После войны

— Ну, вот и управился, пойдём. А что это ты на крыльце сидел? Дом‑то брошенный. Ланька, тёзка твой, хозяин дома, со мной вместе на фронт ушёл, только мне повезло вернуться, а он в первый год сгинул. И жена его, говорят, вместе с сыном где‑то в лесах пропала.

— Я так и понял, что дом не жилой, — я кивнул. — Показалось просто, сходил проверить.

— Да ну, действительно — показалось. Там отродясь ничего дурного не было; хорошие люди жили.

За разговорами дорога показалась совсем уж короткой. Мы вспоминали, кто где воевал, и выяснили, что неоднократно пересекались, и пару раз даже вполне могли бы видеться, но исключительно мельком: танковым частям магическое прикрытие и огневая поддержка не требовались, так что с танкистами мне доводилось общаться довольно мало, разве только в качестве помощи с ремонтом, как и моему собеседнику — с офицерским составом.

Впрочем, трудно было найти полк или дивизию, с которыми мне не доводилось хоть где‑то поучаствовать в сражениях. Старший офицерский состав периодически перебрасывали для огневой поддержки на тот или иной участок фронта в качестве самостоятельных боевых единиц. Нас немного, а наше участие в случае присутствия кого‑то из доманского командования было просто необходимо, потому как с высшей нежитью такого уровня кроме офицеров работать некому. К примеру, сейчас офицеров огневиков в звании обермастера наберётся человек семьдесят, а то и меньше, и больше эта цифра не была никогда. А обергроссмастеров вообще всего четверо.

В разговоре, само собой, я этого не упоминал. Оберлейтенанта никто не будет таскать туда — сюда по фронтам: толку с него одного? Так что вспоминал я только те места, в которых довелось побывать в составе полка, к которому был приписан, или просто забавные случаи без указания места действия.

Жили Райков с семьёй в крепком доме с каменным фундаментом, ещё дореволюционной постройки. Видно было, что хозяин вернулся не так давно: вовсю шёл ремонт крыши, и имелось ещё множество куда менее важных хозяйственных проблем, требующих вмешательства.

— Папка! Папка приехал! — раздался радостный детский крик, и из‑за забора нам навстречу выскочила чумазая белобрысая девчонка в коротком потрёпанном платьице, из‑под которого сверкали зелёнкой разбитые коленки. Вольдим со смехом подхватил дочь на руки, покружил.

— Веська, младшая моя. Ровесница войны, в первый день родилась. Весеслава, поздоровайся с дядей Иланом, он боевой офицер.

— Здрасьте, — послушно кивнула мне девочка, крепко цепляясь за папину шею, но не отрывая от меня любопытного взгляда. По её глазам было видно, что ожидают от меня чего‑то весьма необычного, вроде пламени из глаз, звериных когтей или ещё какой‑нибудь глупости.

Так и не найдя ничего подобного, девочка явно разочаровалась и потеряла ко мне всякий интерес. А я, хоть и искренне любил детей, никогда не умел с ними общаться и чувствовал в случае необходимости подобного общения сильную неловкость, поэтому только облегчённо вздохнул, когда Весеслава начала засыпать вопросами отца.

Вслед за ними я тихо прошёл в калитку, поднялся на крыльцо и вошёл в сени. Там нас встретила жена Вольдима, Лёна, женщина с простым невыразительным лицом, тихая, даже кроткая, но приветливая и улыбчивая.

Обещанная баня к нашему приходу была уже готова — возвращения отца семейства ждали именно сегодня. Так что без промедлений и долгих разговоров нас отправили именно туда: Лёна была явной сторонницей старинной народной традиции, согласно которой гостя следовало сначала как следует попарить в баньке, потом накормить, потом уложить спать, и только потом уже учинять расспросы. Ну, в крайнем случае, потерпеть с ними до чая, если гость не слишком устал.

Однако, в этот раз чая не получилось. Примерно через час или около того, когда мы с Райковым сидели в предбаннике и за разговором пили холодный квас, расслабленные и настолько умиротворённые, насколько это возможно только после хорошей бани, дверь без стука распахнулась. На пороге стояла Лёна, как Кара бледная и явно насмерть перепуганная. Вместе с ней в небольшую тёмную комнатку, освещённую светом единственного маленького окошка под самым потолком и толстой сальной свечой в плошке на столе, ворвался золотистый вечерний свет и чужие встревоженные голоса.

