На росстанях

Возмущение против автора петиции заметно утихает. Только один прокурор сохраняет строгость, свойственную его профессии.

— Кто б он ни был и чем бы ни руководствовался, все же он человек опасный, крамольник, это ясно, пройдоха, не лишенный дара юридического крючкотворства, правда наивного. Такие "ходатаи" правительству не нужны.

Тем временем, не дождавшись ответа на петицию, крестьяне созывают новый сход. Считая, что "закон" ими соблюден, они выносят новое постановление — приступить к пользованию затонами, которые по плану принадлежат им.

Человек двадцать крестьян, взвалив невод на сани, выходят к затонам. Медленно, не торопясь принимаются за дело. Прорубают лед и забрасывают невод. Работа идет весело, дружно. Вытаскивают первый невод — еще веселее становится у них на душе. Если дело и дальше так пойдет, они сегодня возвратятся домой с богатым уловом. После полудня у них уже было три бадьи рыбы. А рыба — как на заказ: лини и щуки, да все порядочные. Прямо охота берет ловить еще.

Приготовились забросить невод в новую тоню, размотали его, тянут. Дядька Есып последнюю льдину из проруби вытаскивает, глядь — из-за сухого высокого тростника человек тридцать казаков на конях вылетают! И как подкрались они так ловко, незаметно, дьявол их знает. Раз — и окружили!

— Крамольники! Бунтовщики! Для вас уже царские законы не законы? Своевольничать? Бунтовать?

Строг был казачий офицер.

У дядьки Есыпа с перепугу выпала трубка из зубов в полынью.

— Клади невод в сани! — командует рыбакам офицер.

Мокрый невод и три бадьи улова взвалили на сани. Мрачные, встревоженные и возмущенные такой несправедливостью, плетутся крестьяне под казачьим конвоем. Их ведут берегом Пины, возле Высокого, чтобы все видели их позор и поражение.

Тем временем в школе хозяйничает полиция. Налетела из парка Ивана Прокофьевича и окружила школу. Учеников отпустили, учителя приглашают в его же квартиру.

— Ничего не найдете, — говорит приставу Лобанович.

— Заранее все припрятали? — спрашивает пристав и усмехается.

Порылись немного, а потом приказали учителю одеваться.

— Так бы и говорили сразу!

Лобанович собирается. Сборы его невелики.

Арестованных крестьян вывели на выгон. Сюда сбежались люди, заполнили весь выгон.

— Расходитесь! Расходитесь! — командует полиция и расталкивает толпу.

Аксен Каль молотит на гумне. С цепа срывается било. Аксен поднимает било, выходит во двор, чтобы починить цеп. Услыхав на выгоне необычный шум и крики, он бежит туда с цепом в руке. Подходит к "линии оцепления". Казачий офицер рекой разливается, произнося речь-назидание, пересыпая ее "сволочью", "крамольниками" и другими страшными словами.

— Если бы вы так храбро японцев брали в плен, то были бы молодцами, — говорит Аксен казакам.

Офицер поворачивает злое лицо в сторону Аксена.

— Что ты сказал?

Рассвирепел и Каль:

— Сказал, что вас японцы били и гнали, как собак, а вы приехали сюда на безоружных мужиках отыгрываться.

Мгновение — и офицер выхватывает саблю. Высоко взлетел блестящий клинок — и… трах. Офицерская сабля отлетает далеко в сторону, выбитая из рук мужицким цепом. Еще мгновение — и этот же цеп гладко пристает к деликатной офицерской фигуре. Свалился бы офицерик с коня, но казаки поддержали. Остальные начали в толпу с конями кидаться.

— Бери его! Бей! — кричит озверевший от злости офицер.

Аксена бросаются ловить, но он исчезает, словно какой-то злой дух. И никто не знает, как все это произошло. А кто и знает — не говорит.

Толпу разогнали. Несколько человек подмяли лошадьми.

Арестованных крестьян и учителя ведут выгоном, а затем поворачивают налево, на дорогу в Пинск.

Дьячок Ботяновский стоит сбоку. Провожает глазами эту процессию и говорит, обращая свои слова к учителю:

— Да, сосед, ничего нет тайного, что не стало бы явным. И всякую гордыню наказует господь.

