Под крыльцом

Но на стенках горшка, в котором томилась Праматерь, вы не нашли бы изображения колибри. На этом горшке колибри не было.

Если бы не Рейнджер, Сабина наверняка ушла бы куда глаза глядят. Она дождалась бы, пока на покосившийся дом опустится темнота, и, выскользнув из-под крыльца, неслышной тенью промелькнула бы во дворе и исчезла в лесу. Там, в густой чаще, горели жёлтые глаза других лесных жителей. Она конечно же не знала, чьи это были глаза. Быть может, это были и не глаза вовсе. Быть может, это были светлячки: их свечение можно часто увидеть по ночам между деревьев. Кошка, менее рассудительная, чем Сабина, могла бы подумать, что это бродят в лесу души умерших с тускло мерцающими лампадками. Говорят, в этих влажных хвойных лесах полным-полно привидений. Но Сабину не интересовали старые легенды о привидениях, ей не было до них никакого дела.

Она смотрела на мерцающие жёлтые огоньки без страха. Она твёрдо знала, что это не светляки и не привидения, а просто глаза лесных жителей, ночных животных — диких кроликов, енотов, лисиц, что выходят на промысел к вечеру и отваживаются подойти совсем близко к грязному двору покосившегося дома. Сабина мечтала уйти вместе с ними, уйти в лес, прочь от этого жуткого места.

Но она не могла бросить Рейнджера. Она знала: однажды она придумает, как снять цепь с шеи старого гончего, и тогда они вместе покинут этот Богом забытый дом и его ужасного постояльца. Они уйдут навсегда, ни разу не оглянувшись.

Барракуда тоже знал кое-что о привидениях. С тех пор как он увидел Царя-аллигатора, он перестал доверять собственным глазам. Был ли это и впрямь тридцатиметровый аллигатор, или ему просто померещилось? Может ли существовать на свете такая огромная тварь? Барракуду грызли сомнения.

Каждую ночь он плавал по илистой протоке вдоль Большой песчаной поймы на старой пироге то вверх, то вниз по течению. Его керосиновая лампа отбрасывала тусклый желтоватый круг света на грязную воду.

В этой буро-коричневой жиже цвета виски видно было на полметра вглубь, не больше. Густая илистая взвесь надёжно скрывала обитателей протоки от любопытных взглядов.

Тёплый свет лампы привлекал москитов и всякую мошкару. Нередко в световой круг врывалась летучая мышь, хватая зазевавшихся насекомых, но ни насекомые, ни летучие мыши не мешали Барракуде. Отмахиваясь от них, он пристально вглядывался в буро-коричневую жижу. Неужто где-то там и впрямь скрывается гигантская тварь?

Прошло много лет с тех пор, как неопытный мальчик сумел застрелить в лесу дикого оленя. За эти годы Барракуда очень изменился. Он стал отличным стрелком. Он мог поймать и освежевать любое животное — даже скользкую змею. Только однажды он промахнулся, и загнанная рысь ушла от него, но не по его вине. Это всё из-за пса. Глупый пёс. Но теперь Барракуду интересовал только аллигатор — он был достойным противником. С ним можно было потягаться, кто сильнее. Или кто хитрее? К тому же крокодилья кожа ценится очень дорого. Это дело стоит хлопот. Другие животные стали ему неинтересны. Их легко выследить и застрелить. То ли дело аллигатор! Беспощадный и хладнокровный. Достойный противник.

Да, за аллигаторов платили дороже всего. Их кожа шла на изготовление дамских сумочек для модниц, посещавших театры Нью-Йорка и Лондона, на дорогие туфли для мужчин, которые носили шёлковые носки и ни разу в жизни не ходили ни по лесам, ни по болотам. А ещё она шла на портфели для клерков, которые сидели за отполированными до блеска столами и смотрели из окон на городские улицы со спешащими такси. Кожа аллигаторов ценилась на вес золота.

Но золото мало интересовало Барракуду. Кое-что было для него важнее золота. Например, лица завсегдатаев старой таверны, которые даже не смотрели на него, когда он входил. Эти лица и эти охотничьи рассказы, которыми они наперебой старались перещеголять друг друга.

Барракуда презрительно усмехнулся. Интересно, какие у них станут лица, когда они увидят кожу, содранную с тридцатиметрового аллигатора? Он знал, что лица у них вытянутся от изумления, исказятся от зависти, злобы и жадности. «Вот вам всем!» — думал он. Это дорогого стоило — швырнуть на стол кожу гигантского аллигатора и увидеть их лица. Дороже золота.

