Время перемен

В отчаянии от собственного бессилия я прижимаю руки к щекам.

Восторг вскидывает голову, а потом опускает ее на грудь. Ноздри лошади раздуваются, уши настороженно подняты.

Я напрягаю все силы, пытаясь передать ему свою мысль: «Не надо, Восторг! Понимаю, дружок, она приказывает, но ты не слушай, остановись!»

Бесполезно! Ева работает руками, как вышедший на финишную прямую жокей. Сильные молодые ноги обхватывают грудную клетку лошади. До забора остается около двадцати футов, я издаю тихий стон, не зная, как лучше поступить: то ли отвернуться и зажмурить глаза, то ли набраться сил и досмотреть жуткое зрелище до конца. В этот момент Ева неожиданно поворачивает голову и видит меня. Она отклоняется назад, резким рывком отводит Восторга влево, а затем, вскинув вверх руку, издает победный клич. Повинуясь воле наездницы, Восторг переходит на кентер, а потом на рысь. Ева покачивается в такт движениям неоседланной лошади, и я невольно любуюсь ее выправкой, а сердце все никак не может успокоиться и рвется вон из груди.

– Привет, ма. – Ева останавливает лошадь прямо передо мной. – Что стряслось? – Ноздри Восторга трепещут, грудная клетка раздувается, как кузнечные мехи, а бока покрыты клочьями пены.

Я не отрываясь смотрю на дочь, бессильно хватая ртом воздух. Усилием воли стараюсь устоять на ватных ногах и сохранить вертикальное положение.

– Тебе плохо? – Ева наклоняется, всматриваясь в мое лицо. – Отвратительно выглядишь. Похоже, даже причесаться не удосужилась.

Проходит еще несколько секунд, прежде чем ко мне возвращается дар речи.

– Ева, ты что вытворяешь?

– Ха, езжу верхом! Разве не видно?

От пережитого потрясения слова застревают в горле.

– Слезай с лошади, – выдавливаю я наконец.

– Что?

– Немедленно слезай!

За долю секунды лицо дочери меняется и вместо настороженного удивления выражает глухую враждебность. Брови презрительно приподняты, губы плотно сжаты. Ева перебрасывает правую ногу через спину лошади и соскакивает вниз. Во время этих действий она умышленно не смотрит в мою сторону.

Я закрываю глаза и стараюсь успокоиться, а когда набираюсь мужества взглянуть на дочь, вижу, что поводья переброшены через голову Восторга, и Ева сосредоточенно разглаживает его челку.

– Не понимаю, чего ты бесишься? – небрежно бросает она.

– Ты ездила верхом без шлема, на неоседланной лошади! – взрываюсь я. – Неслась во весь опор к забору по промерзшей земле! Забыла, что у Восторга всего один глаз?

– И что из этого следует? – с невозмутимым видом вопрошает Ева и, прищелкнув языком, направляется к воротам. Восторг, тяжело дыша, идет рядом.

– То есть как это что?! – не верю я собственным ушам.

Я нахожусь с противоположной стороны и стараюсь идти в ногу с дочерью и Восторгом. Нервно заглядываю между досок, придирчиво изучая ноги Восторга. Следов хромоты не видно. Слава богу, и Ева и лошадь целы и невредимы, но голова по-прежнему идет кругом и дышится тяжело. В организме бушует адреналин…

– Не возьму в толк, с чего ты так разошлась, – недоумевает Ева, останавливаясь возле ворот. – Я все время езжу без седла. Наверное, надо было надеть шлем, но ведь я не собиралась прыгать через барьеры.

– Нет, собиралась. Не ври.

Ловкими пальцами дочь открывает ворота и толкает створку ко мне. Я ловлю ее и придерживаю, дожидаясь, пока Ева заведет лошадь внутрь, а потом закрываю. Некоторое время вожусь с цепочкой, а Ева уже направляется к конюшне.

– Ева, будь добра, подожди!

Однако дочь, будто обращаются вовсе не к ней, идет дальше, даже ни разу не оглянувшись.

Ненавижу, когда она ведет себя подобным образом. Человек, плетущийся сзади, не может стать хозяином положения, и Еве это отлично известно. Так что действует она продуманно. Я роняю цепочку, с которой закоченевшие пальцы все равно не в состоянии справиться, и бегу трусцой вслед за Евой. За спиной скрипят распахнутые ворота.

