После войны

— Самое мерзкое, когда вот так, свои же. Да ещё родного сына…

— Ну, не мне Вам говорить о предателях, это ваша работа их искать, — медленно проговорил я. Потом махнул рукой и продолжил: — Но не согласиться не могу. Мерзко — это слишком мягкий эпитет. Так, а вот, кажется, и наша преступница пожаловала, — при этих моих словах подмастерье подобрался, кивнул своим людям, те двинулись к облачку пепла. С другой стороны дома показалась фигура в грязных лохмотьях, которые ещё совсем недавно были платьем. Что‑то неправильное было в этой женщине. Я пристально вгляделся и, подозреваю, побледнел. — Назад! Все назад! — закричал я, разжигая в руках пламя. — А, Чернух побери, поздно… Ложись! — солдаты послушались мгновенно, растерянный службист замешкался, за что получил от меня сильный опрокидывающий удар под колени и, наверное, приложился спиной; я не видел, я бежал к механически переставляющей ноги женщине.

В её движениях ничего странного не было; именно так, марионеткой, обычно и идёт человек, ведомый подобным ритуалом, иногда даже жутковато дёргаясь в попытках сопротивления. Странность была проще: у поводка не было тени. То есть, что бы ни пришло на мой зов, человеком оно уже не было.

Существо поняло, что его раскрыли, когда я оказался между ним и облачком пепла; с тихим треском лопнула невесомая пепельная нить, и я перестал контролировать поиск. На моё счастье, расстояние оказалось небольшим, и я успел прыгнуть до того, как тварь полностью скинула маску и перешла в наступление. Я успел заметить только хлестнувшую воздух плеть длинного гибкого хвоста, да сверкнувшие буквально перед носом клыки.

Я сбил тварь с ног, врезавшись плечом ей в грудь, и, кувыркаясь, мы покатились по подсыхающей грязи. Ей мешало частично человеческое тело, но полностью превратиться, пока я её держал, она не могла. А мне мешала грязь и хвост твари, служащий третьей и очень сильной рукой. Наконец, борьба в партере завершилась; я сумел перехватить противника поверх рук поперёк туловища, но не удержал равновесия, перекатившись на спину. Истошный визг умирающей от рук огневика твари сделал меня глухим на одно ухо, а хвост судорожно сжался на ноге.

Пока я, сдавленно матерясь и слушая тихое ехидное хихиканье тени, выбирался из‑под затихшей и враз потяжелевшей раза в два покойницы, оскальзываясь в грязи, подоспел Архаров со своими бойцами. Парни стащили с меня тело, кто‑то подал руку, помогая подняться. Я с благодарным кивком, отплёвываясь от грязи, помощь принял. Раздражённо дёрнул ногой в попытке освободиться от хвоста; вместо того, чтобы разжаться, хвост, судорожно подёргиваясь, оторвался от места крепления и поднял недооформившуюся змеиную голову. Я поморщился, ещё раз тряхнул ногой; хвост, обжёгшись, торопливо покинул оккупированную территорию и сделал робкую попытку спастись бегством. Но я не дал ему такой возможности, с наслаждением расплющив морду каблуком сапога.

— Вот тебе и отконвоировали обвиняемую, — вздохнул подмастерье. — Как Вы, товарищ гвардии обермастер?

— Жить буду, — я махнул рукой, потирая отбитые рёбра. — Пострадало только моё самолюбие. Тьфу! Из‑за падальщика извозился, как не знаю кто, — я поморщился, разглядывая раздвоившийся труп: женщину с проступившими уже трупными пятнами, и тварь, окутавшую её торс щупальцами.

Падальщик — это неприятная, но почти безобидная нечисть. Большая, с голову взрослого человека раковина, похожая на камень, — это экзоскелет и укрытие для необычного существа, состоящего из двух частей. Нервный узел с тонкими длинными щупальцами, и уже придавленный мной змееобразный щуп. Падальщик прячется где‑нибудь, перемещается целиком исключительно ночью, зато днём вокруг ползает его щуп, выискивая пропитание. Мелкую живность щуп заглатывает на месте; если находится крупная, сидит на ней до ночи, отпугивая потенциальных соперников (на змею он похож очень сильно, включая наличие яда — смертельно опасного, хотя спасти человека после него не так уж сложно), потом подползает нервный узел и «вселяется» — подключается к нервным центрам трупа, и тихонько его жрёт, иногда перегоняя с места на место. Кроме прочих способностей умеет наводить мороки (простенькие, чтобы врагов отпугнуть — как привидевшиеся мне внушительные клыки) и отводить глаза так, что его не видно.

