Страница 92 из 125
251. ТАРПЕЙСКАЯ СКАЛА
Притча
В глубокой древности один законодатель И, как велось, богам приятель, С одним из них в радушный час Сидевши глаз на глаз, Был удостоен откровенья И наставленья, Как сделать сча́стливым народ. Конечно, первое условье Для счастия — здоровье. Вот он для улучшения своих людских пород Постановил в закон: чуть где родись урод Иль хворенький иной, иль просто недоношен, Дитя быть должен в море брошен; А если быть кому по правилам в живых, — Чтобы ни пятнышка на них, Ни бородавочки нигде не оставалось, Сейчас чтобы срезалось Иль выжигалось. Устроен на скале Тарпейской комитет. Набрали членов добрых, честных, Умом, ученостью известных, Хирургов цвет. И в этом комитете Осматривались все и подчищались дети. Проходит двадцать, тридцать лет, Вот новое уже явилось поколенье, Но вовсе не видать в породе улучшенья. Уродов не перевелось. Знать, члены матерей щадили. В делах политики в расчет не брать же слез, И добрых членов заменили Другими, покрутей; Но улучшение людей Вперед у них, глядят, всё мало подается. Не действует на членов ни арест, Ни крест; Смени иного — он смеется И очень, очень рад: В другое место заберется, — Везде, где ни служи, — везде жирней оклад, Чем в членах комитета. Смекнувши это, Сейчас Оклады увеличили для членов во сто раз, И место сделалось первейшим в государстве. Но улучши́лась ли людей порода в царстве? Член, точно, местом дорожит, Поэтому от всякой малости дрожит И, несмотря на материно горе, Ребенка всякого почти кидает в море. Оно спокойней и верней — Дитя отпето И нет вперед ответа. А если жить и даст по доброте своей, То с пятнышками у детей Обрезав и кругом с запасом, Без носа часом Их пустит в свет иль без ушей И изо всякого обделает урода. А вместе с тем Всё прекращалося, и наконец совсем С земли исчезла вся порода. Остались члены для развода. И слышал я вчера: Потомки их весьма способны в цензора. 1849 (?)252. УСЕРДНАЯ ХАВРОНЬЯ
Не далее как в нынешнем году В одном саду Любимая из барыниных дочек, Лет четырех, сама цветочек, Хотела розанчик сорвать Да, позабывши про колючки, С разбега хвать — И ободрала ручки! «Ай, ай!» — швырнувши прочь цветок, Бедняжка зарыдала. На звонкий голосок Мамаша прибежала. Увидевши в крови любимое дитя, Перепугалась не шутя; Сейчас ребенка подхватила, Лечить в хоромы потащила… Ребенок на руках у матери ревет, Колючки острые клянет, За ним и мать вопит, колючки проклиная. «Вот я их! — говорит, ребенка утешая. — Колючки гадкие! Вишь, смели обижать Малюточку мою! Сейчас их всех содрать». Конечно, всё лишь это были прибаутки Для шутки От истинной любви к малютке. Хавронье ж, горничной, случись вблизи стоять. Привыкши век свой всё буквально понимать, — Притом же с барыней холопке что за шутки! — Хавронья и на этот раз Всё поняла за истинный приказ, Хоть очевидно, Для сада будет преобидно. Хоть говорится иногда: Спрос не беда, Не ослушанье (Ведь ухо может изменить) — Сомнительное приказание Не грех подчас переспросить. Иль в знак сомнения хоть за ухом почешешь: За что ж, мол, иль себя, или господ опешишь? Лишь стоит быть чуть-чуть с умом. Но бабы как-то слабы в нем! Хавронья ж добрая была зато такая, Что обыщите целый свет — Подобной нет! А потому, припоминая, Что этот плач и вой В дому от игл уж не впервой, Ей было по душе скорей беду исправить, Чтоб и вперед дитя от бед избавить И дому барскому усердие показать. (Хорошие дела откладывать не надо: А может, будет и награда!) Давай сейчас в саду колючки оскребать! Обчистив розаны, отправилась в шиповник, Потом в крыжовник, В малину сочную — везде колючки есть! На всё колючее изволила насесть. С колючками кой-где и кожу всю содрала И неколючее вокруг всё перемяла. Через неделю всё повяло! Колоться нечем!.. Бабе честь!.. Зато понюхать иль поесть В саду бывало прежде густо, А нынче — пусто!.. И так у нас в натуре: Мигни только цензуре. 1849 (?)