Возвращенный рай

— Твоя мать, девочка моя, раньше нас прибыла в обетованную страну, — сказал епископ. — При случае мы с твоим отцом окрестим ее, чтобы она имела возможность вступить в святой град на веки вечные.

При этом новом ударе девушка не издала ни вздоха; ее осунувшееся лицо ничего не выражало — казалось, сознание в ней умерло. Потом она повернулась лицом к стене, подтянув колени к подбородку. Епископ стыдливо накрыл ее одеялом и пошел сообщить о происшедшем судовому начальству.

И этот и следующий день девушка не поднимала головы с подушки, ничего не ела, а когда с ней заговаривали, забивалась в угол. Около полуночи пришел ее брат и сказал, что сейчас мать будут хоронить. Вместо ответа она натянула одеяло на голову и еще глубже зарылась в подушку.

Шторм стих, море успокоилось, звезды отражались в воде.

Ровно в полночь корабль остановили на три минуты, чтобы опустить в море труп женщины, покинувшей свой дом ради встречи в небесном царстве со своим мужем, лучше которого она никого не знала на свете и которого давно считала умершим. На этом погребении присутствовали капитан со штурманом и шесть матросов в парадной форме. Был тут также сын женщины, несколько стыдившийся своих коротких штанов и пьексов, купленных для него епископом в Шотландии. Рядом стоял врач и одну за другой курил сигареты, входившие тогда в моду. Епископ держал на руках внука женщины. К ним присоединился старый мормон, знавший один из прекраснейших псалмов об одиноком страннике. Но на сей раз он довольствовался тем, что читал его про себя, так как совершать похоронную процедуру — обязанность капитана, если на корабле не окажется духовного лица. Епископу Тьоудрекуру удалось договориться, что и он скажет этой женщине несколько слов на прощание на языке, понятном только богу. Ему разрешили говорить, но не больше тридцати-сорока секунд, так как нельзя затягивать процедуру. Труп лежал не в гробу — покойницу завернули в шелковую ткань и белую простыню, принадлежавшую компании. Сверху накрыли красно-белым датским флагом — этим отдавалась последняя честь умершей. В пароходном списке национальностей мира исландцы относились, как ни странно, не к финнам, а к датчанам.

— В этом дорогом покрывале спит твоя бабушка, мой маленький друг, — сказал епископ Тьоудрекур.

Капитан, крепкий человек небольшого роста, седоволосый, с обветренным лицом, перелистал книгу, подошел к свету фонаря в изголовье носилок и произнес на английском языке слова, которые полагается произносить, когда труп опускают в море. Затем подали знак мормону. Епископ Тьоудрекур выступил вперед, передал мальчика старому мормону, скрестил руки поверх своей тщательно завернутой шляпы, прижатой к груди, и произнес:

— Сестра, с которой мы прощаемся, завернутая в красно-белое полотнище, кстати не имеющее к ней никакого отношения, а принадлежащее датскому королю, теперь, по приглашению бога, вступает в его жилище в том единственном одеянии, которое осталось у нее с тех пор, как она покинула Исландию. На этом одеянии есть знаки, неизвестные ни исландцам, ни датским королям: это знак Пчелиного улья, Лилии и Чайки, знаки той страны, которую даровал нам пророк вместе с Золотой книгой и которые будут светить в небе в тот день, когда земля превратится в пустыню и мрак.

Затем Тьоудрекур опять взял ребенка. Матросы сняли датский флаг с носилок и привязали к ним веревки. Они подняли носилки над перилами и стали осторожно спускать их вдоль борта корабля. Епископ подошел к борту с ребенком и показал ему, как опускается в воду его бабушка. В ночной прохладе мальчик смотрел на все происходящее своими умными глазенками. Но когда носилки коснулись воды и матросы стали развязывать веревки, он сказал со слезами в голосе — ведь никто не был так счастлив, как он, когда жил вместе с ней на придорожном хуторе:

— Маленький Стейнар хочет к бабушке!

Утром на рассвете епископ Тьоудрекур открыл дверь в изолятор, подошел к скамейке и поздоровался с девушкой.

Она смотрела на него, как зверек из своей норы, не ответив на приветствие.

— Ты проснулась, дитя мое? — спросил Тьоудрекур.