— Позор! — резюмировал я, оглядываясь в поисках утерянной фуражки. — Вас вот ещё толкнул, — покачал я головой, подбирая недостающую часть обмундирования. По счастью, головной убор купаться в грязи не пожелал, покинув мою голову в момент прыжка. Опасаясь испачкать, я поднял фуражку за козырёк двумя пальцами, не торопясь её надевать.

— Ничего страшного, я сам виноват. Я вообще не понял, почему Вы закричали, и растерялся, так что правильно толкнули. Если бы это было что‑то другое, подобное промедление могло стоить мне жизни; потому я до сих пор на штабной службе, — он вздохнул. — Боец из меня никакой.

— Ну, какие Ваши годы! — поддержал я подмастерье. — Менталисты пока молодые — никакие бойцы, а с опытом становятся, пожалуй, самыми опасными.

— Это если с людьми, — он улыбнулся. — Да и кто меня пустит в боевики?

— Ваша правда, — вынужденно согласился я. — Что, интересно, с этой‑то случилось? — я кивнул на труп женщины, переводя тему.

— Шея сломана, товарищ гвардии обермастер, — доложил один из бойцов, вытянувшись по стойке «смирно».

— Да вольно, вольно, не дёргайся, не на параде, — я хмыкнул.

— Значит, добегалась, — предположил Архаров. — Ну, всё одно, заберём с собой, для отчёта. Грузите её, бойцы!

— А зверушку эту куда? — прагматично уточнил самый старший из них, сержант; лет сорока, явно прошедший всю войну. Флегматичный, седоусый, с насмешливым взглядом — самого Чернуха не испугается, что уж о падальщике говорить. Для него это и правда — зверушка.

— Что её, отколупывать теперь? — поморщился подмастерье. — Грузите вместе, и хвост тоже захватите до комплекта. — Он достал папиросы, предложил мне; я, разумеется, отказываться не стал. — Далеко Вам ехать‑то? — поинтересовался он.

— Через полстраны, до Приасска.

СОБовец присвистнул.

— Да, далековато. Ну, счастливого пути! — отсалютовал он. Я ответил тем же жестом.

— И вам удачно добраться!

Сложив руки за спиной, я молча провожал взглядом неторопливо вышагивающую по деревне самоходку. Им предстоял долгий путь в сторону города, а мне в ближайшем времени предстояла стирка и очередное купание, в результате чего отъезд автоматически откладывался назавтра.

— Только мне это всё кажется странным? — вкрадчиво поинтересовался мой загадочный спутник, прячущийся под левым сапогом.

— Что именно? — тихо уточнил я, простеньким фокусом отводя деревенским глаза.

— Вопрос появления псарни здесь, равно как и необходимости этого появления, я оставлю тебе, потому что у меня не хватает данных, да и психологию некросов я не понимаю. Мне бросился в глаза халатный подход Службиста: он не стал искать место, где умерла эта женщина, даже не стал изучать развалины дома, хотя, насколько я понимаю, в подвале должны находиться останки твари. Как‑то не вяжется это с их обычной дотошностью. И я очень сомневаюсь, что причина подобного в молодости того подмастерья.

— Знаешь, — задумчиво пробормотал я, упорно сверля взглядом грязь под ногами и не глядя по сторонам, чтобы не сбился морок. — Мы можем сколько угодно обсуждать поведение этого парнишки и строить предположения. Но тот, кто активно суёт свой нос в дела Службы, живёт очень недолго.

— Ты их боишься? — опешил Тень.

— Нет. Змей я тоже не боюсь, но без жёсткой необходимости никогда не сунусь в гнездо гадюки, а СОБовцы — это куда серьёзней. Если же тебе просто интересно моё мнение — да, я согласен, история странная и нравится мне ещё меньше, чем в начале. Мне не нравится побег и смерть этой женщины; с чего ей вдруг умирать? Мне не нравится верно подмеченное тобой поведение службистов, мне не нравится знакомство якобы случайно оказавшейся здесь целительницы с этим службистом и тот факт, что она сумела воспользоваться моим шаром, который вообще‑то настроен на хозяина. Но жизненный опыт подсказывает, что в это дело соваться не стоит, и лучше по возможности скорее оказаться подальше от этой деревеньки.