Возвращенный рай

— Что-что? — переспросил пастор.

— Как «что»? — раздраженно отозвался судья.

— Я всего-навсего простой служитель церкви, — сказал пастор, — и мне не приходилось слышать, чтобы мужчины клятвенно подтверждали свое отцовство.

— А почему же нет?

— В подобных случаях они, как правило, клянутся в своей полной непричастности.

— Вы можете думать что угодно, мой дорогой пастор. И вообще, я могу приказать подогнать ваших лошадей и, пожалуйста, езжайте, если вам того хочется.

И, заглянув в книгу, судья добавил:

— Я официально вручаю вам этот документ как основание для законной регистрации вышеуказанного случая. Не вижу никакой причины, чтобы в нашей округе по этому поводу ходили всевозможные толки.

В зале воцарилась тишина. Это мгновение очень напоминало сагу о Ньяле — те места, где говорится, что наступила тишина. С переплета окопных рам птицы пересели на подоконник. В привычном «гм», слетевшем с уст пастора, звучали вопросительные нотки. Они относились к девушке.

— Я не знаю, — произнесла девушка.

— Чего ты не знаешь? — сурово спросил судья.

Набравшись духу, девушка наконец ответила:

— Я не знаю, как появляются дети.

Мужчины оторопело посмотрели друг на друга. Пастор засунул в рот табак.

— Этот вопрос не стоит на повестке дня, — заявил судья. — Мы собрались сюда не для того, чтобы разбираться в естествознании. Появление на свет ребенка подтверждено, отцовство установлено, и делу конец.

— Да… гм… — произнес пастор. — Как же так? Неужели я ослышался, птичка моя? Ты же на днях называла имя другого человека!

— Я со своей стороны закончил дело. — Судья захлопнул книгу. — Я велю подвести ваших лошадей.

Но пастор упорствовал.

— Могу я спросить, прежде чем удалюсь? Прости, дитя мое, скажи — парень, который подписал этот документ, когда он залезал тебе под подол?

— Никогда…

— Да-да, — кивнул головой пастор. — Могу я просить господина судью разрешить моим коням попастись еще малость? А теперь я хочу обратить внимание властей на то, что девушка не признает лицо, подписавшее этот документ, отцом ребенка.

— Еще бы! Неудивительно! — сказал судья. — Она не понимает ваших речей, вы изъясняетесь слишком старомодно. Я вас тоже не понимаю. Вы пытаетесь запутать человека, обращаясь к нему на языке саг. Это никуда не годится!

Тогда пастор спросил девушку:

— Когда ты спала с парнем из Драунгара, моя милая?

— Никогда, — ответила девушка.

— Но, кажется, немножко… с этим Бьёрном?

— Я на днях рассказала все отцу Йоуну, все, как было.

— Прошу прощения, — сказал пастор. — Вы, как судья, считаете обязательным, чтобы отец ребенка был установлен правильно?

— Мне все равно, — ответил судья. — Никто ведь не жаловался.

— Следует ли понимать так, что вы, судья, отрицаете необходимость заботы о спасении души в Исландии?

— Я думаю, что религия не должна вмешиваться в то, как люди совокупляются друг с другом, — отрезал судья. — Ведь Иисусу нет дела до того, как размножаются, скажем, млекопитающие. Но у духовенства, видно, другое мнение на этот счет. Дошло до того, что духовные отцы готовы объявить детородные органы вместилищем души.

— Значит, гражданские власти считают, что этот ребенок с самого рождения должен быть подкидышем и не иметь всю жизнь возможности доказать, кто его отец? Это достойно всяческого порицания, тем более что все происходит прямо на глазах у священника, призванного действовать согласно совести и по законам страны.

Судья вошел в азарт.

— Чего вы требуете от меня? — почти закричал он.

— Я требую, чтобы с этой несчастной из моего прихода и с ее ребенком поступили по закону и справедливости, — сказал пастор. — Я требую, чтобы меня призвали в свидетели перед судом.

— Приведите свидетелей с болота, — распорядился судья. — Необязательно, чтобы они умывались.

Вошли двое понятых, специально состоявших при судье для этой цели. Рослые, спокойные, с умными глазами, — правда, никто не мог усомниться в том, какой работой они занимались. У двери, перед входом, они оставили свои косы для резки торфа.

