Страница 14 из 21
Любой «жучок» действительно мог принести беду, особенно если он оказывался в служебном кабинете и прилипал к какому-нибудь креслу или столу. «У людей есть привычка диктовать конфиденциальные и секретные материалы, проводить регулярные совещания, на которых откровенно излагаются все точки зрения. Если эти люди к тому же не слишком заботятся о безопасности своих помещений, то задачи разведки и контрразведки (не нашей, естественно, – чужой) заметно упрощаются. Однажды установленное устройство может работать очень долго».
Потом Шебаршин не раз вспоминал с улыбкой некоторые моменты службы в Пакистане. Когда советское посольство решило переехать во временную столицу Пакистана Равалпинди и арендовало там новое здание, то англичанин Баррингтон устроил дружескую вечернику молодых дипломатов – пригласил гостей из посольств разных стран. Обстановку он создал непринужденную – был и смех, и веселье, и тосты, и скетчи, обычно казавшиеся нашим людям несколько грубоватыми (вообще, что американский, что английский юмор часто выглядит плоским и непонятным), и действительно дружеские беседы, – все это было, в общем, но вот какая штука – американец с англичанином попытались взять Шебаршина в клещи и засыпали его вопросами о новом арендованном здании:
– А устраивает ли посла обстановка, в которую он переместился? Кстати, куда выходят окна его кабинета – на какую сторону, солнечную или теневую? Желательно, чтобы выходили на теневую – жара в Пакистане все-таки бывает лютая… А не слишком ли гремит Пешавар-роуд – очень уж много на ней бывает машин… Собираются ли советские коллеги устроить в посольстве новоселье – по старинном русскому обычаю? А?
И так далее.
Шебаршин также доброжелательно, с невинным видом отвечал им. Но в ответах его не было ни единого слова правды. Очень уж хотелось коллегам забросить в советское посольство подслушивающее устройство – желательно в каждый более-менее значимый кабинет.
Точно таким же было отношение наших разведчиков к сотрудникам посольств Штатов и Англии, и оно понятно: если это не враги, то соперники уж точно, и соперники беспощадные.
Собрания дипломатов – встречи с ними накоротке – проводил и президент Пакистана Айюб-хан. Отношения наши с ним становились все более теплыми, он разворачивался лицом к Советскому Союзу, хотя и находился под мощным прессом американцев: «американцы, – как отметил Шебаршин в дневнике, – чувствовали себя в Пакистане полными хозяевами, они вооружали пакистанскую армию, оказывали стране экономическую помощь, контролировали ее спецслужбы, поэтому от них некуда было деться, но, с другой стороны, Айюб-хан проявлял известное мужество, занимая твердую политическую позицию». Как-то Айюб-хан собрал совещание, на котором от нашей стороны участвовал посол, – и вот, как рассказывает Стукалин Виктор Федорович, из Центра Шебаршину пришло распоряжение: достать магнитную пленку с записью речей участников этого совещания.
Задание было сложное. Шебаршин обратился за помощью к Нестеренко: может быть, через МИД ему как послу удастся получить запись? Тот, человек очень осторожный, ответил отрицательно:
– Нет!
Шебаршин оказался перед сложным препятствием, которое надо было взять, иначе – и нахлобучка от начальства будет, и нахлобучка от самого себя: не сумел справиться с заданием…
В тот же день Шебаршин обратился за помощью к Стукалину.
– Виктор Федорович, мы должны послезавтра в одиннадцать ноль-ноль быть в МИДе… Помогите, пожалуйста, придумайте что-нибудь, но быть там надо обязательно.
Стукалин начал ломать голову, как же это лучше сделать. Повод должен быть и не очень серьезным, и одновременно таким, чтобы не вызывать никаких подозрений у контролирующей стороны. По серьезным поводам в МИД обычно ходит посол, в крайнем случае советник-посланник, замещающий его, а по несерьезным…
В МИДе в Стукалина был хороший знакомый Бхати, он заведовал отделом СССР; раньше Бхати работал в Москве, занимал приметную должность, сейчас сидел в министерстве, готовился к очередному посольскому назначению.
Стукалин позвонил Бхати:
– Прошу принять на несколько минут вдвоем с переводчиком… Есть необходимость переговорить.
