На росстанях

Рассказал затем дьячок, как жили в раю Адам с Евой, как им было хорошо, какие там цвели сады и деревья и какую заповедь дал им бог. Но особенно интересно рассказал дьячок о том, как люди согрешили и как бог покарал их за это.

— Послушал Адам свою женку, съел яблоко с запрещенного дерева. А когда съел, сразу познал, что сделал мерзко. Нехорошо ему сделалось, и в первый раз обругал Еву как следует быть. А та молчит, но что ты возьмешь с бабы? Бросил Адам Еву и пошел в дубы. Лег под дубом и лежит. Слышит — бог по раю ходит. Стыдно Адаму в глаза богу глянуть. Лежит, не встает. Слышит — бог с Евой говорит:

"Где твой Адам?"

Опустила глаза Ева, молчит.

"Что же ты молчишь? Где, говорю, Адам?"

"Не знаю".

"Как "не знаю"? А кто же должен знать? — Глядит на нее бог строго. — Это, говорит, моя милая, через тебя свет горит! Я все вижу и знаю. Обожди, говорит, я с тобой еще поговорю! Пойду только этого бездельника поищу. Меня так не хочет слушать, а женку послушал!"

Слышит все это Адам. Страшно ему. Притаился за дубом — и ни гугу. Прошел бог так и этак, смотрит — нету Адама. "Где же он, говорит, девался?" Давай его звать:

"Адам!"

Адам ни гугу.

"Адам!" — еще громче зовет бог.

Адам от страха и голову пригнул. Бог-то знает, где Адам, но хочет, чтоб он хоть немного покаялся и сам попросил бога отпустить ему грех.

"Адам, где ты?"

Не подает Адам голоса.

Тут дьячок входит в роль разгневанного бога и наделяет его всеми своими качествами.

— Разгневался бог да как крикнет: "Адам, лихоманка твоей голове, где ты, гад?!"

Видит Адам, что деваться некуда, вылезает из-за дуба.

"Зачем ты ел то, что я тебе не дозволил?"

Вместо того чтобы покаяться, Адам начал оправдываться:

"Жена, которую ты мне сосватал, дала мне, и я ел".

Позвал бог Еву.

"Зачем ты давала Адаму запрещенные плоды?"

"Меня искусил дьявол, уговорил меня".

Поглядел на них бог, покачал головой.

"Будь же ты проклят, дьявол! Ползай на своем чреве, а некогда потомок Евы размозжит тебе голову. Ты, Ева, будешь в муках рождать детей, а муж твой будет господином над тобой. А ты, Адам, не забывай, что сделан ты из земли и в землю снова пойдешь. Проклята земля из-за тебя. Будешь ты работать много, а пользы иметь мало, потому что не послушал бога". И выгнал их бог вон из рая.

Так вот, видите, шельмы, какой грех не слушать бога! Делайте то, что вам говорят старшие. И по садам лазить не надо.

XX

Мысли, вызванные нелегальной брошюркой, не давали Лобановичу покоя. Прежние позиции, на которых зиждилось его мировоззрение, оказывались шаткими, построенными на песке. Они не выдерживали напора критической мысли и рассыпались, обнаруживая свою несостоятельность и никчемность.

Казалось, сам воздух насыщен новыми веяниями свежей мысли, хотя охранители устоявшегося веками политического строя твердо стояли на своем посту и заколачивали даже самые маленькие щели, через которые могли бы пробиться на свет белый новые идеи. Но где-то в сокровенных, тайных глубинах жизни что-то бурлило, кипело, поднималось, рвалось наверх. Газеты сообщали о забастовках, которые вспыхивали то здесь, то там в больших городах. Глухо долетали из разных мест грозные отзвуки народного протеста, возмущения. Из придавленных низов выбивались родники новой жизни.

Теперь все эти события рисовались Лобановичу в ином свете. Он ощущал радость познания повой правды, той правды, что, едва осознанная, неясная, веками живет в мужицком сердце, будоража и поднимая людей на восстания, той правды, за которую лучшие дети народа томились в острогах, страдали и гибли в ссылках, на каторге либо в расцвете лет складывали головы в темных подвалах. И все эти мученики за правду вызывали изумление и глубокое сочувствие и с неодолимой силой влекли на тот тернистый путь страдания, по которому шли они.

