Кровь и золото

Она сама назвала ему свое имя! Я не мог отрицать столь очевидный факт. Да, из глубины веков до его слуха донесся безмолвный голос, шепчущий соблазнительные признания.

Ты только представь, как молод был тогда Лестат. Он получил Темную Кровь в двадцать лет. И с момента его перерождения прошло еще лет десять, не больше.

Как я должен был поступить? Как относиться к тому поцелую и тайным откровениям?

Я полностью отрицал как свою любовь, так и ревность. Не желал признаваться в том, что испытываю горькое разочарование. «Ты слишком опытен и мудр, чтобы поддаваться слабости, – убеждал я себя. – Так извлеки урок из произошедшего. Может быть, этот юноша узнает благодаря ей нечто поистине важное и ценное. Разве она не богиня?»

Я повел Лестата в гостиную, в удобную комнату, похожую на ту, где сидим сейчас мы с тобой, но обставленную в другом стиле, и мы проговорили до рассвета. Я поведал ему повесть своей жизни, рассказал о том, как родился во Тьму, о путешествии в Египет. Всерьез приняв на себя роль учителя, я играл ее с великодушием и полной самоотдачей. Сам не пойму, ради кого я все рассказывал – ради Лестата или ради себя? Но те часы я вспоминаю с удовольствием.

Однако когда настала следующая ночь и я уехал, чтобы на другом острове встретиться со своими смертными подданными и отдать необходимые распоряжения, Лестат совершил нечто ужасное.

Достав из своего багажа скрипку – дорогой его сердцу инструмент, обладавший поразительной силой, – он спустился в святилище.

Теперь я абсолютно уверен – впрочем, я и тогда в этом не сомневался, – что он не смог бы проникнуть туда без помощи царицы. Это она, воспользовавшись своим невероятно мощным Мысленным даром, открыла все разделявшие их двери.

Лестат утверждает, что именно царица внушила ему желание сыграть ей на скрипке. Но я так не думаю. Мне кажется, она просто позвала его и убрала с дороги все преграды. А инструмент он взял с собой по собственной воле.

Решив, что дотоле незнакомое царице звучание скрипки должно непременно ей понравиться, он принялся подражать скрипачам, чьи выступления когда-то видел, ибо играть не умел.

И моя прекрасная царица поднялась с трона и направилась к Лестату, раздавив ногой скрипку, которую тот в ужасе уронил. Но судьба драгоценного инструмента в тот момент уже никого не волновала. Акаша заключила Лестата в объятия и предложила ему свою кровь. А потом... Потом случилось событие, которое потрясло меня настолько, что мне до сих пор больно о нем вспоминать: царица не только позволила моему юному подопечному пить свою кровь, но и сама отведала его крови.

Скажешь, ничего особенного? Неправда. Я ходил к ней На протяжении долгих веков я ухаживал за ней, пил ее кровь, но ее зубы ни разу не коснулись моей кожи.

Мне не довелось слышать ни об одном просителе, чью кровь царица захотела бы выпить. Да, однажды я привел для нее жертву. Царица выпила ее кровь, и жертва погибла. Но чтобы Мать брала кровь от тех, кто приходил ей поклониться? Никогда. Она была священным источником, даровала исцеление кровавым богам и своим обгоревшим детям, но сама никогда не пила.

А кровь Лестата выпила.

Что увидела она в те минуты? Не могу даже представить. Возможно, ей открылись картины жизни Лестата, тайники его души. Так или иначе, все быстро закончилось, поскольку со своего трона восстал супруг царицы Энкил – восстал, чтобы прекратить святотатство. Тут подоспел я и предпринял отчаянную – к счастью, увенчавшуюся успехом – попытку спасти Лестата, ибо Энкил хотел его уничтожить.

В испачканных кровью одеждах царь и царица вернулись на свои места и вновь погрузились в безмолвие. Однако после Энкил вновь разбушевался и до самого рассвета громил жаровни для благовоний и вазы.

То была устрашающая демонстрация силы царя. И я понял, что мне придется проститься с Лестатом – ради его же безопасности. Да и ради моей собственной. На следующую ночь мы расстались. Разлука была для меня мучительной, но другого выхода я не видел.