Он приложился к фляжке и сделал большой глоток. Огненная жидкость обожгла ему глотку и теплом разлилась в животе. Он был уверен: аллигатор здесь. Он чуял его. Аллигатор сидел в засаде. Древняя тварь скрывалась в этой бурой жиже, в тёмной глубине, куда не достигал желтоватый свет лампы.

— Я достану тебя, старина, — прошептал человек. — Так и знай!

А внизу, на глубине, тридцатиметровый Царь-аллигатор усмехнулся, услышав это. И тут же на поверхность воды всплыли миллионы крошечных пузырьков. Старая пирога качнулась, а Барракуда, схватившись за край лодки, нагнулся и стал всматриваться в тёмную воду.

Если бы он в этот момент смотрел не вниз, а вперёд, на керосиновую лампу, что стояла на носу пироги, то, быть может, заметил бы, что прямо над ней, в желтоватом круге света парит крошечная колибри. Быть может, он разглядел бы её. И быть может, это удивило бы его сильнее, чем покачивание лодки. И в самом деле, с каких это пор колибри стали летать по ночам, в темноте?

Но ему было не до колибри. Там, глубоко в воде, прямо под старой пирогой пряталась огромная тварь. Теперь он был в этом уверен. Он схватился за фляжку и сделал ещё один глоток.

Пак.

Грязный.

Голодный.

Несчастный.

Одинокий.

Ик!

Что может быть хуже? У него вдруг страшно засвербело ухо, и он почесал его задней лапкой. Похоже, ему не удастся справиться с грязью, одиночеством и икотой. Но он может попытаться справиться с голодом.

Пак подошёл к выходу из норы и выглянул наружу. Ночь была такой длинной! И такой одинокой. Но она подходила к концу. Над лесом вставало солнце. Солнышко! На мгновение он вспомнил золотое тепло и как он окунулся в это тёплое, тёплое золото. А потом попал в ужасную ловушку.

Пак взглянул на яркие лучи, пробивавшиеся сквозь кроны деревьев. Неужели эта красота и в самом деле так опасна?

«Не выходите из-под крыльца. Под крыльцом вы в безопасности».

Котёнок поспешил обратно в нору. Его охватил страх. Солнце казалось таким приветливым, в точности как вчера утром. Оно было таким блестящим и тёплым, ласковым, нежным. И предательским, оно завлекло его в ловушку, оно выманило его из-под крыльца.

Внезапно его охватило какое-то новое чувство. Гнев!

Неожиданно откуда-то из самых глубин его существа раздался звук… Ш-ш-ш-ш-ш-ш!!! И ещё раз — ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш! Это шипение его приободрило.

Он понял, что ему делать.

Он как следует напугает солнце! Пак вдохнул побольше воздуха и издал ужасно свирепое «Ш-Ш-Ш-Ш-Ш-Ш-Ш!!!».

Шёрстка у него на спине стала дыбом. Проделав это, он выглянул наружу. Солнце и не думало убегать. Оно всё так же безмятежно посылало свои лучи, согревая густые деревья, окружавшие нору Пака. Ну разумеется. Неужели крошечному котёнку под силу напугать солнце? Пак хотел ещё раз почесать ухо, поднял лапу, но поскользнулся и шлёпнулся на землю. Если бы тут была Сабина, она бы подняла его на смех. Сабина. Где-то сейчас его сестричка? И где Рейнджер?

Пак глубоко вздохнул.

А потом ещё раз.

И ещё раз.

Однако! Похоже, ужасно свирепое шипение прогнало икоту. На одно коротенькое мгновение Пак почувствовал гордость. Ему удалось справиться по крайней мере с одним врагом. Он выпрямился и вздохнул ещё раз, чтобы проверить окончательно. Никакой икоты! Но радость его была недолгой — живот болел от голода. А ещё он наглотался засохшего ила, и от этого ему ужасно хотелось пить.

Он лёг на пол и долго лежал. Солнце светило всё ярче, а живот урчал всё громче. От голода у него начала кружиться голова. Он знал, что рано или поздно ему придётся покинуть нору и отправиться на поиски пищи. Дожидаться темноты слишком долго. Он собрал всё своё мужество и шагнул наружу. Солнечный свет омыл его от ушей до кончиков хвоста. Тёплые лучи гладили его слипшуюся от грязи шкурку. Может, это солнце — тёплое, золотое солнце — не такое уж плохое? На секунду он испытал сожаление: наверное, он был неправ, когда шипел на него, — но всего лишь на секунду. Он снова глубоко вдохнул и опять обрадовался тому, что икота прошла.