Когда падают листья...

Осень серчала.

Осень менялась.

Осень выкраивала свою новую суть заново на белоснежной канве мироздания. Изменения уже витали в воздухе, как летний розовый запах, были едва уловимы, как два серых стежка на белой простыни.

ГЛАВА 2

ТЕНЬ ВОСПОМИНАНИЙ

О, это небо, что шеи вокруг,

этот блуд,

Что пройдет по рукам — это

солнце привяжут к ногам…

И обратный, плацкартный,

тебя не заметивший милый

с запахом моря.

Веня Дыркин

Говорят, что если с утра встретить рыжего кота, то счастливчику госпожа Удача будет улыбаться целый оборот: хоть весь день на рожон лезь — везде сухим из воды выйдешь. А еще говорят, что красный рассвет предвещают войну. Красный цвет — цвет крови: кровь дает нам жизнь… и она же жизнь у нас забирает. Говорят… много люди говорят, да только половину из их примет можно смело называть ложью. Ложью во благо?.. Иногда за рутиной беспрестанно тянущейся вереницы дней начинают люди забывать об истинных приметах. Они сначала отдаляются, отходят, обиженные, а после и вовсе улетают в никуда, никому не нужные, никем не используемые.

Дарен верил в истинные приметы: еще два оборота назад птицы радостно подражали заморской свирели, а сегодня уже косяками направились на юг. Скоро придет зима. Холодная, хрустальная, льдистая… Снежная Хозяйка бережно укроет деревья пушистым одеялом, закружит в танце сверкающие снежинки, морозным дыханием покроет окна кружевными узорами… и жестоко покарает тех, кто не вовремя окажется там, где она никого не ждет.

Путник поднял голову к сизому небу: солнце больше не выглядывало, резко похолодало. Трава низко пригибалась к земле, ища у той тепла, которое она уже не могла дать. Осень смывала серебристой водой краски угасающей жизни… И все-таки, как ни крути, а холод был лучше, чем жара. Даже и не верилось, что два дня назад стояло такое пекло, что впору было начинать плавиться камням.

С сапожником проблем не было, он быстро понял, что Дарену нужно, и меньше, чем через два побега новая обувь была готова. Путник, расставшись с двумя золотыми, мог бы быть довольным, если бы у него оставались еще деньги на подбитый мехом плащ. Но денег не было, и Дарен, забрав сапоги со стальными мысами, отправился седлать Брония. В конце концов, сегодня надо наконец-таки добраться до заставы, а то потом не миновать кучи письменных объяснений…

— Эй, подожди!

Дарен не обернулся. Вряд ли этот оклик мог быть предназначен ему.

— Ты глухой, что ли? Слышь, спаситель!

Путник приостановил коня и все-таки оглянулся. У самых ворот его настиг вчерашний белобрысый дебошир на рыжей костлявой кляче. Под правым глазом у того налился лиловый синяк в полщеки.

— Что, совесть замучила? — съязвил Дарен.

— Нет… то есть, да, — мальчишка пробормотал сбивчивые извинения и торопливо спросил: — можно мне с тобой?

— Это с какой такой стати? — путник, нахмурившись, посмотрел на парня.

— Ну, как же. Ты ж меня спас, и все такое… Я теперь, как бы, тебе обязан.

— Ладно, — легко согласился Дарен, — с тебя стрибрянная полушка — и будем считать, что мы в расчете.

Тот опешил.

— К-какая полушка?

— Стрибрянная, — снисходительно повторил войник, — за разбитую посуду.

— Э-э… Нет, — он помотал головой, — так не пойдет.

Путник сузил глаза и в упор посмотрел на него.

— Чего тебе еще надо? Катился бы к дьяболовой бабушке! Я спешу, — вершник натянул поводья.

— Да обожди пылинку! — мальчишка сжал бока клячи, нагоняя Дарена. — ну, извини, я вчера погорячился, думал, ты с ними заодно. Оар, да ты можешь ехать помедленнее?!

— Нет.

— Почему?

— Я уже ответил на твой вопрос.

Сзади путника раздались смачные ругательства. Дарен присвистнул: он даже не подозревал, что какой-то оборванец так хорошо может знать его родословную. Но, как говорится, на правду не обижаются, а все остальное не стоит внимания. И вершник лишь пришпорил коня.