Мариус снова замолчал.

Торн терпеливо ждал продолжения.

– Не знаю, что было для меня больнее – потеря Лестата или ревность, – снова заговорил Мариус. – Я сам себя не понимаю. Я считал ее своей собственностью. Своей царицей. – Он понизил голос. – Показывая ему Акашу, я словно хвастался ценным приобретением! Видишь, какой я лжец! А потерять юное существо, столь близкое мне по духу... Невероятно больно. Такую пронзительную боль испытываешь иногда, слушая, как поет скрипка.

– Чем я могу помочь? Как облегчить твою печаль? – спросил Торн. – Ты так переживаешь, как будто она до сих пор здесь.

Мариус поднял взгляд, и на лице его вдруг появилось удивленное выражение.

– А знаешь, ты прав, – сказал он. – Я до сих пор ощущаю бремя своих обязательств. Порой у меня возникает такое чувство, что она по-прежнему рядом со мной и я должен идти к ней в святилище.

– Разве ты не обрадовался, что все кончилось? – спросил Торн. – Когда из своей ледяной пещеры я наблюдал за тем, что происходило на совете, мне показалось, что многие испытали облегчение. Даже рыжеволосые близнецы, по-моему, понимали, что все уже позади.

Мариус задумчиво взглянул на Торна.

– Да, пожалуй, все были в этом единодушны, – сказал он. – За исключением разве что Лестата.

– Расскажи мне, как пробудилась царица, – попросил Торн. – И как случилось, что наша Мать превратилась в убийцу собственных детей. В своих скитаниях по миру она однажды прошла совсем близко от пещеры, где я спал. Я чувствовал ее, знал, что она ищет нам подобных. Но меня она почему-то не нашла.

– Некоторым тоже посчастливилось спастись, – кивнул Мариус. – Но никто не знает, сколько именно уцелело. Акаша устала убивать и пришла к нам, полагая, думаю, что у нее еще будет время завершить начатое. Но все закончилось слишком быстро, намного раньше, чем она рассчитывала.

Что касается ее второго пробуждения... Причиной вновь послужил Лестат. Но с тем же успехом я могу винить и себя.

А произошло, судя по всему, вот что. В качестве даров я приносил к ее трону изобретения современного мира. В том числе и различные приборы и механизмы. Сначала это были музыкальные устройства, потом те, что воспроизводят изображение.

Наконец я принес мощный телевизор, установил его в святилище и настроил на непрерывную работу. Таково было мое очередное необыкновенное жертвоприношение, и...

– И она, по обычаю богов, приняла жертву, – закончил за Мариуса Торн.

– Да, приняла. И впитала в себя исходившую от телевизора мощь. На экране сменяли одна другую картины жестокости и насилия, отбрасывая на лицо царицы мрачные блики. Я уже не говорю о шуме, криках и громких разговорах! Уж не бесконечные ли общественные дебаты пробудили в ней подобие разума?

– Подобие разума?

– Она пробудилась, видя перед собой одну-единственную цель: править миром.

Мариус с глубочайшей грустью покачал головой.

– Акаша хотела перехитрить и обмануть мудрейших из людей, – печально сказал он. – Намеревалась уничтожить подавляющее большинство мужского населения, создать женский рай и таким образом установить всеобщий мир. Полный абсурд – концепция, построенная на насилии и крови.

Пытаясь ее переубедить, мы очень старательно выбирали слова, чтобы не нанести ей оскорбления. Откуда она могла почерпнуть столь бредовые идеи? Только из обрывков видений, мелькавших на гигантском экране, из безумных выдумок и так называемых новостей. Это я открыл путь потоку, который захлестнул ее с головой.

В глазах Мариуса сверкнули гневные вспышки.

– Конечно, она увидела и яркие, динамичные видеоклипы «Вампира Лестата», в которых появлялся и образ царицы, восседавшей на троне, – то есть ее самой. Лестат показал ее такой, какой увидел двести лет назад. Он нарушил данное мне когда-то слово и раскрыл все тайны, которые я ему доверил.

По губам Мариуса скользнула горькая усмешка, и лицо его словно осветилось изнутри, но так, как озаряется лицо человека, исполняющего печальную песню.