Страница 12 из 21
Пустыми озера не бывали вообще: если даже взять и в один присест истребить всех уток, ни одной не оставить, через несколько часов озера вновь будут забитыми утиными стаями – слишком много на этих озерах было еды. А еда – особенно зимняя кормежка, – всегда привлекала к себе…. Не только птиц, само собой разумеется.
«Вечером поездка по родственникам министра, знакомство с захолустным помещичьим бытом. Мчат в сумерках машины по мягким дорогам, поднимают облака пыли, тонет в пыли угасающее солнце, бегут в сторону стада коз, теснятся к обочине повозки, одинокие всадники и путники. Из кирпичного дома высыпает навстречу орава суетящихся слуг, узнать их можно только по любезной повадке, никак не по одежде. Одеты все попросту, никакой формы, в которой щеголяет прислуга в богатых домах столичных городов Карачи и Лахора, все босиком – носить обувь в жилом помещении не принято».
Вот в таком окружении, в такой обстановке жило семейство Бхутто – одной из самых известных фамилий в Пакистане. Хотя дом министра и отличался от домов, в которых обитали его родственники.
С другой стороны, дом министра – это те же стены без окон, имеются в виду стены наружные, двери – «тяжелые, обитые железными или медными полосами, массивные кованые петли» – очень старые, которые невозможно прошибить пулей, – все тут надежно, сработано на века. И хотя дом был заложен давно – никто уже и не помнит, когда первый из рода Бхутто поселился в этих краях, дом – это «надежная защита от разбойничьих шаек, время от времени наводящих страх на округу, и от недругов-соседей, и убежище на случай гражданских смут, столько раз потрясавших Синд».
И утром, и вечером, и днем – особенно во время еды – проходили умные беседы. Темы были самими различными. «Министр был отчаянно смел и даже безрассуден в своих высказываниях, – отметил Шебаршин. – Лишь позднее стало известно, что он согласовывал свои действия с Айюб-ханом».
Айюб-хан – личность легендарная – президент Пакистана, человек военный, в маршальском звании, любящий свою страну и не желающий войны ни с кем, никаких боевых действий ни с Индией, ни с Афганистаном, ни ссор с Америкой, которая пыталась здесь контролировать все, даже самые малые шаги пакистанского президента, – он хотел мира и только мира.
А политических бесед было много. Советский посол не упускал возможности сказать, что негоже пакистанскому народу ходить под пятой Америки – а Штаты держали Пакистан на коротком поводке.
Конечно, материальная помощь, которую американцы оказывали Пакистану, была существенна (помогали и продовольствием, и бытовыми товарами – одеждой, мебелью, кухонной техникой, и оружием), но цена, которую за это платили пакистанцы, была непомерна.
В частности, Штатам были выгодны натянутые отношения Пакистана с Индией: чем хуже они были, тем лучше для «друзей» – американцев, и они умело раздували напряженность. Что же касается Советского Союза, то именно с территории Пакистана, с американской военной базы Барабера начал свой полет шпионский самолет У-2, который вел Пауэрс. Сбит самолет был лишь над Уралом (раньше он и не мог быть сбит в силу необычности ситуации – такого ведь никогда не было, собственно, все когда-нибудь случается в первый раз). Американцы открыто шпионили за Айюб-ханом, засекали каждый его шаг. И так далее…
Но хуже всего были натянутые отношения с Индией. Молодой министр Бхутто считал, что только Советский Союз сумеет помочь Пакистану наладить нормальные отношения с Индией, много говорил на эту тему, давал интервью, выступал на митингах… В общем, позиция его была ясна, и он ее не менял.
Тот визит в Ларкану – практически частный – дал многое: вскоре между СССР и Пакистаном было заключено соглашение о проведении совместной разведки нефти и газа в Пакистане.
«Поездка в Ларкану была одним из самых ярких эпизодов моей командировки, – написал потом Шебаршин. – Эта поездка дала мне возможность увидеть незнакомую мне страну такой, какой она была – с приветливым нищим народом, с отелями, в которых нет электричества, с бесспорной неординарностью ее тогдашних лидеров, с тонким изяществом зимнего восточного пейзажа: красное солнце, уходящее за пыльный горизонт, завораживающая текучесть воды в канале, затейливый силуэт безлистной акации, прозрачность высокого неба с утиной охотой и охотой на куропаток, с разноголосьем базара, гортанные крики, вкрадчивый шепот, голос толпы и звон молоточков в медном ряду, с городами, на улицах которых не мелькнет женское лицо…».