Мы одновременно вскочили с лавок — благо, сидели уже в кальсонах.

— Что случилось? — так же хором поинтересовались мы, и Вольдим кинулся к жене, обхватив её за плечи.

— Мальчишки… пропали… — бесцветным голосом отозвалась она и разрыдалась.

Я уже знал, что детей в семье трое; помимо Весеславы было ещё двое близнецов двенадцати лет. Помимо того, я видел в доме довоенную фотокарточку, на которой не было младшей девочки, но зато имелось ещё двое детей: об их судьбе я спрашивать не стал, и так всё было понятно.

— Что значит — пропали? Время ещё раннее, куда они могли пропасть? Поди, в лесу бегают! — попытался дозваться до жены Райков. Однако та была явно в истерике, поэтому, торопливо усадив её на лавку, Вольдим босиком выскочил на улицу. Я, естественно, за ним.

Перед крыльцом обнаружилась небольшая группа явно встревоженных людей. Несколько женщин разного возраста, пятеро перепуганных мальчишек от восьми до пятнадцати лет, старик, совсем молодой ещё мужчина в командирской форме на костылях с культёй вместо левой ноги и суровый громадный дядька в тельняшке — сажень в плечах и косая сажень роста.

— Вольдим, вишь, говорят, с мальчишками твоими беда, — солидным басом, с лёгкостью перекрывая гомон, обратился к хозяину дома тот богатырь.

— Что случилось? — упавшим голосом спросил отставной танкист.

Из торопливого рассказа ребят картина складывалась следующая.

Мальчишки традиционно с утра убежали в лес — и играть там было интереснее, и грибов с ягодами можно было набрать. Ничего конкретного о происшествии они рассказать не могли — только слышали странный громкий гул и испуганные крики, клялись и божились — принадлежавшие близнецам. Когда все сбежались на то место, откуда, предположительно, доносились звуки, обнаружили в одном неглубоком овраге какие‑то обрывки одежды, взрытую и перепаханную прелую листву, а ещё несколько недавно вполне свежих и здоровых деревьев по краям оврага засохли и скукожились.

— Отдохнули, — раздался слышный только мне мрачный голос из‑под крыльца. Это он только из симпатии ко мне с мрачностью старается; на самом деле, точно знаю, крайне доволен. Тень терпеть не может тех моментов, когда всё вокруг спокойно.

— Ребята, у меня к вам всего один вопрос, но очень важный, — перебил я начавшего, было, что‑то говорить встревоженного отца. — Звуки, которые вы слышали. Это были просто крики, или вы слышали эхо?

— Эхо, — уверенно кивнул один из мальчиков, самый старший. — Долгое такое, раскатистое.

— Да, — загомонили остальные. — У нас в лесу вообще очень часто эхо, даже на прогалинах. Особенно страшно, если совы ухают.

— И давно в лесу поселилось эхо?

— Да вот буквально недавно, второй год, — сообщила одна женщина.

— Ты что городишь? Как некросы проклятые пришли, так эхо и появилось!

— Нишкни! Летом некросы пришли, а эхо на другой год уже началось!

— Да ты в лесу‑то тогда не бывала!

— Бабы, а ну цыц! — беззлобно рявкнул гигант в тельнике. — Ты чьих будешь‑то, парень? — обратился он ко мне.

— Оберлейтенант Илан Стахов, — представился я, обойдясь без уставных приветствий (какой уж тут устав, в подштанниках на босу ногу?), и, обойдя толпу, скорым шагом направился в дом, одеваться.

Молодой одноногий командир попытался меня окликнуть.

— Да куда ж ты полезешь, обер? Давай вызовем спецов.

Я не стал останавливаться и тратить время. Тем более и без меня нашлось кому разобраться: здоровяк в тельняшке басовито хмыкнул.

— Не трожь ты его, Яська, — его командный голос было неплохо слышно и внутри дома. — Слыхал я про этого Стахова, не переживай за него так. — Богатырь замолчал — видимо, собеседник что‑то спрашивал или возражал. — Да говорю тебе, справится. Этот… обер с чем хочешь справится, — в голосе скользнула ирония, и пауза перед званием была весьма красноречива. — А вы чего тут столпились‑то? Али дел своих мало? Нечего глазеть, пошли, без нас разберутся.