Улыбка и слезы Палечка

Хозяин Рижмберка привез с собой в Страж своего писца. После похорон он вызвал в отцовскую залу пани Кунгуту, Боржека и Яна. Были составлены документы. В одном пан Боржек Боржецкий из Врбиц уступал все свое имущество пану Богуславу из Рижмберка. В другом пан Ян Палечек из Стража отдавал свой замок и принадлежащие к нему земли пану Боржеку Боржецкому. Первый документ подписали Боржек и Богуслав, с приложением печати. Другой — Ян и Боржек. Подписала его также и мать Яна, пани Кунгута Боржецкая, в подтверждение того, что она получает и принимает в качестве своего вдовьего надела приют и кров в замке Страж — на дожитие.

Уходя, рижмберкский писарь низко кланялся здешним дворянам. Пан из Рижмберка никому даже руки не протянул. Уехал на своей повозке в грозу, которая разразилась над окрестностью. Неподалеку, возле самого замка, гром ударил в яблоню. На мгновенье запахло серой. Полузасыпанная Бланчина могила наполнилась дождевой водой.

На другой день Ян пришел на могилу. Глыбы земли были мокры, и на сапоги его налипла тяжелая глина. Возле могилы лежали две большие доски, на которых накануне стоял гроб, прежде чем его опустили в землю.

Как печален, как несправедлив мир!

Ян смотрел на мокрые желтые глыбы и думал. Но так ничего и не придумал, не выжал из глаз ни слезы; на сердце его лежал камень, и тело было грузное, словно вросло в землю. Он хотел бы сам стать глиной, глыбой земли, камнем и остаться здесь, близ того, что любил. На земле или под землей. Потом у него подкосились ноги. Он упал на колени и долго стоял так. Но не молился.

Встав, почувствовал боль в колене. Она осталась еще с того страшного дня, когда он там, на дворе, гнался за розовым поросенком.

Поглядел еще раз на Бланчину могилу. Подняв глаза, увидал простирающийся за этой могилой край, который он и та, что лежит теперь в ней, так любили. Луга, зеленые рощи, леса, раменье, горы. Высоко над лугом повис в воздухе коршун. Крылья его шевелились на ветру. И Ян опять услыхал шелест, торжественный шум раменья.

Среди полей и лугов вилась желтая дорога. По ней он когда-то поехал странствовать по свету.

— Прощай, Бланка! — вслух сказал он.

И медленно ушел.

И в тот же день простился с матерью, с Боржеком, с замком. Уехал без провожатых. Скиталец Палечек…

И видели после этого многие города, крепости, замки и деревни молодого человека в рыцарской одежде, но без оружия, разрешающего мудрым словом своим споры между бедными и богатыми, поющего в замках об итальянской земле, о веселых епископах, рассказывающего о городе Таборе и о горах, где полегли крестоносные войска. Этот молодой человек, у которого, как ни удивительно, один глаз голубой, а другой карий, укрощал взглядом гнев, заставляя поссорившихся вложить мечи обратно в ножны и обняться. Часто находил он потерянные вещи, кинув только один взгляд по сторонам, обнаруживал вора, смешавшегося с толпой честных людей, ловил грабителя одним мановением руки, веселил печальных и утешал скорбящих, выхаживал заразных больных, сам оставаясь здравым и невредимым, посрамлял лжецов и помогал правде выступить на свет божий, являясь званый и незваный там, где была нужда в его помощи. Тонул ли кто, начинался ли где пожар, нападала ли на кого хворь, приставало ли к кому репейником горе, — всюду там был он и всюду оказывал помощь.

Сначала никто не подозревал, что этот молодой человек — рыцарь. Никто не знал его крестного имени. Известно было только, что его называют Палечком. Люди смеялись над этим именем и радовались ему, смеялись над его песнями, его проделками с птицами и зверьем, смеялись над его глазами, но сам Палечек никогда не улыбался. Он говорил, что зарыл свою улыбку в землю. Там, у подножья горы, лежит улыбка его под зеленым дерном. Он родился с ней, но умрет без нее. Улыбка его умерла раньше него. Он должен еще жить, еще немножко побродить по свету, но смеяться он больше уже никогда не будет. Разучился…

Молодой скиталец в рыцарской одежде появлялся во всех подгорных городах — в Тахове и в Жатце, в Клатовых и Страконицах, в Писеке и Домажлицах. Здесь и выяснилось, что это рыцарь Палечек, ученый муж, решивший стать народным шутом, утешителем скорбей человеческих, который несет людям радость, им самим утраченную.

Шел слух, что он учился в Италии, что там тоже дивились его речам и волшебным чарам. Движениями рук и глаз повелевал он птицам небесным, подобно святому Франциску Ассизскому. И четвероногие звери тоже его слушались. Неизвестно только, чей он сторонник: Рима или чаши? Многие пробовали его выспросить, но он отвечал всегда так, что в тайну его веры невозможно было проникнуть.