— Они ведь меня снова поймают!

Бедная рыжая лошадь уже задыхалась и стала заметно хромать.

— А мне-то что?

— Как это что? — возмутился мальчишка. — Это же неправильно!

— Что — неправильно? — уточнил путник едко. — Сбегать из армии или оказывать сопротивление кралльским войникам?

— Да не подписывал я контракт! Меня чем-то опоили и приставили мои пальцы на листе! Это все кузнецов сын, от девки своей меня хотел отвадить, так она мне даром не нужна.

— А жизнь вообще несправедлива, — веско заметил Дарен и добавил: — твоя кляча сейчас копыта отбросит, валил бы ты обратно под родительское крылышко.

— Ну как ты не понимаешь, мне помощь нужна!

— Замечательно. Я тут при чем?

— Ну, ты же войник…

— И? — он выгнул правую бровь.

— Возьми меня с собой.

"Вот навязался! — раздраженно подумал Дарен, — будто и без него хлопот не было!".

— Ты хоть знаешь, куда я направляюсь, мальчишка?

— Ну и куда? — он с вызовом посмотрел на путника.

— На границу.

— И что?

— Злобные акиремцы тебя поймают, изжарят на медленном огне, а после съедят, — с самым серьезным выражением лица пообещал вершник.

— Да ну тебя… Я к тебе со всей душой…

— По-моему, с совсем другим местом, — отозвался путник, красноречиво поглядывая на его зад.

Парень скис. Ему явно не хотелось возвращаться: небось и дружкам уже всем разболтал о том, как он будет путешествовать с мерцернарием, а тут такая засада!

— Ну, хочешь, я на границе контракт подпишу?

— Мне все равно.

— Ну ты и хам! — проворчал он.

Дарен промолчал. Отвечать на очевидное оскорбление он не видел смысла — глупо. Тем более, что с непривычки от такого долгого разговора у войника уже начинало болеть горло.

Путник покосился на понурого парня. Ладно. В конце концов, доедет он с ним до границы, а там тут же передаст Богдану на попечение, чтоб жизнь медом не казалась. На весь свой век запомнит службу. И проклянет тот день, когда устроил бойню в гостильне и не пошел с рядовыми войниками.

— Тебя как звать-то?

— Жданом, — мальчишка оживился, — а тебя?

— Дарен.

— Так я поеду с тобой?

— С условием, что там подпишешь контракт на пять лет.

Ждан немного скис, но с этим ведь спорить — все равно, что горохом об стенку стучать, никакого смысла! Да и граница всяко лучше, чем то захолустье, откуда он чудом сбежал.

— А сам-то уже отслужил, что ли? — спросил он недоверчиво.

Дарен покосился на него, как на блаженного.

— На нашивки посмотреть терпения не хватает?

— А может ты их купил, — фыркнул парень, — ты ж мне ровесник, а мне только осемнадцать сравнялось. Откуда бы у тебя взялось звание септ-велителя?

Вершник поперхнулся смешком.

— Я тебе не ровесник.

— Да ну? — хмыкнул тот, — и сколько же тебе, о мудрый старец?

Мерцер пожал плечами.

— Двадцать пять.

Ждан одарил Дарена угрюмым взглядом и мрачно пробурчал:

— Не смешно.

— А я и не смеюсь.

— Что, и повоевать успел?

— Успел.

Парень немного посопел, разглядывая нового знакомого, а потом буркнул:

— Я тебе не верю.

— Твои заботы. — Путник отвернулся, явно считая разговор законченным.

Ждан был и прав и неправ одновременно. Между ними пролегла огромная пелена ценой в семь лет, ценой в вечность. Дар был старше мальчика, но лишь потому, что ему не посчастливилось слишком рано повзрослеть.

Мальчишка же, не найдя больше доводов своей правоты, замолчал, а Дарен облегченно вздохнул. Пустые разговоры поднимали в нем волну неконтролируемого, колючего раздражения. Зачем сотрясать воздух бессмысленными высказываниями, переливая из пустого в порожнее?

"Купил нашивки, — усмехнулся он про себя. — А души убитых тоже купил? И опыт купил?.. И шрамы — купил".

Говорят, что со временем воспоминания притупляются, отдаляются и перестают быть такими же яркими.