На росстанях

Дядя и племянник крепко обнялись.

— На все лето приехали? — спросил Мартин, обращаясь к племяннику на "вы".

— На все лето… Ну, как здоровы и что у вас хорошего?

— Ничего, брат, живем понемногу.

— Чемодан я оставил на вокзале, а сам пешком пошел. На станции с Алесем Садовичем встретились и вместе домой шли, — словно оправдывался Лобанович за свой "порожний" вид.

Мать в это время в хлеву заканчивала доить корову. Услыхав лай Шукая, а затем голоса возле калитки, она сразу же подумала, что это их Андрей приехал на лето, — ведь и сон такой приснился ей сегодня. Она торопилась закончить доенье и в ту минуту, когда дядя Мартин здоровался с племянником, вышла из хлева с подойником и, прикрыв его фартуком, быстро пошла в сени и тотчас же вернулась, чтобы поздороваться с сыном.

— Сынок мой!.. Вернулся!

Лобанович поцеловал ей руку.

— А я дою корову, слышу — Шукай забрехал и сразу стих, визжать начал. Так мне и тюкнуло, что это, наверно, ты…

Мать подробно описала свои недавние предчувствия и даже сон рассказала, идя в хату вместе с дядей Мартином и Андреем. На пороге встретились с Юзиком, младшим братом Андрея. С кнутом в руке и с торбой за плечами он шел выгонять в поле коров.

— Здравствуй, Юзик! — поздоровался с ним старший брат.

Юзик улыбнулся, повернув в сторону брата смуглое лицо и обнажая ряд белых зубов. Лицо его казалось немного смущенным.

— Выгоняй, выгоняй, брат, скотину, — заметил дядька Мартин. — Солнце вон уже высоко над лесом стоит.

Хата была еще не прибрана, и не все еще в ней встали.

— В самый беспорядок ты, сынок, попал, — говорила мать, словно прося прощения у сына.

— Да ведь еще и рано, — отозвался Лобанович.

— Спать привыкли долго, — строго проговорил Мартин и бросил взгляд в угол, где лежали в постелях его племянницы Маня и Настя. — Избаловала их мать, такие, пане мой, барышни!

Мане было уже лет шестнадцать, а Настя года на два моложе.

— Ведь им так хочется поспать! — заступилась за дочерей мать. — Молоденькие еще, наработаются за свой век.

Ганна, мать Лобановича, была женщина добрая, работящая, заботливая, все старалась сделать сама, за всех заступалась. Она не раз плакала, когда ей приходилось будить Юзика гнать коров: ведь ему так тяжело было подниматься… Хоть на одну минутку старалась она продлить его сладкий утренний сон, а когда хлопец вставал, стояла возле него, помогала собраться и делала все, чтобы ублаготворить его.

— Смолоду надо в работу втягиваться, — стоял на своем Мартин. — Ведь если вырастут лентяями, спасибо тебе за это не скажут.

Говоря так, Мартин подошел к постели. Накрывшись с головой одеялом, спал самый младший племянник и лучший приятель дяди Мартина — Якуб. Наклонившись над ним, дядя начал шептать что-то мальчику на ухо. Якуб недовольно буркнул в ответ, а Мартин залился самым, искренним смехом, после чего сказал:

— Якуб у меня — человек. Это не Юзик. Того надо с музыкой поднимать, а Якуб в один миг поднимается, если надо. Это первый хозяин в доме.

Расхваленный Якуб — ему было лет шесть — показал головку из-под одеяла, блеснул на брата темными глазками, улыбнулся и снова спрятался.

— Мама! Иди сюда, — позвал он мать.

Мальчику нужна была какая-то одежда, он решил вставать, чтобы оправдать свою репутацию хорошего хозяина и работника.

А дядя Мартин рассказал тем временем, как Якуб искал червяков, собираясь удить рыбу, переворачивал гнилые бревнышки и, если под ними червяков не оказывалось, говорил сам себе: "Тут тоже нету".

Случай, казалось бы, ничем не примечательный, но Мартину он почему-то врезался в память, а это "тут тоже нету" вызывало у него всякий раз веселый смех.

