Свет мира

Но вот однажды днем он открыл глаза, и все кончилось. Это было самое обычное пробуждение и самый обычный день, и тоненький луч солнца падал на скошенный потолок чердака прямо над его головой, Магнина стояла спиной к нему, склонившись над рукомойником, и умывалась, потом она начала расчесывать волосы, верхние чулки болтались у нее на ногах ниже колен — подвязок она не носила, и держаться чулкам было не на чем. Он хотел подняться и сесть, как обычно, но оказалось, что у него не хватает сил, он не смог даже пошевелить рукой, пошевелить одним пальцем ему стоило невероятных усилий, лучше было вообще не двигаться, а только следить глазами за добрым солнечным лучиком на косом потолке. Он чувствовал, что надо что-то сказать, но не знал что, он лишь смутно помнил о том, что случилось, но думать был не в силах, он так устал и ему было так хорошо просто лежать. Что же все-таки случилось? Нет, лучше подождать. И он ждал. Наконец Магнина кончила умываться, сейчас она повернется. Она повернулась. Она еще не доплела косу. Она взглянула на него и увидела, что он лежит с открытыми глазами.

— Ты проснулся? — спросила она, заплетая косу.

— Да, — прошептал он.

— Значит, тебе лучше? — Она засунула конец одной косы в рот, пока заплетала другую.

— Да, — ответил он.

Ему очень хотелось задать ей один вопрос, но он не мог подыскать нужных слов и промолчал, боясь спросить не так.

— Слава Богу, что ты у нас не умер, — заметила она.

— Что? — спросил он. — Значит, я не умру?

— Нет.

— А я уж подумал, что умираю… — виновато сказал он; все-таки он задал этот дурацкий вопрос, и теперь ему было стыдно.

— Мы все были уверены, что ты умрешь, но теперь я по твоим глазам вижу, что ты выживешь, — сказала она.

Он промолчал, его не слишком взволновало то, что он чуть не умер, он был даже слегка разочарован; хотя солнечный луч еще не исчез с косого потолка, реальный мир казался таким убогим по сравнению с миром видений.

— Хочешь молока? — спросила Магнина. — Просто ужас до чего ты исхудал.

Она принесла чашку парного молока, наклонилась над ним и приподняла его голову с подушки; от нее пахло точно так же, как и раньше. Он пожалел, что не умер.

Он начал поправляться. Выздоровление подвигалось медленно, он ел помалу, зато много спал, а когда просыпался, голова у него была совершенно ясная. Он возвращался к жизни, чтобы снова томиться здесь одиноким, как и прежде, на том же клочке земли на берегу самого дальнего северного моря. Пока он был болен, вокруг него царил мир, никто не грозился убить его. При взгляде на солнечный луч, падавший на скошенный потолок, его охватывала необычайная радость. «Благословенное солнце», — думал он, и ему казалось, что жить все-таки стоит, и он был благодарен Богу за то, что тот создал солнце, чтобы оно светило людям. Вскоре дни стали длиннее. Мальчик сидел в постели и глядел как завороженный на солнечный луч жизни. И в душе его раздались знакомые звуки, которые он слышал, когда был маленький, звуки арфы Всевышнего. Он смотрел перед собой долго-долго, пока все вокруг не исчезло и душа его не слилась с этим божественным звоном в порыве восторженной благодарности, не выразимой никакими словами, и на какое-то мгновение мир показался ему исполненным божественной любви, все стало совершенным и прекрасным. Он пришел в себя, только когда Магнина трижды окликнула его…

— У тебя что, опять был приступ? — спросила она.

— Нет, — ответил он.

Он лег и натянул на голову рваное одеяло. Так длилось несколько дней, звуки божественного откровения раздавались в его душе, как только он оставался наедине с солнечным лучом, падавшим на скошенный потолок. Его поили цельным молоком, а иной раз давали даже оладьи с маслом. Никто не приказывал ему: «Поди туда, сделай то-то», когда на дворе свирепствовал мороз, никто не давал ему противоречивых приказаний, не кричал: «Я тебе все кости переломаю, если ты этого не сделаешь!» Он мечтал только о том, чтобы не поправиться слишком быстро.

