Страница 50 из 103
Она ступала тяжело. Дверь открылась.
Вошла пани Кунгута, седая, костлявая, бледная до желтизны. За ней — пан Богуслав. Со смущенной улыбкой на лице, держа руку у подбородка, остановился и сощурился, вглядываясь в полутьму. Огонь свечи задрожал на сквозном ветру. Ян встал. Пани Кунгута хотела сказать: «Бланчи…», но Бланка, увидев за спиной у матери Богуслава, подняла обе руки, словно для защиты, и без слов, без крика повалилась навзничь.
Мужчины кинулись к ней. Только тут пани Кунгута произнесла Бланчино имя. И крикнула:
— Несите ее ко мне в комнату возле лестницы!
Ян и Богуслав положили Бланку на постель. Бланка вздохнула, открыла глаза. И тотчас опять закрыла. Но с закрытыми глазами села на постели и, держась руками за живот, застонала.
— Извини, Ян!
Она хотела встать и уйти. Пани Кунгута удержала ее.
— Надо тебя раздеть! — сказала она и, выйдя, кликнула старую Барбору.
Потом, вернувшись, указала обоим мужчинам на дверь.
Бланка опять застонала. Ян заткнул себе уши и, спотыкаясь, выбежал по лестнице во двор.
Пан Богуслав пошел важно, не спеша, в старую парадную залу. На столе коптила восковая свеча. Он сел к столу, где стояла недопитая Яном чаша, и устремил взгляд, как за минуту перед тем Ян, на корешки книг. Но черная стена не пугала его.
В людской громко разговаривали женщины, кипятя воду. Старая Барбора прибежала вниз и стала что-то шептать. Мужчины разошлись. Не долгим было угощенье! По деревянной лестнице бегали вверх и вниз без всякого толку босые работники. Никто не приказывал им идти спать. Ступени скрипели, несколько раз где-то хлопнула дверь. Ян прижался к стене под окном, за которым стонала Бланка. Он ничего не слышал. Ни о чем не думал. Только в ушах его шумела кровь. Это было похоже на стук молота, на звук пилы в лесу, когда валят дерево. На небе было столько звезд, как бывало в другие, самые прекрасные ночи. И Млечный Путь. А одна звезда на западе дрожала, подобная золотой слезе: вот-вот оторвется и скатится на землю… Это была как раз та звезда, которую он любил больше всего. Ночь уходила, и с нею — звезды. Потом и ночь и звезды побледнели. И запел петух. Радостно, как всегда. И, как во все другие ночи, начался сперва серый, а потом розовый рассвет. И, как в другие утра, взошло знойное летнее солнце. Наступил день, а там, за окном, стонала Бланка…
У колодца во дворе мылись челядинцы, громко разговаривая о каком то вздоре. Роем выбежали куры, цыплята с наседкой Работницы в красных юбках, повязанные платочками, пробежали по двору, о чем-то перешептываясь. Им тоже хотелось вымыть ноги у колодца, но стыдно пана, съежившегося там у стены, в пыли. Ян понял и встал. Хотел войти в дом, но не хватило мужества. Повернул обратно на первой же ступени лестницы, ведшей на второй этаж, где за дверью налево, в материнской комнате, стонала Бланка. Повернул и опять остановился во дворе.
Из хлева вывалилась огромная свинья и, хрюкая, затрусила мелкими шажками к противоположной стене, ткнулась в нее рылом. Вокруг нее кишели розовые поросята. Вышедший батрак пнул свинью босой ногой в бок. Они посмотрела смешными маленькими глазками на эту ногу и сердито захрюкала. И опять быстро, враскачку, побежала в хлев. Самый маленький поросенок запутался между ее грязными задними ногами заверещал, повалился и, встав, побежал во двор. Подбежал к Яну. Ян посмотрел на его голую розовую спину, и вдруг его взяла жалость к этой заблудившейся скотнике. Он хотел схватить поросенка и отнести его к матке. Тот бросился в сторону. Ян споткнулся и ушиб себе колено. Почувствовал жгучую боль. Но продолжал погоню и поймал поросенка у двери хлева. Взял его на руки. Он был теплый и пах навозной жижей. Ян выпустил его, и он убежал в хлев. Ян, хромая, вернулся на то место где, не смыкая глаз, провел ночь, сел опять под Бланчиным окном и нахохлился, как птица перед грозой. У него болело ушибленное колено, а теперь еще разболелись зубы. Один за другим — и в конце концов заболели все. Острая боль с короткими промежутками. И опять в голове заработали кузнечные молоты.
