Поэты 1840–1850-х годов

3 Мой третий сон рисует мне Пору существенности строгой. Мне снится: в дальней глубине Пришлец задумчивый под хижиной убогой; Печать враждующей судьбы Прожгла чело его кровавыми браздами И на больном лице волнения борьбы Еще виднеются глубокими чертами. От глаз изгнанника бежит тревожный сон; Он вспомнил с горькою улыбкой, Как весело носился он, Еще дитя, по влаге зыбкой; И как он проклинал дремоту сонных волн, Как жаждал он ударов бури, И как он ждал, отваги полн, Чтоб грянул гром с высот лазури. И грянул он, желанный этот гром! И юность резвая поблекла в бурях света, И мир бесчувственный, в безмолвии глухом, Не принял от него сердечного привета. Дыхание вражды оледенило кровь, Нагая истина надежды заменила, А ненависть разрушила любовь И радость бытия отравой осквернила. Он видел, как глупец понес хвалу миров, С чела достойного сорвал венок лавровый, И нагло рядится в плоды его трудов, И вторит грозный звук мечты его суровой. Толпа плетет ему венец И на руках своих уносит в Капитолий. А тот, высоких дум непризнанный творец, Влачит проклятия своей печальной доли. Беснуйтесь, жалкие слепцы! Венчайте ложного пророка! Да красят грязные венцы Чело неправды и порока! Он не просил у вас ни лавров, ни похвал, Обидных, как хула, в устах толпы подкупной; Он жил не для наград, он не для них искал Священной истины, для черни недоступной. Быть может, время разгромит Сосуд неправды своевластной; И клевету разоблачит На стыд векам рукой бесстрастной; И гений мира развернет Его грядущих дней блестящие скрижали; И радость тихая блеснет Росой целебною на старые печали. 1835

42. НА СМЕРТЬ ПУШКИНА

Я видел гроб его печальный, Я видел в гробе бледный лик И в тишине, с слезой прощальной, Главой на труп его поник. Но пусть над лирою безгласной Порвется тщетная струна И не смутит тоской напрасной Его торжественного сна. Последний звук с нее сорвется, Последний звук струны моей, Как вестник смерти, пронесется И, может быть, в сердцах людей На тайный вздох их отзовется; И мир испуганный вздрогнет, И в тихий час залогом славы, В немой тоске, на гроб кровавый Слезу печали принесет. Но тесный гроб, добычи жадный, Не выдаст мертвого певца. Он спит; ему в могиле хладной Не нужно бренного венца. Молчит цевницы звук приветный, Уснула сладкая мечта, И, как могила, безответны Его холодные уста. В немой тоске, вдали от света, В своей незнаемой глуши, Я приношу на гроб поэта Смиренный дар моей души — Простой листок в венке лавровом. Простая дань души простой Не поразит могучим словом, Не тронет сердца красотой. Нет! В грустный час томящей муки Мне сладких песен не дано; Мне облекать в живые звуки Моей тоски не суждено! Но над могилою кровавой Я брошу блеклый мой листок, Пока сплетет на гробе славы Другой певец — другой венок. А ты!.. Нет, девственная лира Тебя, стыдясь, не назовет, Но кровь певца в скрижали мира На суд веков тебя внесет. Влачись в пустыне безотрадной С клеймом проклятья на челе! Твоим костям в могиле хладной Не будет места на земле! Не знай надежды светозарной, Чуждайся неги сладких снов И в глубине души коварной Таи проклятия веков! Когда же, горькими слезами В предсмертной муке принята, Молитва грешными словами Сойдет на грешные уста, — Тогда проникнет к ложу муки Немая тень во тьме ночной И окровавленные руки Судом поднимет над тобой! 27 февраля 1837

43. НАГРАДА ПОЭТА

В часы забот и скуки хладной Молчит задумчивый певец, И вольной песни звук отрадный Не тронет жаждущих сердец. Он тоже страждет, тоже стонет Под ношей горя и страстей; Но он тогда струны не тронет, Он всуе слова не заронит В сердца бесчувственных людей. На голос черни безответен, Он бурю жизни переждет; И одинок и незаметен, Он громких хвал не соберет. Зато в минуту вдохновенья, Нарушив долгий, праздный сон, Из глубины уединенья На грозный суд выходит он. И льется песнь живым потоком, И въяве сходит благодать, И на челе его высоком Пылает божия печать. И робкий мир, склоняясь долу, Глядит на страшного певца, И внемлют грозному глаголу Ожесточенные сердца. Как смелый воин в бурной сече, Он преступление казнит, И по лицу земли далече Живое слово прогремит. И то не суетное слово, Не бесполезное зерно; В сердцах людей свежо и ново Созреет жатвою оно. И этой жатвою богатой Гордится праведный поэт, И в ней одной бессмертной платой Ему заплатит грешный свет. 1837