Но солнце светило не каждый день, далеко не каждый, случались и пасмурные дни, без божественного песнопения, без восторга, без утешительных воспоминаний, без умиротворяющих надежд, только бесцветные будничные чувства да мрачные думы, дрожь при одной мысли о вечной жизни, немая, похожая на тупую боль тоска по чему-то, что могло бы спасти его от грозящего страшного бессмертия души.

Он давно уже перечитал те несколько книг, что были на хуторе, других книг не было, кроме «Фельсенбургских повестей», о которых он много лет не смел и заикнуться, опасаясь порки. Магнина хранила эту книгу у себя на самом дне сундука, и в виде особой милости ему иногда разрешалось взглянуть на обложку, но никогда — внутрь. Конечно, это была таинственная книга, он слышал однажды, как матушка Камарилла бранила дочь за то, что она, читая ее, жжет по ночам свет.

— Мне хочется почитать какую-нибудь книгу, — сказал он.

— Нету здесь книг. Таких книг, которые можно было бы читать, — ответила Магнина.

— А «Фельсенбургские повести»? — спросил он в надежде, что она не станет бить больного человека, лежащего в постели, который к тому же недавно конфирмовался.

Лицо Магнины приняло торжественное выражение, она покачала головой, поджала губы и строго посмотрела на свою штопку.

— «Фельсенбургские повести»? — переспросила она. — Должна тебя предупредить, что это вовсе не развлекательная книга. Это христианская книга.

— Это неважно, — сказал он.

— Как так неважно? Конечно, важно. Это книга о том, как люди живут на свете. Ты еще слишком мал, чтобы читать такие книги.

— Я ведь уже конфирмовался, — сказал он.

— Конфирмоваться может и дурак, — ответила она. — Неужели ты думаешь, что если человек конфирмовался, так он сразу и поймет, что значит в человеческой жизни Иисус Христос? Я невесть какие грехи могла бы совершить, если бы прочла эту книгу прежде, чем все поняла. Вот разве когда ты станешь постарше…

Однако на другой день в полдень, когда наверху никого не было, она пришла к нему с «Фельсенбургскими повестями». Нетерпение в его глазах было безгранично, как море. Она чуть заметно усмехнулась, видя его большие, полные ожидания глаза, уселась на край постели и раскрыла книгу. Нет, нет, трогать книгу ему не разрешается. И так сразу видно, что это в высшей степени христианская книга, вон она какая толстая, запах, который исходил от книги, наполнял сердце мучительным беспокойством, и мальчику казалось, будто он болтается, подвешенный на ниточке.

— «Я, Эберхард Юлиус, увидел впервые свет мира в году 1706 во время великого солнечного затмения, которое как раз тогда началось и которое внушило моему отцу, богатому купцу, и всем остальным людям большой страх».

Внизу послышались шаги, и Магнина тотчас перестала читать. У нее были жирные одутловатые щеки и безразличные глаза, она была из тех людей, которые редко отваживаются на какой-то поступок, к тому же в душе у нее словно сидел бес, постоянно заставлявший ее вдруг отменять принятое решение, и тогда апатия, будничная и безнадежная, вновь одерживала победу над ее плотью.

— Господи, спаси меня и помилуй, видно, я совсем рехнулась, — сказала она, захлопнув книгу и с ужасом глядя на переплет, точно это была книга о черной магии, потом она быстро спрятала книгу под фартук и ушла.

Когда назавтра он спросил ее о книге, она рассердилась.

— Попридержи язык, или я скажу матери, — пригрозила она.

Он не знал, в чем его вина, но понял, что сделал что-то очень дурное, и испугался. Вскоре, однако, ему пришлось думать совсем об ином. На другой день матушка Камарилла принесла ему его обноски и чулки, все было выстирано и заштопано; пока мальчик одевался, ему стало дурно, но она положила ему на лоб мокрую тряпку и заставила встать. Братья ушли в море ловить рыбу, теперь не время разлеживаться. Через несколько дней его опять разбудили на рассвете и послали в коровник. Он снова таскал воду, мокрый с головы до ног. На Пасху повалил снег. Яна и Каритас жаловались хозяйке, что он отлынивает от работы. Но иногда, если поблизости никого не было, Яна лезла за пазуху и совала ему теплый кусочек бурого сахара.