В Писеке Палечка встретил человек, видевший его на обратном пути из Италии, в Таборе, городе, до недавнего времени оказывавшим сопротивление самому пану Иржику. Этот человек, по просьбе Палечка, рассказал ему о некоем брадобрее, проживающем в Таборе, а перед этим странствовавшем с паном Палечком по свету. Выходит, Палечек близок к таборитам? Но на вопрос о том, почему он не одет в Прагу, в университет, чтобы стать бакалавром, а то и магистром, он отвечал, что магистры в Праге, конечно, люди почтенные, но наука не имеет отношения ни к однопричастным, ни к подобоям, и спор между номинализмом и реализмом давно решен не в пользу Праги[104]. Это было понятно лишь немногим, но всеобщее мнение было таково, что Ян Палечек не сочувствует магистрам-подобоям, а может, чего доброго, не верит и в загробную жизнь.

Удивительно было и то, что такой молодой человек так прекрасно говорит по-латыни. Да что там! Этот молодой рыцарь, шут и паяц, знает даже латинских поэтов, и когда ему в Страконицах сказали, что Вергилий — опасный колдун, имевший сношения с дьяволом и отважившийся посещать потусторонний мир, он ответил, что в Италии этих злых дьяволов лезет теперь из-под земли великое множество, и скоро ими будет полна вся страна, и они так прекрасны в своей мраморной белизне, без оружия и одежды, что люди не могут налюбоваться их прелестью. И придет время — у нас тоже будут им поклоняться. Слова эти были расценены как сущая ересь. Но рыцарь Ян только рукой махнул и сказал что-то такое насчет солнца, которое взойдет, даже если петух не закукарекает.

От одного подгорного города до другого пробирался мудрый шут Ян к Праге. Его видели в гордой Пльзни и воинственном Раковнике, в Лоунах, в Сланом и Бероуне. А потом вдруг в Хебе, где он держал речь к изумленным горожанам о славе Иржика и лицемерии монаха Капистрана, — как раз в те дни, когда минорит со своими двенадцатью учениками покинул этот город, который всегда жил своим умом и говорил «нет» всякий раз, как чешский король вымолвит «да». И речь свою он окончил восхвалением архиепископа Яна Рокицаны, о котором говорил как о светиле церковном, чьей пламенной любви к правде удивляются наивернейшие прелаты в далекой Италии и даже сам епископ сиенский Эней Сильвий.

Когда после этой речи члены магистрата пригрозили ему решеткой, костром и мечом, он возразил, что не испугался даже свинцовых подвалов под дворцом дожей в Венеции и что ему стоит сказать только слово — тотчас из Табора явится толпа вооруженных и освободит его из тюрьмы. Тут члены магистрата изменили свою позицию: решив, что Ян — дурак и поэтому имеет право говорить, что ему вздумается, попотчевали его и попросили, чтоб он мирно оставил город.

Два года ездил так рыцарь Ян по чешской земле с запада на юг и с юга на север. Только Праги он сторонился, хоть и туда дошла весть о нем.

Чешская земля готовилась к встрече нового короля. Это был Ладислав, призванный сюда паном Иржиком, могучим правителем королевства. Во всех сердцах была теплая тишина, как у выздоравливающего после долгой болезни. Правитель одолел всех своих противников. Добыл Глубокую и Будейовице, сломил Олдржиха Рожмберка, чьим гостем был рыцарь Ян в Крумловской твердыне. Без единого выстрела протянул пану Иржику руку для мирного рукопожатия гордый Табор[105]. И вот теперь правитель вводил в страну золотоволосого, кудрявого ребенка, из-за которого император долгие годы боролся с Австрией, Чехией и Венгрией[106].

104

Реализм и номинализм — два противоборствовавших направления в средневековой схоластической философии. Реалисты утверждали, что общие понятия (универсалии) существуют реально до вещей (крайние реалисты) или в вещах (умеренные реалисты). Номиналисты считали такие общие понятия философской абстракцией, возникшей в результате обобщения свойств и сведения в категории единичных предметов, которые существовали до появления универсалий. Только за этими единичными предметами номиналисты признавали реальное существование. Ян Гус и его последователи были сторонниками реализма, поскольку он позволял им во имя церкви невидимой, Христовой, отвергать церковь зримую, церковь папы, кардиналов, епископов и монахов. В эпоху раннего Возрождения номинализм, опиравшийся на опытное знание, был одним из первых проявлений материалистических тенденций в философии и одержал верх в умах гуманистически настроенных ученых.

105

В точение 1452 г. Иржи Подебрад захватил южночешские города Глубокая и Будейовице, опорные пункты Олдржиха Рожмберка. 1 сентября 1452 г. он вступил в г. Табор и добился тем самым признания себя — как правителя страны — всеми политическими группировками и сословиями внутри Чехии.

106

Император Фридрих III был опекуном Ладислава Погробека, которого не хотели первоначально признать королем ни Чехия, ни Венгрия. Австрийцы же, недовольные регентством императора, требовали, чтобы Ладислав был передан под их опеку и вступил на престол.