Свидание в Брюгге

От ходьбы Робер согрелся, щеки, защищенные башлыком, поверх которого была надета каска, раскраснелись, он чувствовал себя превосходно. Война открыла ему прелести жизни физической; он понял, что такое спать, после того как отшагаешь тридцать километров, что такое есть горячую пищу, после того как три дня подряд питался одними консервами, что значит пить обжигающий горло спирт и дышать полной грудью на вольной природе среди бескрайних просторов. В его городской душе, сокрытые глубоко в ее недрах, пробудились свойства, оставленные в наследство предками — земледельцами и охотниками.

Аглен Верхний выглядел весьма уныло. В церкви на месте двери зияла черная дыра, а сама дверь, обитая гвоздями, беспомощно болталась, сорванная с петель. Шагах в десяти стоял одинокий, всеми покинутый пежо, похожий на огромную, окоченевшую черепаху, а рядом похоронные дроги простирали в мольбе свои черные руки. Офицеры двигались по направлению к столовой, навстречу северному ветру, который яростно хлестал их по физиономиям. В этот час, когда день сменялся ночью, люди возвращались на свои боевые посты, на ночное дежурство.

Приглушенные сумерками просветы, прочертившие красноватый фон домов, несколько оживляли лицо этого края, где все, начиная от елей и кончая коньками на крышах, действовало на них угнетающе. Робер думал об одном «голубом» офицере первой мировой войны, его звали Аполлинер. На память пришли строки из Рейнских стихов, он прочел:

Как же дальше. A-а, вот:

Но следующие строки ему не давались, да и Рейн был далеко. Шарли что-то насвистывал, Аполлинер его не волновал.

— Надеюсь, об-боз уже пришел.

У него были жена и ребенок, у этого заики, офицера батальонного партизанского отряда.

Аглен Верхний приютил у себя, кроме взвода Робера, на который была возложена защита деревни, еще и роту партизан. Офицерам, не входившим в состав партизанской части, редко случалось выходить к аванпостам, откуда только что вернулся Робер, производивший, по приказу начальства, рекогносцировку местности на случай возможных операций. Военные действия, конечно, происходили — партизанские части накапливали боевой опыт, но все ограничивалось лишь перестрелкой; обе стороны несли лишь небольшие потери ранеными.

Офицеры прибавили шагу, они уже чувствовали живительное тепло кухни, — столовая принадлежала партизанскому батальону, который приголубил и Робера Друэна, единственного офицера в деревне, не имевшего к нему отношения.

Эта особая воинская часть расположилась в Аглене, вблизи вражеских позиций, и пехотинцы взяли на себя ее защиту. Капитан, стоявший во главе этого славного воинства, тоже был резервистом, но он был профессиональный военный, старый офицер, аристократ, сдержанный и учтивый. Ходили слухи, что он ищет смерти, так как среди его близких никого не осталось в живых, но вместе с тем капитан Бло де Рени выказал себя командиром, который не позволит проливать зря кровь своих людей. Робер Друэн дружил с его офицерами — молодым жизнелюбцем Раймоном Дэла, окончившим Сир, страховым агентом Кале, с учителем Шарли, на двадцатом году жизни его вдруг потянуло к католикам и он принял католицизм; речь Шарли была настолько же затруднена, насколько элегантно и изысканно выражал свои мысли Бло де Рени. Шарли заикался и предпочитал арго и местный говор сложным оборотам с условным наклонением.

В дверях столовой, увенчанной гербовыми щитами местного нотариуса, владельца этих земель, их встретил солдат. Капитан просит офицеров зайти к нему. Робер никогда прежде не видел этого солдата и сейчас поразился его внешности: маленький, коренастый, с рыжими лохмами и кривыми ногами, хитрые глазки так и бегают, и весь он — внимание и слух.

— Эй ты, Бреющий Полет, давай пошевеливайся! — грубо крикнул другой солдат, обращаясь к коренастому, который все пытался втолковать офицерам, что капитан ждет их уже двадцать минут.

