Страница 81 из 103
— Лучше по миру пойдем, чем уступать врагам! Ничего не бойся. Ты открылся перед ними, прочел эту несчастную присягу. Ты тогда зачем присягал? Чтоб быть верным церкви и помазанным папой. Но ведь ты мог быть королем и без папы, без епископов. Не думай о старых законах, создавай новые! Бей, рази! Ты отстаиваешь дело божье, папа — антихрист, а Зденек из Штернберка верит только в свою мошну…
Король пришел на совещание невыспавшийся и услышал от епископа Йошта, что паны-католики ничего не обещают. Потом слушал выступление папского посла Фантина де Валле, и этот самый посол, который до тех пор был служащим короля, говорил так, как никто еще не говорил в этой зале. Речь его, которую переводил вышеградский настоятель Ян из Рабштейна, полна была вызывающего высокомерия и дерзости, свойственными тому, кто ищет ссоры и старается завязать бой. Он высказывал более папские взгляды, чем сам папа, и держался так, будто имел дело с провинившимся, а не стоял перед лицом коронованного монарха! Папа — воплощенное могущество, так говорил он, и кто противится его воле, тот будет повержен и уничтожен. Чешский народ был соблазнен лжепророками, и от этого произошли бури и великие войны. После многих страданий, которые вынесло все христианство, чехи на Базельском соборе решили примириться со святой церковью, и это было принято, причем была сделана оговорка для тех, кто привык к причастию под обоими видами. Эта оговорка имела силу, только пока были живы те, которые желали так причащаться. Но для их детей в ней нет надобности. Чехи вели себя в Риме не как просители, а как истцы, и даже стали отстаивать и доказывать еретический взгляд, будто причастие под одним видом недостаточно для спасения, так как содержит лишь половину святости и благодати.
Поэтому папа отменяет компактаты и запрещает причащаться под обоими видами, кроме как священнослужителям в алтаре…
И, словно говоря королю и всему собранию нечто само собой разумеющееся, словно в прошлом за чашу не были пролиты потоки крови, словно не были сожжены города и замки и не была растоптана вся чешская земля, он спокойно объявил королю от имени папы, что король должен удалить от двора еретиков-священников, должен сам с женой и детьми причащаться под одним видом и вырвать с корнем то, что накануне обещал сохранять до самой своей смерти.
Король встал и громким голосом отверг это. Он никогда не нарушал присяги! Но Фантин заметил на это, что присягу толкует тот, кто ее составлял. А когда король крикнул, что ему судьи — бог и собственная совесть, легат сказал, чтоб король остерегся, так как его корона под угрозой. Папа, который раздает короны, может ее отнять!
И, неучтиво повернувшись спиной, ушел.
На башнях пробили полдень. Король был красен, словно его вот-вот хватит удар; рот его судорожно искривился. Он встал, прошелся по возвышению, на котором стоял трон. Королева что-то торопливо ему шепнула. Кое-кто из членов сейма покинул собрание.
Но кто-то в задних рядах крикнул, как тогда, в староместской ратуше:
— Да здравствует Иржи, король чешский!
Это был голос рыцаря Яна. И вот уже по всей зале загудел тот возглас, благодаря которому Иржи стал когда-то государем этой прекрасной земли. Но кричали одни. Другие поднялись и стояли молча. Прелаты молились, шевеля толстыми губами и быстро, невнятно шепча. Пан Зденек из Штернберка улыбался вкрадчиво и ехидно. Может быть, вспомнил, как голосовал в день выборов?
Король закрыл заседание, произнеся в заключение несколько примирительных слов, но не забыл упомянуть о том, что выступление прокурора-перебежчика Фантина не останется безнаказанным и что сам он, король, пойдет и дальше по намеченному пути. Союзников на этом пути он найдет достаточно. Но дома будет сохранен мир!
Перед королевским домом, куда Иржи отправился после этого заседания сейма, стояли толпы народа, разговаривая и споря. Имя Фантина переходило из уст в уста, и с ним также имя католического правителя канцелярии Гилария Литомержицкого, у которого Фантин поселился.
— В тюрьму, в тюрьму его! — слышалось со всех сторон, и каждому было понятно, что речь идет о папском легате.