– Нет проблем, господин Стукалин, – приветливо отозвался Бхати. – Одиннадцать часов вас устроит?
Попадание в яблочко: в одиннадцать часов им и нужно было быть в министерстве.
– Вполне, – сказал Стукалин, на том разговор и закончился.
Здание, которое занимало министерство, было построено в английском колониальном стиле: между этажами располагались антресоли, если бы не они, воздух в здании застаивался бы, жара просто бы превращала людей в некий печеный товар, а так иногда даже рождался ветерок, перебегал с этажа на этаж, от него делалось легче…
По дороге, уже в здании, им встретилось несколько знакомых дипломатов, с ними поздоровались – за руку, естественно, – и уже около кабинета Бхати Шебаршин произнес тихо, почти на ухо Стукалину:
– Все в порядке.
Это означало, что магнитофонная пленка уже находится в кармане у Шебаршина. Стукалин даже не заметил, как сработал его спутник.
Бхати встретил их приветливо, со Стукалиным даже обнялся, предложил кофе, чай – на выбор.
– Господин Бхати, отношения у СССР с Пакистаном налаживаются, становятся все теплее, советское посольство делает все, чтобы отношения эти стали окончательно дружественными, братскими…
– Министерство иностранных дел Пакистана также стремится к этому, – вставил Бхати.
– Мы благодарны за симпатии, которые вы питаете к нам, но вот какая вещь: на экранах Пакистана сейчас идет антисоветский фильм «Из России с любовью», и это нас тревожит… В фильме чересчур много выпадов против Советского Союза.
– Да, фильм такой идет, – задумчиво произнес Бхати, – я его видел, но это иностранный фильм, мы никак не можем вмешиваться…
– Ну почему же! Любая страна, на территории которой демонстрируется та или иная кинолента, имеет право делать купюры, если ее что-то не устраивает… Согласитесь, господин Бхати!
– Хорошо, – сказал Бхати, – я поговорю с министром и потом сообщу вам о результате.
Визит был окончен, дело было сделано.
Жару в Карачи выдерживали немногие. Случались дни, когда температура – даже в тени – зашкаливала за пятьдесят: нитка градусника поднималась до отметки пятьдесят два, в городе было трудно находиться. Дальновидный президент Айюб-хан понимал, что в многомиллионном Карачи хозяином является не только он, но и различные криминальные группировки, разведки разных стран (прежде всего – английская и американская), подпольные короли и так далее, и он решил построить новую столицу Пакистана. Современную. И назвать ее Исламабадом.
А пока передвинуться в столицу промежуточную, в Равалпинди, осесть там и правительственным структурам, и посольствам, а затем уже всем вместе переехать в новый, возведенный едва ли не в чистом поле, Исламабад.
От Исламабада рукой подать и до Гималаев. В Равалпинди из Карачи выехали двое сотрудников – Стукалин и Шебаршин. Надо было подобрать дом для посольства, обговорить его реконструкцию с хозяином, оформить бумаги – в общем, работы было много. И дорога была неблизкая: от Карачи до Равалпинди без малого полторы тысячи километров, цветные мухи будут бегать перед глазами, так насидишься за рулем… И жара. Жара несносная.
А от Равалпинди до строящегося Исламабада было уже совсем недалеко – двадцать пять километров – не рукой, конечно, подать, но все же…
Хозяин здания, которое присмотрели для временного посольства в Равалпинди, жил в Карачи, приходилось возвращаться – и не раз, – обговаривать условия аренды, потом подгонять внутренние помещения здания под свой проект.
Но игра стоила свеч – в переоборудованном здании этом советское посольство пробыло, как рассказывает Виктор Федорович, несколько лет. А даже один год в жизни всякого государственного учреждения – это срок. И срок хороший.
Недалеко, совсем недалеко от Равалпинди находились величественные горы с ледяными вершинами и огромными снеговыми полянами. Там, где есть горы, – там прохлада, поэтому посольские финансисты подсчитали возможности и сняли домик в Марри, в предгорьях Гималаев, а в Марри уже можно было жить, температура воздуха там была нормальная – плюс двадцать пять градусов.