Так началось судебное разбирательство по требованию духовника из прихода в Лиде. Он начал с того, что надеялся уладить дело без суда. Но так как его доводы были извращены и высмеяны некоторыми высокопоставленными особами, у него не остается иного пути, как предъявить иск.

Судья постучал молотком по столу, призывая пастора придерживаться сути вопроса.

Когда наконец пастор осветил дело со всех сторон, судья стал допрашивать девушку. Она заявила, что никогда не делала секрета из того, что спала с Бьёрном из Лейрура. Но когда на нее посыпались вопросы, она не поняла, чего от нее хотят. Ей были так же чужды благопристойные слова, употреблявшиеся в суде для обозначения интимных отношений между женщиной и мужчиной, как и простонародное название этих отношений. В этой области она знала только то, что было связано со святыми и ангелами. Ей никогда не рассказывали, что дети появляются на свет иначе, чем у девы Марии. Она никогда не присутствовала при том, когда впускали барана к овце. И когда судья спросил, как же она объясняет случившееся, она ответила:

— Господь всемогущ.

— Я попрошу пастора растолковать этому неразумному созданию суть того, о чем мы ее спрашиваем, — сказал судья.

Пастор Йоун вооружился порцией табака и стал высокопарно излагать девушке таинства жизни, но вдруг она, закрыв лицо руками и разрыдавшись, простонала сквозь слезы:

— Я хочу домой!

— Не желает ли пастор задать свидетельнице какие-нибудь вопросы? — спросил судья.

Пастор сказал, что теперь, когда девушка вооружена должными знаниями в области естественной истории, она вполне подготовлена к тому, чтобы ответить: совсем ли она раздевалась прошлой осенью, ложась спать с Бьёрном.

— Я вовсе не раздевалась, — ответила она.

— Я уже спрашивал тебя об этом. Но не могло ли случиться, что ты сняла панталоны хотя бы с одной ноги, или что-нибудь в этом роде?..

— На мне не было никаких панталон.

— Ну, это многое меняет. Если б я только знал… Гм… В таком случае ты тотчас же должна была заметить нечто необычное. Ты не расскажешь нам об этом?

— Я уснула.

— А мужчина?

— Он спал, — сказала девушка.

— Тесно было в кровати? — спросил пастор.

— Кажется, немного тесновато.

— А не заметила ли ты… не придавил он тебя ненароком?

— Кажется, однажды немножко, когда я спала, — сказала она. — Но это было нечаянно, и я тотчас же опять заснула.

— Да… гм… — произнес пастор.

— Есть еще вопросы? — спросил судья, глядя на пастора.

— Нет, больше нет, — ответил пастор. — Я бы только хотел суммировать все это дело, как оно мне представляется. Итак, девушка находится ночью наедине с мужчиной, ее клонит ко сну, она принимает его предложение лечь с ним в кровать и засыпает быстро, так, как может уснуть утомившееся за день юное существо. По этой причине да еще по неслыханной неопытности и глупости она не понимает, что с ней произошло. Суд должен высказать свое отношение к происшедшему, а также оценить последствия.

Девушка смотрела непонимающе, ее тело обмякло, словно из него вынули кости. Потом ее лицо исказилось, и, глубоко вздохнув, она снова произнесла:

— Я хочу домой…

Слезы, хлынувшие из ее глаз, были прозрачными и тяжелыми, словно перенасыщенными солью. Они текли нескончаемо, и она не делала ни малейшей попытки осушить глаза. Не пытались помочь ей ни судья, ни пастор. И она взирала на мир с отчаянием человека, уже не ждущего помощи ниоткуда.

Судья приказал девушке выслушать документ, подписанный Йоуханном Гейрасоном из Драунгара. Подписавший документ признавал себя отцом ребенка, родившегося у Стейнбьорг Стейнсдоухтир из Лида. Они еще в детстве дали друг другу обет верности. Прошлой осенью молодые люди случайно встретились. Это произошло в Лиде, в чулане. Она была слишком легко одета, случилось то, отчего явился на свет ребенок. Йоуханн Гейрасон под присягой заявляет, что отец ребенка он, и никто иной.