Гордый и преданный королю народ не мог стерпеть, что кто-то здесь, в Праге, бесцеремонно развалясь, приказывает избранному королю от имени того, который вот уже второе полстолетие не внушает здесь никому ни малейшего страха и не наводит никакого ужаса. Если б эти люди — мужчины и женщины — не любили Иржика и не боялись поступать против его желания, они сейчас же отправились бы прямо через мост и в гору, к шуту к этому — к Гиларию, — выкинули бы его из окна вместе с Фантином И что было бы? Новые крестоносцы? Мы бы их выгнали из страны, как постоянно выгоняли прежде! Папские буллы? Мы их сожгли бы, как они сожгли у нас магистра Яна и Иеронима[189]. А пан Иржик сел бы на крепкую кобылу, взял бы в руки вместо скипетра палицу и — гей! — пошла бы опять славная скачка, руки так и чешутся!
В толпе стоял Матей Брадырж, одетый королевским слугой, с латинским «G», вышитым шелком на рубахе, и смеялся во весь рот, так что кончик языка высовывался у него из щели на месте двух недостающих зубов.
— Насчет тюрьмы, это вам сам господь бог внушил, со всеми святыми своими… Плохо бы я знал государя своего Иржика и плохо отстаивал бы с паном Палечком интересы его, когда ездил в Рим с посольством… Но кабы вы знали, как я тогда в этой самой Италии по родине стосковался. В мои годы бардак не приманка, а другого ничего там нету… А нас боятся. И правильно делают. В голове у короля у нашего больше мозгу, чем у целого собрания прелатов! Выдумали, папа, мол, король королей. Будто мы этого пятьдесят лет назад не слыхали. А я опять скажу: король — это вроде судей израилевых. Народом выбран, господом богом утвержден. Государю Иржику шлемом бы воинским короноваться, не знал бы он всех этих забот. Всем мил не будешь, а держись своего. Вот как, по-моему. Нынче вот стал его величество своего держаться! Закричал, ровно тяжелые орудия грохочут, а гаубицы им подтягивают! Оробел Фантинус. Теперь посадят его, чтобы знал, как надо с избранным королем чешских чашников разговаривать.
Так говорил Матей Брадырж в ту минуту, когда подъехал король. Мужчины поснимали шапки, женщины встали на колени. Король улыбнулся, махнул правой рукой. Он был в хорошем настроении.
Был в хорошем настроении. Но знал, что кончился отрадный мир, что отдыха не будет, может быть, до могилы.
XVIII
Матей Брадырж стоял с самым свирепым видом в воротах подебрадского замка. Он был облечен великой властью. По просьбе рыцаря Яна Палечка его приняли в королевскую стражу, и каждый раз, как король ехал с Яном, их сопровождал Матей. От такого величия он вырос на целую голову, распрямил спину, обрил физиономию до невиданной гладкости и красоты.
На втором этаже, возле часовни в комнате, где Иржик родился, сидел король — с паном Марини и Яном Палечком. Они только что отобедали, и у короля развязался язык. Вино было ароматное, крепкое и после лабской рыбы, которую ели за обедом, ласкало душу. Исполнилось желание Матея Брадыржа. За несколько дней перед тем королевский тайный совет выслушал объяснения дерзкого посла Фантина де Валле; присутствовали, помимо пана Костки и панов-чашников, также пан Зденек из Штернберка, толстый епископ Йошт и брат королевы Лев из Рожмиталя[190].
Посольство представило сведения о разговорах и действиях королевского прокурора Фантина, ни в какой мере не соответствовавших обязанностям человека, состоящего у короля на жалованье. Перед прибытием посольства и во все время его пребывания в Риме он подкапывался, как крот, под упорно закладываемые устои согласия между королем и папой; вместо того чтобы быть правозаступником короля, стал его тайным и явным обвинителем. Доказательством этого являются два письма, которые прислал королю Иржику Антуан Марини, а также свидетельские показания пана Костки и магистра Коранды.
189
Иероним Пражский (70-е гг. XIV в. — май 1416) — магистр Пражского университета, друг и соратник Яна Гуса, сожжен на костре в г. Констанца.
190
Лев из Рожмиталя (ум. 1485) — крупный южночешский феодал-католик, занимал ряд высших государственных должностей, в 1465–1467 гг. возглавил посольство Иржи Подебрада в Бельгию, Англию, Францию, Испанию, Португалию, Венецию и Германию.