Вместе с тем Лобанович особенно остро почувствовал двойственность, двусмысленность того положения, в котором он теперь очутился. С одной стороны, он, деревенский учитель, вынужден проводить в жизнь определенные идеи, направленные на укрепление того порядка вещей, в справедливость которых он не верит. Над ним есть око, и это око не дремлет. И не одно, а много таких очей. С другой стороны, выполняя свою роль, он сознательно переходит в ряды врагов народа. Он станет лгуном и просто нечестным человеком, если будет вбивать через школу в детские головы эти казенные идеи.

Пробовал он в своих рассуждениях остановиться на определенном компромиссном решении. Что же, он будет молча обходить все то, что благоприятствует развитию казенных, монархических принципов, наталкивать детей на мысль о несправедливости существующих социальных порядков, пробуждать у них общественную сознательность, будет стремиться посеять в их душах зерно сомнения, действительно ли хорошо все то, что принято считать справедливым.

Лобанович вспоминал свои прежние размышления о роли учителя. Подобные мысли приходили ему в голову еще в Тельшине, но тогда он не знал того, что знает теперь, хотя многое чувствовал своим социальным чутьем. Теперь эти компромиссы не удовлетворяют его. Учитель считает, что такие мысли исходят от того соглашателя, который живет в самом существе человека.

Нет, дальше мириться с этим невозможно. Надо успокоить свою гражданскую совесть, выполнить свой гражданский долг и выйти из фальшивого положения обманутого человека, того положения, в котором находятся миллионы одураченных людей. И такой выход он находит в лице Аксена Каля.

Аксен Каль заходит к нему вечерами. Обучение хотя медленно, но подвигается вперед. Аксен уже может расписаться, что его очень радует, но это еще не свидетельствует о его грамотности. Читает он с печатного слабо, а с рукописного еще хуже. Расписываться он научился потому, что это наиболее частый вид его упражнений в письме. Дома упражняться ему некогда, да и неудобно. Приходится довольствоваться тем, что приобретешь здесь. Но без практики закрепить достигнутые успехи трудно, и Аксен порой высказывает мысль, что, может быть, науки с него и хватит. Учитель же упорно наседает на него, уговаривает идти дальше. И они понемногу идут.

Но не эти занятия составляют главное содержание их вечеров, — первое место отводится беседам на темы политического характера. Аксен Каль оказался таким человеком, с которым можно смело поговорить обо всем. Он только удивился немного, услыхав от учителя, что самый большой враг народа — сам царь. Аксен всю свою жизнь разделял общую веру в царя, который будто бы стоит выше обычных человеческих интересов, для которого одинаково близки интересы всех сословий, а если над бедным человеком и надругаются и поступают с ним несправедливо, то в этом виноваты царские советчики и все эти босяки — министры, губернаторы, земские начальники, исправники и всякие другие чины, которых даже и не сосчитать. Для Аксена Каля именно теперь и невыгодно было утратить веру в царя, невыгодно с чисто практической стороны: его не покидала надежда отвоевать заливы, захваченные паном Скирмунтом, а для этого оставалось одно только средство — подать прошение на царское имя.

— Но подают же люди прошения царю, и эти прошения он принимает, — пробует возразить Аксен.

— Ну конечно, если бы он не принимал этих прошений, то их не подавали бы. Но какие просьбы удовлетворяет царь? Если у кого-нибудь некрасивая, безобразная фамилия и он хочет переменить ее, такую просьбу царь уважит. Если засудят кого-нибудь, царь может уменьшить кару и даже совсем отменить ее. В таких мелких случаях почему не уступить людям? Царь помогает. Ведь надо же, чтоб люди верили в него. Но там, где затрагиваются интересы дворян, помещиков, царь никогда не станет на сторону крестьян. И в таких случаях говорят: "Министры не показали прошения царю". Выходит так, что хозяин хороший, а виноваты слуги. Чепуха все это, Аксен, и обман! Царь никогда не пойдет против помещиков: ведь сам он прежде всего помещик. Царь Николай Первый так и сказал на собрании дворян и помещиков: "Не забывайте, господа, что я первый среди вас помещик". Я вам, Аксен, скажу больше. Вы знаете случаи, когда царь удовлетворяет просьбы. Но знаете ли вы такие случаи, когда цари высылали крестьянских ходоков в Сибирь? А такие случаи были.