Кровь и золото

Мне, с легкостью убивавшему древних языческих богов, непросто было с ней согласиться. Возможно, потому, что именно тогда я впервые отчетливо осознал, что, останься мы в Антиохии, продолжай мы вести прежний образ жизни, к нам вновь и вновь будут непрошено являться те, кто пьет кровь, и тогда убийствам не будет конца. А моя душа не могла смириться с такими последствиями. Меня снова посетила мысль о собственной смерти и даже о смерти Тех, Кого Следует Оберегать.

Мы истребили фанатиков. Учитывая их молодость, ничего сложного в этом не было. Минутное дело. Мы сожгли их дотла, а потом, как положено, развеяли пепел.

Но когда все закончилось, я погрузился в гнетущее молчание и месяцами не выходил из святилища. Погруженный в собственные страдания, я перестал замечать Пандору и даже не вспоминал о ней.

Я не мог объяснить своей прекрасной спутнице, что провидел мрачное будущее, и, когда она уходила в город охотиться или развлекаться, отправлялся к Акаше.

Я шел к моей царице, вставал перед ней на колени и просил подсказать, как жить дальше, что делать.

– В конце концов, – говорил я, – они же твои дети! Их целые легионы, но они никогда не слышали твоего имени. Они уподобляют свои клыки змеиным зубам и твердят что-то об иудейском пророке Моисее и об изображении змеи, вознесенном им в пустыне[2]. Они говорили, что на их место придут другие.

Акаша безмолвствовала. Должен заметить, что за две тысячи лет я не получил от нее ни одного внятного ответа.

Но тогда я находился в самом начале своего страшного пути и в те беспокойные минуты понимал лишь, что нужно молиться втайне. Пандора не должна видеть меня, философа Мариуса, преклонившим колено. Я продолжал предаваться экстазу бредового культа и обращаться с мольбами к царице. Иногда мне казалось, что на лице Акаши появляется некое подобие жизни, однако это было лишь замысловатой игрой световых бликов.

Тем временем Пандора, обозленная моим молчанием не меньше, чем я был зол на безмолвие Акаши, пришла в полное смятение и, словно обезумев от обиды, однажды ночью заявила:

– Как бы я хотела от всех вас избавиться!

Я не придал большого значения этим словам, ибо счел их обычными для любой семейной ссоры. Однако Пандора ушла из дома и не вернулась – ни к утру, ни позже.

Как видишь, она просто играла со мной в ту же игру, что и я с ней. Она отказывалась становиться свидетелем моих неприятностей и не могла понять, как отчаянно я нуждался в ее присутствии и даже в ее бесплодных мольбах.

Сейчас мне стыдно признаваться в своем безграничном эгоизме. Я не имел права так поступать. Но, ужасно разозлившись на Пандору, я совершил непоправимое: подготовил все необходимое к отъезду из Антиохии и назначил его на ближайший же день.

При тусклом свете лампы, чтобы не возбудить подозрений смертных посредников, я распорядился, чтобы меня и Тех, Кого Следует Оберегать, в трех гигантских саркофагах морем перевезли в Рим. Забрав все, что принадлежало мне, я покинул мою Пандору и оставил ее вещи валяться в пустой вилле. Я расстался с единственным существом в мире, согласным меня терпеть и проявлять понимание, – не все ли равно, ссорились мы или нет?

Я бросил на произвол судьбы единственную в мире женщину, которой была известна моя истинная сущность!

Конечно, тогда я даже не задумывался о последствиях, не подозревал, что столетиями буду безрезультатно искать Пандору. Я не знал, что возведу ее в ранг богини, столь же всемогущей в чертогах памяти, как Акаша в реальности.

Вот видишь, как много я лгал. Сплошной обман, как и в отношении Акаши. Я любил Пандору и нуждался в ее обществе. Но в словесных битвах, даже в самых эмоциональных, я всегда играл роль высшего существа, не нуждавшегося в иррациональных, на первый взгляд, беседах и внешних проявлениях любви и привязанности.

Я помню, как Пандора спорила со мной в ту ночь, когда я дал ей Темную Кровь.

– Не делай культа из разума и логики, – говорила она, – ибо по прошествии времени разум подведет тебя и ты станешь искать прибежища в безумии.