И еще одна деталь, на мой взгляд, очень любопытная. «Я подружился с имамом одной из крупных мечетей в Карачи и был у него желанным гостем (напомню, что язык урду Шебаршин знал в совершенстве, так же как и английский). Усевшись на циновки в уголке мечети, мы пили чай и разговаривали о жизни. Коммунизм в моем изложении и ислам в толковании имама удивительным образом были похожими…».
Действительно, любопытное признание.
В Карачи в семье Шебаршиных родился сын Алеша. Нина Васильевна старалась с ним уезжать на лето в Москву, иначе от лютой пакистанской жары не было спасения… В посольстве имелась всего одна машина с кондиционером, – одна-единственная, на ней ездил, естественно, посол. А Шебаршин был тогда всего-навсего третьим секретарем.
Четыре года пребывания в Пакистане пронеслись как один миг, и Шебаршины вернулись в Москву. Вот тут-то, в родной столице, Леонида Владимировича и ожидал не то чтобы сюрприз, нет, это будет неверно, – ожидал поворот судьбы. Шебаршину предложили перейти на работу в КГБ, в управление внешней разведки.
Шебаршин колебаться не стал – дал согласие на переход.
Но для начала надо было пройти курс учебы. Шебаршина зачислили в «Сто первую школу», которая впоследствии сделалась институтом (ныне это Академия Службы внешней разведки).
Поселили студентов (в комнате с Шебаршиным жил даже кандидат наук) в деревянном старом доме с уютно потрескивающими стенами и той самой милой домашней обстановкой, которая бывает присуща только деревянным домам.
Учеба была интересна, даже весьма интересна, рассказывать о ней, думаю, особо нельзя – там наверняка есть какие-то секреты, которые до сих пор могут проходить по разряду государственных тайн (а может быть, и нет – не знаю), но благодаря которым разведчик становится разведчиком.
В комнате вместе с Шебаршиным жили пять человек. Домой отпускали только по субботам, в понедельник утром надо было как штык, без всяких опозданий явиться на занятия. Школу ту, «Сто первую», Шебаршин окончил успешно, получил чин лейтенанта и через два года вместе с семьей (кроме Алеши у Шебаршиных за это время появилась дочь Танечка, семейство пополнилось) вновь отправился в Пакистан, в Карачи.
Сколько Шебаршин ни рассказывал о Пакистане, о Карачи, многие воспоминания свои обязательно начинал с того, как встретился с советником посольства Стукалиным Виктором Федоровичем.
Стукалин возглавлял тогда внутриполитическую группу посольства, раньше был на партийной работе, затем окончил Высшую дипломатическую школу – обязательную в таких случаях для тех, кто переходит работать в аппарат МИДа. Шебаршин тоже был новичком, так что новичку с новичком было легко найти общий язык.
Тем более Стукалин был благожелателен, старался во всем разбираться сам и помогать Шебаршину, и очень скоро Леонид Владимирович сблизился с ним.
Разница в возрасте составляла десять лет – Стукалин был старше, но, как всегда бывает между двумя людьми, между которыми сложились дружеские отношения, разница не замечалась.
Ныне Виктор Федорович находится уже на пенсии, живет в тихом Староконюшенном переулке, рядом со старым Арбатом, ставшим пешеходным, – а когда-то здесь бегали машины и деловито гудели своими моторами троллейбусы, – мы сидим у Стукалина дома и беседуем о стране, в которой он когда-то работал вместе с Шебаршиным.
За окном – осень, любимое время года Шебаршина: яркие краски, темные стволы деревьев, горящий сильным желтым светом крупный лист, прилипший с той стороны к стеклу. Как бы порадовался этой осени Шебаршин, но его нет, и от осознания этого все краски, все до единой, даже темные, кажется, приобретают другой цвет, здорово тускнеют.