Талтос

В этот момент Мэри-Джейн уставилась на Роуан.

– Она слушает! – крикнула Мэри-Джейн. – Точно! Клянусь Богом! Она слушает!

Если даже она была права, никто другой пока еще не замечал каких-либо изменений. Роуан продолжала оставаться безразличной к обращенным на нее взорам. Майкл вспыхнул, словно ему был неприятен возглас девочки. А Селия с сомнением в глазах и мрачным выражением лица пристально всматривалась в Роуан.

– С ней все в порядке, – объявила Мэри-Джейн. – Она непременно выйдет из этого состояния, вот увидите. Люди, подобные ей, разговаривают только тогда, когда хотят. Я и сама такая.

«Почему бы тебе не доказать это прямо сейчас?» – хотелось сказать Моне.

Но ей хотелось верить, что Мэри-Джейн права. Вполне возможно, эта девочка – могущественная ведьма. А если нет, она все равно рано или поздно добьется своего.

– Да не беспокойтесь вы о бабушке. – Мэри-Джейн хлопнула себя по голому коричневому бедру и собралась уходить. – Хочу вам сказать вот что: все может обернуться к лучшему.

– Боже правый, но как? – спросила Беа.

– Знаете, все годы, что она провела в том доме, она почти не разговаривала с окружающими и вела беседы только с самой собой или с людьми, которых на самом деле там не было. И что же оказалось? Она отлично сознает, кто она такая, – представляете? Она говорит со мной, смотрит «мыльные оперы» по телику и никогда не пропускает передачи «Риск» и «Колесо Фортуны». Я думаю, все дело в душевном смятении. А тут еще возвращение в Фонтевро и вещи, найденные на чердаке. Кто бы мог подумать, что она в состоянии вскарабкаться по ступеням?! Поверьте, с ней все в порядке, не беспокойтесь. Я приношу ей сыр и крекеры с ветчиной, и мы вместе смотрим ночные шоу. Она тоже их любит. Что-нибудь вроде «Разбитых сердец». Она даже поет. Так что не беспокойтесь. Она потрясающая.

– Да, драгоценная, но все же…

Несколько мгновений Мона испытывала нечто вроде любви к этой залепленной пластырями девочке, которая, несмотря на тяготы, взяла на себя заботу о старой женщине и ежедневно боролась с разного рода жизненными трудностями, не боясь ничего, даже удара током.

Она проводила Мэри-Джейн до машины – потрепанного пикапа, из пассажирского сиденья которого торчали голые пружины. Грузовичок взревел, выпуская клубы выхлопного дыма, и наконец тронулся с места.

– Мы просто обязаны позаботиться о ней, – сказала Беа. – Нужно как можно скорее собраться всем вместе и обсудить этот вопрос.

«Правильно, – мысленно согласилась Мона. – „Положение Мэри-Джейн“ – отличная тема для семейного сборища».

И хотя провинциальная родственница пока не продемонстрировала никаких уникальных способностей, в ней, несомненно, было что-то незаурядное.

Капиталы Мэйфейров и авторитет семьи вполне способны обеспечить Мэри-Джейн безбедное существование. Почему бы ей не заниматься с персональным учителем – например, с тем, которого пригласили, чтобы навсегда освободить Мону от скучных, смертельно надоевших занятий в школе? Беатрис настаивала на необходимости купить Мэри-Джейн какую-нибудь достойную одежду, прежде чем та уедет из города, и, конечно же, впредь посылать ей приличные вещи, чтобы она не рядилась в обноски.

Была и еще одна тайная причина симпатии Моны к Мэри-Джейн. Ковбойская шляпа – маленькая соломенная шляпа со шнурком, красовавшаяся на голове гостьи в первые минуты ее появления, сброшенная затем на спину и вернувшаяся на свое место, как только Мэри-Джейн села за руль пикапа.

Ковбойская шляпа… Давняя мечта, не забытая и тогда, когда Мона стала по-настоящему богатой и летала по всему миру на собственном самолете. В течение многих лет она рисовала в своем воображении, как в такой вот шляпе по-хозяйски входит в офисы, банки, осматривает цеха заводов и фабрик… А Мэри-Джейн Мэйфейр уже носила ковбойскую шляпу. С косичками на макушке, в затрапезной хлопчатобумажной юбчонке, в глазах Моны она воплощала собой правильный и успешный стиль жизни. Даже ее обломанные, с шелушащимся фиолетовым лаком ногти были частью все того же стиля, придававшего ей грубоватую соблазнительность.