Дядя Мартин был еще не старый человек. С утра до позднего вечера трудился он не покладая рук. То в поле, то возле дома возился. В более или менее свободное от полевых работ время плотничал или занимался столярной работой, имевшей непосредственное отношение к хозяйственным делам: то телегу мастерил, то соху чинил, в хлеву или на гумне порядок наводил, не то в хате либо в сенях какие-нибудь полки, подмостки делал. Просто что-нибудь изобретал для большего порядка в хозяйстве. Короткие перерывы в работе использовал Мартин для дел рыбацких, благо Неман был, как говорят, под самым боком. А рыбацкая снасть — сетка, нересты, удочки — была у него отличная. В грибную пору, когда зарядит дождь и работа в поле прекратится, дядя Мартин возьмет корзину и, может, полдня проходит, зато принесет таких боровиков, что хоть вези на выставку.

— Ну, братец, отдохни с дороги. Я тебе и полати на гумне смастерил, — сказал дядя гостю, — а я поеду пахать, думаем гречиху под Клинами посеять.

Дядя Мартин уехал в поле. Лобанович некоторое время сидел и слушал новости домашней жизни. Новости нельзя сказать чтобы веселые. Наладить хозяйство так тяжело. Земля пустая, хоть и много ее, разбросана "за белым светом", только и пользы, что от узкой полоски возле дома. И этот кусок пустой, но его хоть унавозить можно. Арендная плата повышена, а платить нечем. Владя, старший брат, вот уже три недели как на плоты, на сплав пошел. А какие заработки на сплаве! Принесет десять рубликов — и то хорошо. Сколько нагорюется, натерпится! И с выпасом плохо. Везде запрет, только ступит где скотина — сейчас же штрафы плати. Ну, словом, чем дальше, тем хуже. Вообще как-то тяжелее стало жить на свете. А тут и девчата подрастают, одежду им надо справлять…

Лобановичу тяжело слушать эту грустную повесть. Он заметил, что мать стала выглядеть хуже — забот много и живется нелегко. И перед этими заботами поблекли его собственные. В глубине души он упрекал себя за то, что ничем еще не помог домашним. Правда, и помочь было трудно, жалованье он получал небольшое, а за два последних месяца и вовсе еще не получал. Тут осенила его мысль — дать знакомому лавочнику Гэсалю из Панямони доверенность на получение этого жалованья. Гэсаль охотно берется за такие дела, и хоть придется ему дать значительный процент, зато без хлопот можно получить рублей тридцать пять. Двадцать рублей он отдаст на хозяйство, а остальное оставит себе. На этой мысли Лобанович и успокоился, заметно повеселел. Да, он обязательно сделает это в ближайшее время. Может, даже завтра сходит к Гэсалю.

— Ты, сынок, вроде немного похудел, — заметила мать, присматриваясь к сыну.

— Нет, мама, это просто с дороги, я две ночи не спал.

— Тогда, сынок, выпей свеженького молочка и иди поспи на гумне.

— Да, надо, пожалуй, немного отдохнуть.

Мать принесла целую кринку молока. Якуб уже встал и смотрел на брата.

— Ну, Якуб, так много ли собрал червей?

— Я теперь знаю, где их надо искать: в дровяном сарае, под щепками, — ответил Якуб.

Вот если Андрей захочет, то он в один миг принесет их полную жестянку. Но рыба теперь лучше берет на овсяников.

— А знаешь, Андрей, где много рыбы?

— Ну, где?

— В Бервянке. Там такой омут, что и шестом дна не достанешь. Там может сосна спрятаться! Вот там и много рыбы.

— Откуда же ты знаешь, что ее там много?

— Я видел, как она там плавает. И плескает, страх как плескает!

Якуб что-то вспомнил и начал смеяться.

— Чего ты смеешься?

— Смешно было так… Дядька удил рыбу, а она как плюхнет! Я говорю: "Дядька, дядя, вон рыба плюхнула!" А дядя говорит: "Вот если бы еще плюхнула одна такая рыба, так и уха была бы!"

— Ну, довольно тебе рассказывать, пусть Андрей отдыхать идет, — сказала Маня. — Я уже постлала тебе на полатях на гумне, — обратилась она к Андрею.

— Пойдем, я тебе покажу полати, — и Якуб повел брата на гумно. — Это мы с дядей их мастерили, — сообщил мальчик. Он все время вертелся возле брата и щебетал своим детским голоском.

— Что же ты теперь будешь делать? — спросил Андрей.

— Пойду сейчас к дяде. Дядя говорил, что научит меня пахать.

— Пойдем, Якубка, пусть Андрей поспит.