Во двор вышел пан Богуслав. Посмотрел на крышу риги, на стены дома, вверх на башню, словно, кроме этого, ничто на свете его не интересовало. Внимательно и со знанием дела обошел весь двор, заглянул в хлев, в ригу, прошел мимо скорчившегося Яна, даже не скользнув по нему глазами. Потом опять ушел в дом.
Ян услышал громкий вскрик и узнал голос Бланчи. Вскочил, побежал вверх по лестнице. Перед дверью в комнату, где рожала Бланка, остановился. Послышался новый вскрик, слабей прежнего. Потом стенанье. Он приоткрыл дверь. В комнате много женщин, но Бланчиной постели не видно. Догадался, что ее передвинули на середину. Какой-то женский голос произнес:
— Уходи, уходи, все идет как надо!
Кажется, голос матери, только измененный. Кто-то запер дверь изнутри. Ян остался стоять. На лестнице была холодно, полутемно. Стонов больше не было. Но женщины переходили с места на место, и шаги их были торопливы. Он чувствовал, что там работают руки матери, что кто-то выливает воду, слышал стук кузнечных молотов и звук пилы в лесу. Зубы перестали болеть, колено тоже. Рядом, в отцовской зале, закашлял пан Богуслав.
Потом вышла мать. Он заметил, что она выиграет кровь на руках. Она горько улыбнулась Яну и сказала:
— Бог смилостивился. Ребенок родился мертвый. Семи месяцев. Сын. Благодари бога, что не живой!
— А Бланчи?
— Бланчи отдыхает. Ей туго пришлось…
Пани Кунгута вошла в отцовскую залу. Никто не говорил ей, что там сидит пан из Рижмберка. Но он был нужен ей, и она нашла его, где предполагала.
Ян медленно спустился с лестницы. Вышел за ворота и тяжелым, осторожным шагом направился в подградье. Хромая.
В пиршественной зале покойного пана Палечка пани Кунгута встала перед паном из Рижмберка на колени и слезно просила его, чтоб он простил ее дочь и сына, не срамил согрешивших молодых людей, не привлекал их к суду и не предавал общественному позору имя Палечков и Боржецких.
— Я ничего не знаю, — холодно ответил пан Богуслав. — У меня родился сын и умер. Потому что для меня куда важней честь Рижмберков, чем честь Палечков и Боржецких. Но чтоб не стать посмешищем для Палечков и Боржецких, я должен поговорить с паном Боржеком. Пошлите за ним.
Пани Кунгута не поняла, чего пан Богуслав хочет от Боржека.
— Может быть, не стоит расширять круг тех, кто знает о рождении до срока и о смерти вашего сына? Может быть, лучше не вызывать пана Боржека? — сдержанно промолвила она.
— Э! — оборвал ее пан Богуслав. — Уж не хотите ли вы видеть своего сына и свою приемную дочь под стражей. Пока что жена родила мне ребенка… Если только я договорюсь с Боржеком. А не договорюсь, тогда этот мертвый ребенок будет приписан тем, кто его породил!
Пани Кунгута хотела еще что-то сказать. Но пан Богуслав, поглаживая свою редкую бородку и сдвинув светлые брови над мутными глазами, коротко промолвил:
— Ступайте. Вы сами приготовили мне этот неожиданный подарок. Пошлите за паном Боржеком!
Пани Кунгута медленно вышла из залы. А Рижмберк подошел к книжным полкам и пробежал взглядом по черным корешкам томов. Потом взял в руки латинский травник и принялся его листать.
На другой день утром приехал Боржек. Он встретился с паном Богуславом в первый раз после многих лет. Богуслав не принял его протянутой руки.
— Я хочу, чтоб при нашем разговоре присутствовал рыцарь Ян Палечек! — сказал пан Богуслав.
Пришел Ян. Сел за стол и молча уставился на Рижмберка.
Пан Богуслав попросил пани Кунгуту и Боржека тоже сесть. Потом сухо объявил, что существует один только способ смыть оскорбление, нанесенное ему и его роду Палечками и Боржецкими, — если Боржецкие вспомнят, кто за свой счет восстановил врбицкие стены, превратившиеся перед тем в разоренную старую развалину. Пан Богуслав потребовал от пана Боржека Боржецкого запись о передаче пану Богуславу Рижмберку на вечные времена замка Врбице со всем имуществом.