Ладно. Нетрудно будет проверить это, не так ли?

– Какие у нее глаза, Мона! – восхищалась Беатрис, когда они прогуливались по саду. – Согласись, этот ребенок великолепен! Не понимаю, как я могла… Ее мать… Знаешь, та всегда была психически нездорова. Нельзя было позволять ей убежать с ребенком на руках. Но между нами и Мэйфейрами из Фонтевро всегда были скверные отношения.

– Ты не можешь заботиться обо всех, Беа, – убеждала ее Мона. – Во всяком случае, не в большей мере, чем Гиффорд.

Однако позаботиться следовало бы. И если Селии и Беатрис задача не по силам, что ж, придется заняться этим ей, Моне. Она вдруг отчетливо ощутила себя частью большой команды, и новое ощущение стало для нее в этот вечер одним из глубочайших откровений. Пока в груди бьется сердце, Мона будет делать все, чтобы мечты Мэри-Джейн стали реальностью.

– Девочка весьма своеобразна, но производит приятное впечатление, – признала Селия.

– Да… и этот пластырь на ее колене, – едва слышно пробормотал Майкл. – Удивительное создание. Я верю тому, что она сказала о Роуан.

– Я тоже, – кивнула Беатрис. – Только…

– Только – что? – с отчаянием в голосе спросил Майкл.

– Что будет, если она так никогда и не заговорит!

– Постыдись, Беатрис! – с упреком воскликнула Се-лия и внимательно посмотрела на Майкла.

– Ты находишь пластырь сексуальным, Майкл? – спросила Мона.

– Право, не знаю… Пожалуй… На мой взгляд, в этой девочке сексуально все. Но при чем тут я?

Казалось, он говорит вполне искренно и сам непритворно в это верит. Ему хотелось вернуться к Роуан, хотелось просто сидеть с ней рядом и читать какую-нибудь книгу.

На протяжении какого-то времени после того дня Роуан – Мона готова была поклясться – выглядела как-то по-иному: глаза ее время от времени смотрели строже, а иногда в них словно застывал невысказанный вопрос. Быть может, следовало бы снова послать за Мэри-Джейн? Впрочем, возможно, она и сама вот-вот вернется. Мона неожиданно для себя обнаружила, что с нетерпением ожидает встречи. А может, попросить нового шофера завести чудовищно длинный лимузин, уложить в кожаные карманы лед и напитки и отправиться к затопленному дому? Она могла себе это позволить, имея в своем распоряжении личный автомобиль. Правда, Мона еще не успела привыкнуть к своему новому положению.

В течение двух-трех последующих дней казалось, Роуан чувствует себя лучше: у нее все глубже прорезывалась маленькая морщинка на лбу, наличие которой можно было счесть свидетельством работы разума.

Но вот сегодня… В этот тихий жаркий полдень…

Мона видела, что Роуан постепенно, но неуклонно соскальзывает в прежнее состояние. Даже жара и влажный воздух никак на нее не влияли. Лишь капли пота то и дело выступали на лбу, и Селия неустанно отирала их, однако сама Роуан даже не делала попыток сделать это самостоятельно.

– Пожалуйста, Роуан, поговори с нами. – Голос Моны звучал по-детски тоненько и просительно. – Я не хочу быть наследницей легата! Можешь сколько угодно ругать меня за это, но я не хочу. – Она оперлась на локоть, и рыжие волосы опустились словно вуаль между ее лицом и чугунной оградой сада, создав иллюзию уединения. – Ну пойми же меня, Роуан. Ты знаешь, что сказала Мэри-Джейн Мэйфейр? Что ты все слышишь и понимаешь, что ты здесь, с нами. Пожалуйста, Роуан!

Мона подняла руки, чтобы поправить ленту и избавиться от неприятного ощущения зуда. Ленты не было: Мона перестала повязывать ею волосы после смерти матери. На голове теперь красовалась усыпанная жемчугом заколка, слишком туго зажимающая тяжелую прядь волос. Черт с ней. Она расстегнула замочек и позволила волосам соскользнуть на спину.

– Послушай, Роуан, если хочешь, чтобы я ушла, дай знак. Я пойму и мгновенно исчезну.

Роуан молчала, устремив пристальный взгляд не то на дикорастущую изгородь из лантаны, усыпанную мелкими коричневыми и оранжевыми цветами, не то на кирпичную стену.