– Ева! – снова окликаю я, ускоряя шаг. Наверное, я сейчас похожа на несчастного Смайка из романа Диккенса, когда он с хныканьем тащился за мистером Сквирсом. – Ева, подожди, прошу тебя!

Дочь продолжает изображать из себя глухую.

– Ева, ты меня слышишь?

Ну все, сколько можно терпеть это издевательство! Я почти поравнялась с беглянкой и резким движением вырываю у нее из рук поводья.

Голова Восторга взмывает вверх, и он в недоумении косится левым глазом в мою сторону. Я глажу лошадиную морду и шепчу ласковые слова, чтобы успокоить животное.

Ева не может скрыть удивления, но сразу приходит в себя и, упершись руками в бока, выставляет вперед ногу. Воздев глаза к небу, она испускает тяжкий вздох.

– Признайся, ты собиралась перепрыгнуть через забор.

Дерзкий взгляд карих глаз устремлен прямо на меня. Прежде чем дать ответ, Ева выдерживает короткую паузу.

– Возможно, – с равнодушным видом пожимает она плечами. – Ну, ладно, так и быть. Да, собиралась.

– Господи, Ева! Ты бы разбилась до смерти!

– Ничего подобного, – презрительно фыркает дочь. – За всю жизнь я ни разу не свалилась с лошади.

– Ерунда! – вконец разозлившись, кричу я. – Полная чушь! Восторг не прыгал через препятствия с тех пор, как потерял глаз. А если бы он ошибся? Проломил своим телом забор? Или просто отказался прыгать? А на тебе никакой защиты. Ни стремян, ни шлема, ни жилета, вообще ничего!

– Да успокойся же, мама.

– Что ты сказала? – Руки бессильно падают вдоль тела, я смотрю в глаза дочери в надежде уловить искру понимания. Чувствую себя совершенно сбитой с толку при виде девочки-подростка, которая не соображает, что несколько минут назад могла случиться непоправимая беда. Мне больно.

Восторг нервно пританцовывает, отступая на несколько шагов в сторону. Он старательно следит за нами здоровым глазом.

Я подхожу к лошади, успокаиваю, поглаживая по голове и шее.

– Немедленно возвращайся в дом и жди меня. – Эти слова адресованы Еве.

Ее лицо принимает раздраженное выражение.

– Но почему?

– Мы не закончили разговор.

Ева поворачивается спиной и сердито топает по подъездной дорожке.

– Вот черт! – шипит она, не заботясь, что я услышу, но все же недостаточно громко, чтобы в случае чего отпереться и списать все на мою глухоту. В сердцах она поддает носком сапога гравий, и тот взлетает фонтанчиком в воздух.

– А ну стой!

Откинув голову назад, Ева останавливается:

– Ну, что на сей раз?

– Что ты сейчас сказала?

– Ничего, – бросает она, по-прежнему стоя ко мне спиной.

– Неправда, сказала. Сама ведь знаешь.

Ответом меня не удостаивают.

– Ты наказана, будешь сидеть под домашним арестом, – объявляю я.

– Вот удивила! – бурчит дочь и удаляется с гордо поднятой головой, время от времени подбрасывая гравий носком сапога.

Я смотрю Еве в спину. Вот она поднимается по уклону, ведущему к крыльцу, и заходит в дом через черный ход, оглушительно хлопнув дверью.

Бедная Мутти. Если она на кухне, Ева ей непременно наябедничает.

Я переключаю внимание на Восторга и провожу рукой по влажной от пота груди лошади. В душе поднимается очередной приступ гнева, направленный против дочери. Однако нет сомнений, что Ева знает, как правильно остудить Восторга, ведь она понимает и любит лошадей так же, как я. Да и проблемы у нее не с лошадьми, а со мной.

Веду Восторга на крытый манеж и не спеша выгуливаю по периметру, время от времени останавливаясь, чтобы пощупать его грудь и проверить дыхание. Убедившись, что Восторг остыл, веду его в денник, где он будет дожидаться утренней трапезы. Другие лошади тоже волнуются и тихо ржут в предвкушении завтрака. Я могла бы сама их накормить, но у рабочих, обслуживающих конюшню, свой, отработанный до тонкостей ритуал, и мешать им не хочется.

Выйдя из конюшни, вижу, как рабочие с грохотом подъезжают на двух допотопных развалюхах. Машу им в знак приветствия рукой и с обреченным видом бреду к дому и малоприятным сюрпризам, что там поджидают.