Менск, 1926–1927

Книга третья

На росстанях

Часть первая

Верхань

I

Паровоз тронулся с места и поспешил дальше, набирая скорость и оставляя за собой густые клубы дыма. Лобанович постоял минуту, провожая глазами поезд, привезший его в этот тихий уголок, где начнется для него новая жизнь. Промелькнула мысль, что исчезнувший за поворотом железной дороги поезд положил собою рубеж между тем, что было прежде, и тем, что будет впереди.

Как только Лобанович взял свои чемоданчики, чтобы идти с ними на станцию, к нему подбежал подвижной крестьянин средних лет, в заплатанной сермяжке, из-под которой вылезал такой же поношенный кожушок. Пытливые серые глаза крестьянина на мгновение остановились на Лобановиче. И выражение лица и вся фигура крестьянина свидетельствовали о том, что он готов оказать услугу хорошему человеку.

— Вам далеко? — спросил он Лобановича.

— В Верхань.

— В Верхань? Тогда пойдем со мной: я живо отвезу вас! — обрадовался крестьянин и, не ожидая согласия, решительно взял чемодан из рук учителя и собрался завладеть и другим.

— Возьмите один, а другой понесу я.

Лобанович был доволен, что все устроилось так быстро, мысль о подводе еще в поезде беспокоила его.

Прошли здание станции, очутились на небольшом дворике, где стояло несколько подвод. Крестьянин живо потрусил к своим саням, взбил солому, усадил учителя, а сам быстро подобрал сено из-под коня, поправил сбрую, взял вожжи, вскочил в сани, вытащил из соломы кнут, взмахнул им, чтобы придать резвости лошадке, и крикнул:

— Но, орел!

Все это он сделал так быстро, что трудно было проследить за его движениями. Видно, торопился он с умыслом, чтобы не дать своему седоку опомниться и не выпустить его из рук.

Лошадка не очень старалась оправдать почетный титул "орла". Она вздохнула по-лошадиному и, медленно ступая, потащила на косогор сани с седоком, его чемоданами в со своим хозяином.

— Взнуздай коня, а то, смотри, разнесет, — крикнул вдогонку другой подводчик, которому не удалось залучить пассажира.

Крестьянин хитро оглянулся.

— Взнуздай свою тещу, — ответил он насмешнику.

Всползая то на один, то на другой сугроб и ныряя в них, сани выехали на ровную и более укатанную дорогу. Худой мышастый конек приободрился, весело фыркнул и побежал уже по своей охоте.

— И правда, конек — орел, — похвалил Лобанович лошадку.

Учителю хотелось разговориться со своим подводчиком. Крестьянин быстро повернул голову к седоку. Глава его прояснились, угрюмость и озабоченность исчезли с лица. Видимо, он также обрадовался случаю поговорить. Понравилось, что седок похвалил коня и удачно вызывает на разговор.

— Вы кто же будете? — приветливо спросил крестьянин.

— Учитель, — ответил Лобанович.

— Учитель? — словно удивился крестьянин и еще внимательнее посмотрел на Лобановича. — Знаете, — сказал он, — я так и подумал: "Наверно, это новый учитель".

— А почему вы так подумали? И — почему новый?

— Как заговорил с вами, так мне в голову и тюкнуло. Едете в Верхань, а из Верхани одного учителя, я слыхал, забирают. Ну, думаю, наверно, вы на его место.

— А что, разве в Верхани несколько учителей? — слегка удивился Лобанович.

— Два, два, пане учитель! Школа большая, в двух домах помещается, да еще есть квартира для учеников, что приходят из других деревень.

— Вот как? Это для меня новость.

Лобанович не знал, как отнестись к такой новости. Может, хорошо, а может, и нехорошо, что в одной школе два учителя.

Из дальнейшего разговора выяснилось и сколько верст до Верхани, — а их оказалось восемнадцать, — и сколько дядька Ничыпар Кудрик — так назвал себя крестьянин — возьмет за подводу. Дядька Ничыпар оказался человеком покладистым, настолько покладистым, что Лобанович решил накинуть ему еще один рубль сверх уговора, хотя этих рублей у него было не так много, — приятно доставить человеку хоть небольшую радость.