался и третий — Боярские дети — И оба чредой, Что красные звери, попались мне в сети! И тот же на них положил я зарок: В амбаре стоят они рядом все трое; Безмолвно клянут свой проступок и рок, В ужасной недвижности, в мертвом покое! И так простоят В тяжелой неволе, Покуда ты в поле; Приедешь назад — Тогда-то натешишься ими по воле! И так наконец унялася жена И мыслит: меня вот уж третий дурачит! И в люди с тех пор не выходит она, — Всё дома сидит, всё тоскует да плачет. И вот, до того Ей скучно на свете, Что нет на примете У ней никого,— На время оставила глупости эти». «Спасибо, дружок! торопись же домой, За нею смотри неусыпно и строго. Тебя награжу я, честно́й домовой! Лети же стрелою, лети, ради бога!.. Набили же мне Оскомину эти Боярские дети!» — И ратник во сне Сердитой рукою искал своей плети. Труба затрубила… и витязь, со сна, Подумал, что друг домовой его кличет. Что снова затеяла что-то жена… Ошибся! но горькое горе он мычет. Врагам-то беда: Их же́стоко рубит, Колотит и губит, — А сердце всегда Ужасно болит и неверную любит. Домой возвращается рать наконец, И каждого манит родная хорома, Лишь витязь наш сердится — горе-свинец Лежит на душе… Очутился он дома — И женка бежит Встречать дорогого; На шее мило́го, Целуя, висит,— А тот вспоминает рассказ домового. И следственно, пасмурен ратника вид. «Жена, перестань: что за глупые ласки!» Жена с удивленьем на мужа глядит; Слезами наполнились светлые глазки: «Помилуй, мой друг! Скажи, что с тобою? Простился со мною Как добрый супруг — И вот, воротился с постылой душою!» И был ей загадочен мужа ответ: И няню бранит он, дворецкого тоже, Всю челядь домашнюю, город, весь свет,— А челядь вполголоса: «Господи боже!» В амбар он идет С женой невеселой, Со дворнею целой — И, верно, найдет Своих супостатов — народ помертвелый! Уж отперт замок, растворяется дверь — И первый хозяин вошел, оглянулся, Глазами поводит, что яростный зверь, И, что-то увидев, глядит — и надулся… Три кади стоят: Одна с чечевицей И две со пшеницей; Все рядом торчат — Не пахнут они никакой небылицей. Он щупает кади, да режет ножом — И щепки валятся, но крови не видно. Уверился барин в обмане своем, И стало ему перед дворнею стыдно. Дивится она; Не весь, чего ради Изрезал он кади; Не весь и жена, Зачем их осматривать спереди, сзади? «Ну, скучно ли было тебе без меня?» — Спросил он, оставшись глаз на глаз с женою. Ответ: «Я не знала веселого дня, И даже я ночью не знала покою: Ведь злой домовой У нас поселился; Всенощно возился Бесстыдник со мной… Не ведаю: въяве ль, во сне ль он мне снился? Лежу и гляжу: старичишка стоит — Мохнатый, ужасный, как враг-всегубитель, И речи негодные мне говорит; Как варом, меня обдает соблазнитель Дыханьем своим… За дерзость такую В глаза ему плю́ю, Ругаюся с ним И драться хочу, но бессилие чую. Хочу от него оградиться крестом — Нет мочи, так сильно он держит мне руки; Смеется: „Голубушка, дело не в том! Меня полюби — перестанут докуки!“ И так-то злой дух И мучит и давит, Пока не избавит Спаситель-петух И сгинуть ночного врага не заставит». Хозяин винится во всем пред женой И чистосердечно прощения просит, И во́пит во гневе: «Подлец домовой!» — И верность жены молодой превозносит: «Ах, женка, мой свет! Для друга мило́го Не помни былого!» А женка: «Нет, нет!» И тотчас он выкурил вон домового! <1833>