Меня ужасно оскорбили эти слова, слетевшие с губ прекрасной женщины, чьи глаза завораживали меня настолько, что я едва успевал следить за ходом ее мыслей.

А ведь ее предсказание в точности сбылось, после того как мы убили стаю новообращенных: я погрузился в мрачное безумие и отказывался разговаривать.

И только сейчас я смог признать всю степень своего безрассудства: собственная слабость оказалась слишком тяжела для меня, и я не в состоянии был выносить присутствие очевидца того, как меланхолия окутала мою душу.

Даже сейчас я не желаю, чтобы она видела мои страдания. Я живу здесь с Дэниелом и беседую с тобой, поскольку ты новый друг, твои впечатления свежи, а суждения беспристрастны. Ты смотришь на меня без привычного страха.

Ладно, продолжу свой рассказ.

Корабль без приключений добрался до Остии, откуда нас в трех саркофагах перевезли в Рим. Поднявшись из «могилы», я приобрел дорогую виллу, располагавшуюся сразу за городской стеной, а в холмах, вдали от дома, устроил подземный храм для Тех, Кого Следует Оберегать.

Меня, однако, не покидало чувство вины: я разместил своих подопечных на расстоянии нескольких миль от собственного жилища, где вечерами читал книги, а под утро укладывался спать. А ведь в Антиохии все было иначе: они постоянно оставались рядом со мной.

Но мне хотелось жить поближе к великому городу, а через несколько лет, пробежавших совсем незаметно, стены Рима раздвинулись и моя вилла оказалась на городской территории.

Согласись, такое место нельзя было считать подходящим для Тех, Кого Следует Оберегать, а значит, я поступил мудро, устроив убежище для них в стороне от быстро развивающегося города. Сам же я на вилле разыгрывал перед окружающими роль знатного римлянина, гостеприимного хозяина великолепной, богато украшенной виллы, заботливого господина простодушных и легковерных слуг.

Видишь ли, я провел вдали от Рима более двухсот лет.

Да, я упивался культурными дарами Антиохии – города пусть и римского, но со спецификой Востока, внимал на форуме поэтам и учителям, бродил при свете факела по залам и хранилищам библиотек. И каждый раз приходил в ужас, если доводилось услышать или прочесть о ком-либо из последних римских императоров. Правители великой империи позорили титул своими выходками, и многие из них в конце концов принимали смерть от рук собственных телохранителей и солдат.

Но, считая, что Вечный город пришел в упадок, я глубоко заблуждался.

Римом правили и великие императоры: Адриан, Марк Аврелий, Септимий Север. В столице воздвигли огромное число монументальных зданий, значительно увеличилось население города. Даже мне не удалось бы подробно осмотреть все римские храмы, амфитеатры и бани.

Вероятнее всего, Рим превратился в крупнейший и самый впечатляющий город мира. В нем насчитывалось около двух миллионов жителей, причем многие плебеи – как тогда называли бедняков и простолюдинов – ежедневно получали кукурузу и вино.

Я был мгновенно очарован необыкновенным городом и, отрешившись от ужасов имперских свар и бесконечных войн на границах, предавался изучению интеллектуальных и эстетических творений человечества.

Конечно, я поспешил к домам своих потомков и подолгу слонялся возле них, словно призрак. Дело в том, что на протяжении всех долгих лет моих скитаний я втайне от Пандоры следил, пусть издалека, за судьбами родственников и знал, что они остались добропорядочными гражданами, что мужчины нашего рода были сенаторами и отчаянно старались навести хоть какой-то порядок в правительстве, пока армия возвышала одного императора за другим в отчаянных попытках установить и сохранить власть империи на той или иной отдаленной территории.

Сердце мое разрывалось при виде юных потомков многих поколений моих кровных родственников, и я тогда же – сам не знаю почему – навсегда прекратил интересоваться ими и вести о них какие-либо записи.

2

Согласно ветхозаветным преданиям, после исхода из Египта много людей погибли в пустыне от змеиных укусов. И тогда для защиты своего народа Моисей по указанию Бога Яхве сделал «медного змея». Тот, кто после укуса змеи смотрел на это изображение, оставался в живых. Новый завет содержит слова Иисуса Христа, уподобляющие его вознесение, несущее верующим вечную жизнь, вознесению Моисеем змеи в пустыне (Ио. 3:14–15).