Страница 68 из 70
— Ваше высочество, — бормотал он невнятно, — князь Полоцка и Витебска… Божиею милостию мы, Иоанн Первый, великий князь полоцкий и витебский, древнего Полоцкого княжества и иных земель самодержец и обладатель… обла-а-датель…[7] по-московски… О, царь, царь! Ты мене за ус скуб, як хлопа… Чи царь, чи гетьман? — куц выграв… куц програв… Чи чить, чи лишка?… Лишка! Лишка!.. Пропала Украина — пропаде и Запорожже… все одцвитае и умирае… зацвитуть други цвиты, а старых уже не буде… Зацвите и друга Украина, та старой вже не буде… А я думав, що вона и сама, своим цвитом, цвисти буде… Так ни, — нема цвиту, один барвинок зостався…[8]
Когда Мотренька подходила к нему, лицо его принимало молитвенное, но страдальческое выражение, и часто слеза скатывалась на белую подушку, на которой покоилась такая же белая голова умирающего…
— О, моя ясочко!.. Закрый мени очи рученьками своими, та вертайся до дому, на Вкраину милу… у той садочок, де мы с тобою спизналися… — Мотренька безмолвно плакала и целовала его холодеющие руки… — Не вдержу вже й булавы, — бормотал он, — а хотив скипетро держати, та тоби его, мое сонечко, передати…
В последние минуты он глазами показал, чтобы Мотренька передала гетманскую булаву Орлику, и она с плачем передала ее. Тут стояли Войнаровский и Гордиенко — стояли, словно на часах, ожидая, когда душа умирающего расстанется с телом.
Тихо отошел он, со вздохом: глубоко-глубоко вздохнул о чем-то, вытянулся во весь рост, и лицо стало спокойное, величественное, царственное… Да, это она, «смерти замашная коса», наложила печать царственного величия… «Ну вже бильше ему не лгати…. буде вже… теперь тилько первый раз на своим вику сказав правду — вмер», — думал молчаливый Орлик, держа булаву и серьезно глядя в мертвое лицо бывшего гетмана…
Скоро похоронная музыка смешалась с перезвоном колоколов, когда процессию увидели с колокольни церкви, стоявшей от Варниц несколько на отшибе.
У ворот церковной ограды два казака держали под уздцы боевого коня Мазепы, покрытого длинной траурной попоной. Умное животное давно догадывалось о чем-то недобром и жалобно, фальцетом, словно скучающий по матери жеребенок, заржало, увидев приближающуюся процессию. С большим трудом казаки могли удержать его. Когда же гроб проследовал в ворота, казаки увидели, как из умных черных глаз гетманского коня катились слезы.
— Що, жаль, косю, — жаль батька? — спросил казак, ласково гладя морду животного.
— Эге! — философски заметил другой казак. — Може, одному коневи й жалко покойного, бо нихто в свити не любив его — лукавый був чоловик.
Конь заржал еще жалобнее.
Когда гроб хотели уже опускать в склеп, Мотренька быстро подошла к последней и вечной «домовине» гетмана, обхватила ее руками и вскрикнула со стоном:
— Тату! Тату! Возьми мене с собою…
Стоявший тут же на клюшках король подошел было к девушке, с участием нагнулся к несчастной, чтобы поднять ее; но она была без чувств…
Карл быстро повернулся и с каким-то странным, неуловимым выражением оловянных глаз погрозил кулаком на север…
А на севере все шло своим чередом.
Царь, разославши пленных шведов по всем городам, всех участвовавших в преславной полтавской виктории русских наградил орденами, чинами, вотчинами, своими портретами, медалями и деньгами, а себе пожаловал чин генерал-лейтенанта. Затем, послав в Москву курьера с известием о победе, велел на радостях звонить и палить «гораздо», назло старым бородачам: и Москва звонила «гораздо» — без устали колотила в колокола ровно семь ден, разбила, как доносил кесарь Ромодановский, триста семнадцать колоколов и опоила до смерти семьсот четырнадцать человек разного звания людей, «наипаче же из подлости и низкого рангу».
Сам же Петр, захватив с собой Данилыча и Павлушу, поскакал в Варшаву, где заключил аллианц (альянс — прим. ред.) с Августом. Из Варшавы через Торун — в Мариенвердер, где заключил аллианц с прусским королем — и все против Карла. Из Мариенвердера — к Риге, которую и велел Шереметеву Борьке осадить «накрепко». Бросив для начала собственноручно три бомбы в крепость, ускакал в Петербург — уж давно подмывало его туда!
В Петербурге первым долгом навестил старого рыбака Двоекурова, который уже ждал царя с подарком: с самого лета у него в Неве сидел уже на цепи невообразимой величины сиг — презент царю. У старика царь выпил ковш анисовки, и оттуда — на вновь устроенный корабль. Там ему подали привезенные курьерами из разных мест бумаги и между прочим от Палия пакет, в котором находился перевод перехваченного палиевскими казаками письма Карла; но к кому — неизвестно.