— Капитан шпрашивает, что на ужин.

Истинный штими! Не «что на обед», а «что на ужин».

«Бреющий» незаметно скользнул к двери и исчез за ней, Робер улыбнулся: здорово этому малому прозвище придумали!

Они вошли в гостиную стиля ампир, принадлежащую супруге нотариуса, за решетчатыми дверцами книжных шкафов стояли книги по юриспруденции.

— О, господа, наконец-то! — воскликнул капитан. — Если я не ошибаюсь, вас приветствовали согласно вашему чину и званию?

— Вы не ошиблись, — ответил Шарли. — Нас осыпали осколочными снарядами.

— Чудесно. И вы обследовали возможное место военных действий, господин Друэн?

Капитан завел себе за правило называть своих офицеров «господин», не из снобизма, а скорее из уважения к человеческому достоинству.

— Да, господин капитан, — ответил Робер, — обследовали. Эти места мне немного знакомы.

— Знаю, — сказал капитан. — Запрет запретом, — я насчет приказа не выходить за проволочные заграждения, — но как отказать себе в удовольствии посмотреть, что происходит вокруг. Да, да, не спорьте, я на вашем месте поступил бы точно так же. Если когда-нибудь вы надумаете вступить в наш батальон, я буду счастлив, мосье Друэн, принять вас уже не просто как гостя. Сегодня ведь вы мой гость. Прошу вас, взгляните сюда.

И широким жестом он указал на стол, который ломился от яств.

Гостиная супруги нотариуса, выполненная в черных, нефритовых и золотистых тонах, исчезла под лавиной разного хлама: ремни, пулеметные ленты, суконные солдатские одеяла валялись вперемешку с бутылками из-под аперитива и упаковочной бумагой. Благообразные лица буржуа, взиравших на весь этот беспорядок с портретов в позолоченных рамах, выражали угрюмое неодобрение.

— Так, стало быть, обоз пришел, — констатировал Робер, усиленно растирая руки. Они у него все еще горели. Руки больше всего его беспокоили. Робер всегда любил снег. Он катался на коньках, ходил на лыжах. Но с тех пор, как они обосновались в Аглене Верхнем, снег стал вызывать в нем неприязнь.

Рождественский ужин обещал быть роскошным: на столе лежали связки колбас, стояли огромные банки домашних консервов с неумело налепленными этикетками, — паштет из гусиной печени, паштет из утки, — тут была целая задняя свиная ножка и поистине царская индейка и даже два свежих ананаса, а в довершение всего — пирожные.

— Можете говорить что угодно, господа, — подвел черту Бло де Рени, — но рождество уже само по себе, безотносительно к религии, — вещь прекрасная. И мы отметим его незабываемым ужином!

— Кстати, господин капитан. Н-не забудьте про рождественскую мессу. Священник специально ради нас согласился потревожить себя.

— Ну и что? — сказал молодой Дэла.

А Кале поспешил вонзить зубы в куриную ножку, — мол, и рад высказаться, да рот занят.

— Н-неужели вы поступите как последние скоты! — вскипел Шарли, он-то думал, что они придут в восторг. — Мне п-пришлось исполнить танец живота, чтобы он с-согласился ублажить вас службой, а вы…

На это нечего было возразить. Раз он старался для них.

— Все понятно, — сказал капитан. — Программа такова: мы, то есть Шарли, Друэн и я, сейчас займемся планом намечаемой операции. Приказ ясен и обсуждению не подлежит: «Продумать план операции Мельхиор и быть готовыми в любую минуту приступить к ее выполнению». Дэла, принесите мне снимки местности, сделанные с самолета.

— Слушаюсь, господин капитан.

— А потом мы закусим.

— Слегка, — вставил Шарли.

— Ну конечно, конечно. А чтобы скоротать время до службы, мы сыграем партию в бридж — что может быть лучше.

16

Перевод Б. Дубина.