Девушка долго молчала, прежде чем ответить:

— Я не понимаю себя. Я не знаю, кто я. Человек ли я?

— Думаю, что да, — сказал епископ.

— Проснуться и потерять все… и знать, что у тебя ничего нет… Это и значит быть человеком? Где та чудо-лошадь, которая была у нас всех когда-то?

— Не будем скрывать, твои духи-покровители не так уж прекрасны. Я дежурил здесь всю ночь, мне пришлось немало потрудиться, чтобы выпроводить этих дьяволов. Вначале пришел один, потом второй, а за ним и третий. В их глазах ты — самая обычная шлюха.

— Неужели это и есть то, что мне обещал мой отец? — сказала девушка, убитая горем. — Я не знаю, чьим именем тебя умолять, но прошу тебя, спаси меня, не оставь, не допусти, чтобы когда-нибудь меня вновь ослепило это. Закрой меня. Запри…

— Вот о чем я думаю, девочка моя: есть выход, к которому я уже однажды прибег этой осенью на реке, когда сатана, появившийся на другом берегу, хотел забрать ребенка. Я поручил его богу. Для тебя я не вижу иного выхода.

— Можешь делать со мной все, что захочешь, Тьоудрекур, только защити меня, спаси, не дай сбиться с пути…

— Я возьму заботу о тебе на себя, дитя мое, и сделаю тебя своей небесной законной женой. Иначе тень твоего падения падет и на меня не только перед лицом господа, но и в глазах твоего отца. Он не заслуживает того, чтобы я привез ему несчастную блудницу вместо маленькой девочки, ради которой он отправился в свет, чтобы спасти ее.

— Тьоудрекур! — сказала девушка со слезами на глазах, протягивая к нему руки. — Если ты хочешь, чтобы моя несчастная жизнь имела какой-то смысл, спаси меня, сделай так, чтобы я вновь почувствовала дыхание тех дней, когда была дома маленькой девочкой.

Глава двадцать восьмая. Вкусный мясной суп

Соединенные Штаты давно уже не скрывали своего намерения подчинить себе «территорию» — так называли Юту те ее жители, которые не верили в Золотую книгу. «Святые Судного дня» относились к идее такого объединения без энтузиазма. Правительство время от времени считало необходимым посылать федеральную полицию для поддержания порядка, когда возникали конфликты между взглядами, ниспосланными небесным откровением, и мнением американского президента. Самые серьезные возражения вызывало учение о том, что женщина на небесах и на земле разделяет положение своего супруга и ей воздается почет и уважение соответственно его добродетелям, поэтому все добропорядочные мужчины обязаны осчастливить как можно больше женщин, дать им возможность пользоваться его правами. Церкви всегда трудно отступить от учения, ниспосланного ей богом. Это не в меньшей степени касается моральных принципов, основанных на самоотречении отдельной личности и социальном энтузиазме большинства, как, к примеру, в вопросе о священном многоженстве мормонов.

Дороги в Юту к этому времени стали вполне проходимы, и поэтому народ во множестве стал стекаться сюда из восточных штатов. Эта иммиграция мотивировалась так называемыми «добрыми временами» — понятие, вошедшее в обиход в ту пору в Америке, а до того нигде в мире не известное. Эти «добрые времена», по слухам, были как раз в Юте. Большинство людей, потянувшихся сюда, были вовсе не «святые Судного дня», а иноверцы, как мормоны по примеру иудеев называют всех тех, кто не знает истинного бога; по их мнению, эти люди — дети Великой Ереси и Великого Отступничества, в какое впало христианство в третьем веке и пребывало до тех пор, пока пророк не нашел Золотую книгу на горе Кумора. Иноверцы, едва только обжившись, восставали против пионеров пророка, называли его откровение пустой болтовней и противопоставляли святому многоженству святое единобрачие.

Правительство разослало своих людей по всему штату Юта, чтобы те шныряли по «территории» да вынюхивали, не спит ли кто-нибудь с двумя или тремя женщинами. Если удавалось обнаружить такого, то его привлекали к суду и заставляли платить штраф правительству — некоторых даже отсылали под конвоем на восток и сажали там в каталажку. Всячески стремились уличить людей видных, с положением, чтобы запугать мелкоту.