Царь прочел это письмо вслух.
«Он — бо где я есмь, как я всеми оставлен! Где мои смелые люди? Где их ратоборственная смелость? О, Реншильд, помоги, чтоб они паки доброе сердце восприяли и на зажертву за меня принесли свою прежде сего другую кровь. О Левенгаупт!.. Где ты? Где с остатком девался? Помози мне в нужде, в которой я ныне обретаюся. О, Пипер! Пиши ныне ты почасту — преж сего писывал. О горе! Я обретаю, что ты с иными отлучился. Кого ж я при себе ныне имею? Кому я могу себя вверить? Ах, все отлучились и все погибли! Когда прямо сие размышляю и себя самого осмотрю, то я обрящу, что ныне слово карл (т. е. карлик) есмь я. Хотел своими людьми орла понудить, чтоб он мне свою корону пред ноги низложил…»
При этих словах письма царь нервно тряхнул головой, так что волосы на ней задрожали…
— Ого! Я перед тобой… мою корону!.. Нет, я тебя и из Турции вышвырну, бродяга!
И царь снова начал читать:
«… корону перед ноги низложил; но ныне так я бегу, чтоб мог только уйтить, понеже собственная моя корона через сей бой подвизается…»
— Сие воистину, — вставил Меншиков.
«Но куда мне побежать? (продолжал царь). Где могу покой сыскать? Понеже я ныне далеко от земли моей обретаюсь. Только б ныне волохи могли бы меня провесть, инакож я несчастливый и с моею землею погиб. Но, орел, объяви мне как хощешь, чтоб я поклонился, понеже ты через сей бой надо мною мастером стал. Приходи, Август, приходи паки назад в Польшу, понеже сия корона по достоинству прямая твоя. Но ты, Станислав! Я был твой приятель, пока я силу имел и тебе помочь мог; но ныне то миновалось: можешь ты только сии вести прочесть, как я ныне мастера своего в великом царе сыскал, того ради последуй моему совету, ляг пред королевскими ногами и проси, чтоб он тебе паки милостив был, а ты себе избери чернической монастырь, ибо сей бой нам есть временная адская мука. Прощаясь, я ныне принужден чрез чужую землю иттить, ибо нового пути в свою землю искать имею. Моя болезнь ныне всему свету известна, что я ныне кричать принужден: О горе! О горе! Моя нога!»[9]
Царь, повертев письмо в руках, бросил его в кучу с другими бумагами.
— Старика Палия сим письмом в обман ввели, — сказал он, — оно сочинено малороссийскими ласкателями, понеже малороссийские люди преострые сочинители и хорошего и дурного — уж так у них в крови.
Скоропадский ему доносил тут же, что «вероломец и Иудин брат Ивашка Мазепа в турецкой земле аки пес скаженый здох».
— Умер Мазепа, — сказал царь вслух.
При этих словах Ягужинский, подававший царю пакеты, так вздрогнул, что уронил пакет.
— Что, Павел? — спросил царь участливо. — Ее, верно, вспомнил… Забыл, как ее зовут…
— Мотря, государь, — отвечал тихо Ягужинский, бледный и не поднимая глаз.
— Да-да, Мотренушка — вспомнил! — продолжал царь. — Помни, Павел, что я у тебя в долгу…
Ягужинский молчал, только бумаги в руках его дрожали.
— Обещал тебя женить на этой отроковице, так вон она ушла в Турцию с Мазепой и Карлом… Ну, не печалься, Павлуша: на следующий год я достану — себе Карла, а тебе — оную отроковицу…
7
В договоре, заключенном Мазепою с Карлом XII и Станиславом, королем польским, 4–м пунктом Мазепа обязывался: «Qu'il remettroit toute l'Ukraine aux polonois de meme due la Severie, les provinces sous la domination de la Pologne. En revanche on promettoit a Mazeppa pour recompence le titre de prince, aux memes conditions, que le due de Courlande possede son pays, aves les palattinats de Witepsky et de Polotsko». (Что он передаст полякам всю Украину, а также Киевское, Черниговское и Смоленское княжества, которые все вместе должны вернуться под господство Польши. За то был обещан Мазепе в награду титул князя, на таких же условиях, как и герцог Курляндский, владеющий своей землею вместе с Витебскими и Полоцкими землями). (Аделерфельд, 248). — Прим. авт.
8
Нордберг положительно говорит о причинах, ускоривших смерть Мазепы: «Le chagrin de se voir abando
9
Письмо это действительно существует. Оно нигде не напечатано и находится в числе рукописей Румянцевского музея (под CCCLVI). Пишущий это снял с него копию, когда специально занимался историею Мазепы: но потом по разным соображениям бросил эту затею, как неудобную. — Прим. авт.